Однако Боря книгу читать не стал, тем более что Митя сразу с порога заявил, что он умеет читать… эту книгу. Боря полистал "Чудо-дерево" и попросил Митю прочесть… ну, хотя бы вот эту страницу.
С готовностью попугая Митька отбарабанил всю страницу от начала и до конца. Да еще пальцем по строкам вел, как бы показывая, где он в данный момент читает. Чтобы Боре было легче следить.
Боря удивился. Однако с проницательностью истинного исследователя попросил прочесть еще раз… нет, нет, эту же страницу, только с другого места - со средины, и отчеркнул это место ногтем. Чтобы Мите было видно, откуда начинать.
Ученик, как утопающий за соломинку, начал бубнить весь текст опять от начала страницы. Пальцем, однако, вел от указанного Борей места, то есть со средины, и палец этот его все замедлялся и замедлялся, пока не стал окончательно внизу страницы - все "прочел" палец. А продолжающийся, замирающий Митькин голосок уже зачитывал ему, этому чертову пальцу, окончательный приговор. И куда только спрятать его от стыда, этот палец!
"Так, так! - довольно потер руки Боря и, заглянув Митьке в опущенное лицо, весело и участливо спросил: - Ничего не знаем, да, Митя?"
Митька еще ниже склонил голову. А ведь так учила его читать очень красивая девочка Лена. У нее еще был упругий красивый бант на голове и такое же, как бант, упругое прозрачное платьице. И была она от этого красивая и упругая, как стрекоза. В деревне это еще было. Перед самым отъездом сюда, в город. На дне рождения. Они сидели рядом на диване, и Лена так читала. Митька тогда сразу научился. И выходит, он и не умеет читать…
"Ну, ну, не плачь! Твое дело поправимо. У тебя отличная память. Я быстро научу тебя читать".
И действительно: не прошло и двух месяцев, как Митька свободно читал. А заодно и до сотни считать выучился.
"Ну, Боря! Ну-у, Боря!" - восхищенно мотал головой Дмитрий Егорович, когда Боря, собрав всех Виноградских и Колосковых в одной комнате, начал демонстрировать Митькины и свои, разумеется, как педагога, успехи. "Забили ли партячейки хозяйств в этой крайней ситуации тревогу? - вопрошал у дедушки, развернув его газету, пятилетний Митька. - Нет! Не забили! Партийные собрания и заседания у них шли своим чередом…" - чирикал по-русски Митька, не понимая половины слов. Сраженные успехом педагога и ученика, сестры взмахивали руками вокруг: "Какая прелесть! Какая прелесть!" А Дмитрий Егорович все гудел, никак в себя прийти не мог: "Ну, Митька! Ну-у, Боря!"
…Начальная школа им. Ушинского, куда держал путь Митька, была известна ему давно и преотлично. Еще с той зимы, когда Боря учил его читать. В хорошую погоду. Митька, держа Борю за руку, шагал с ним в эту школу. За плечами у Митьки горбатился Борин ранец. Если не тяжелый был, не полностью набит учебниками. Когда же Боря сам нес ранец - Митьке давал чернильницу-непроливашку, закутанную в теплый, стянутый сверху веревочкой, мешочек. И хотя чернильница называлась "непроливашкой", Митька нес ее не раскачивая и не болтая, держа руку с ней чуть впереди себя.
У дверей в свой класс Боря принимал чернильницу, благодарил Митю и говорил, чтобы тот шел теперь домой. Митькины глаза сразу наполнялись слезами. "Ну опять!" - Боря возводил взгляд к потолку. "Ведь договорились!.. Ну хорошо, хорошо, не плачь! Но только один урок! Только один! Слышишь?" Митька кивал:, он слышит. Тут же радостно плескался звонок, ребятишки с шумом кидались из коридора в класс, и Боря, подхваченный ими как наводнением, крутил головой, пытаясь что-то еще сказать Митьке, но дверь захлопывалась. А по коридору уже шли учителя. К Бориному классу подходила высокая, красивая учительница с длинной черной косой. Останавливалась. С улыбкой смотрела на Митьку. Митька опускал голову. В руках у него была шапка и мохнашки-рукавички. Учительница гладила Митькину стриженую голову и уходила в класс. Потом уборщица, тетя Зина, выносила табуретку: "Садись, Митя!"
В расстегнутом полушубчике сидел Митька по середине коридора и, скосолапив ноги в катанках под табуретку, дымно парился в солнце, которое ласково заступило ему на спину из окна. С катанок на пол стаивал снег. А справа и слева из полуоткрытых дверей классов, как из дрессированных ульев, летело солнечно, сильно:
…Ма-ша лю-бит ка-шу!..
…пятью пять - двадцать пять!
пятью шесть - три-и-идцать!..
Блаженно улыбаясь, Митька шептал себе: "Это школа…"
…В учительской за столом сидела совсем незнакомая Митьке тетенька. Она что-то быстро писала длинной ученической ручкой. "А где же учительницы?" - подумал было Митька, но тут же уставился на ручку тетеньки, на перо. Перо шустрым сверчком бегало и пело на бумагу… Ловко! Так даже Боря не смог бы, наверное…
Тетенька вздрогнула.
- Фу ты! Как напугал!.. Чего тебе?
Митька бодро поздоровался и сказал, что пришел записываться в школу. В первый класс.
- Так… - удивленно разглядывала его тетенька. - И сколько же тебе лет?
- Мне сейчас шесть, но скоро будет семь. У меня и метрики есть, тетенька! - Митька поставил атлас к ноге, расстегнул капитанку. Протянул тетеньке метрики. Снова взял атлас под мышку.
Тетенька повертела метрики в руках и, не найдя ни на одной из их сторон того, чего искала, протянула Митьке обратно, сказав, что рано. Не дорос. На следующий год.
- Тетенька, я… - Митька хотел сказать, что он уже и…
- На следующий год! - строго посмотрела тетенька. - Иди!
Митька пошел.
- Стой!.. Что это у тебя?..
- Это атлас, атлас! - кинулся назад к столу Митька. - Географический! Мне Боря его подарил! Насовсем!
- Он же не нужен будет тебе. До пятого класса…
- Это же интересно, интересно, тетенька! Вот смотрите, смотрите, это Австралия, а тут уже Новая Зеландия, а это…
- Не надо! Не показывай! - нахмурилась тетенька. - Иди домой. Придешь через год… Иди, иди! - видя, что Митька стоит, заотмахивала она рукой.
- Это же интересно… тетенька…
Как вышел из школы - Митька не помнит.
Наткнулась на него Оксана Тарасовна, бывшая Борина учительница. Во дворе. Спросила, что он тут делает… Да что с ним?!
- Не при-и-иняли!! - отчаяньем и тоской прорвалось из Митьки.
У Оксаны Тарасовны сузились темные глаза. Постояла. Решительно закинула косу на спину и, схватив Митьку за руку, потащила за собой.
Митька стоял со своим атласом в учительской и ковырял ногтем краску на двери. От стола смазывались тихие слова: "…я не знаю, Оксана Тарасовна, какая до меня была завуч, но у меня порядок будет!.." - "…но, Мария Ивановна… два года ходит… читает… считает…" - "…распоряжение гороно, только 37-й год… школа переполнена… своих в Ленинку… Игорь Николаевич…" - "…так знает, знает Игорь Николаевич!.. еще весной!" - "…под вашу ответственность… под вашу… я умываю…"
И вот наконец Митька был подозван к столу, и Оксана Тарасовна, взяв у него метрики, светло и торжественно объявила ему, что он принят в первый класс "Б" и пусть завтра приведет в школу маму или дедушку.
Митька бросился было к двери, но Оксана Тарасовна со смехом остановила его и попросила прочесть им какое-нибудь стихотворение. На прощанье.
- Какое? Я много знаю…
- Ну… самое любимое. Атлас пока можешь положить.
- Не-е, с атласом лучше, Оксана Тарасовна. - Митька откашлялся и начал:
Звезды меркнут и гаснут. В огне облака.
Белый пар по лугам расстилается.
По зеркальной воде, по кудрям лозняка
От зари алый свет разливается…
Красный от слез и радости Митька звенел, как колокольчик. Покачивая головой, шевелила за ним губами Оксана Тарасовна. "Тетенька" сидела испуганно-прямо и во все очки таращилась на маленького восторженного карапета с атласом под мышкой…
…Едет пахарь с сохой, едет - песню поет;
По плечу молодцу все тяжелое!..
Не боли ты, душа! отдохни от забот!
Здравствуй, солнце да утро веселое!
5
- Рубцовка! Рубцовка! - испуганно мчал вскрики по вагону потный выпученный мужичонка. - Рубцовка! Чего сидите-то! Рубцовка!
Все разом вскочили, всполошно засуетились, полетели в проход вагона мешки, узлы, чемоданы. Взвизги женщин, рев детей.
Катя металась по закутку, быстро собирала посуду, остатки еды. В узелок все засовывала, в сумку. Тут же пыхтел с сидором Панкрат Никитич - уминал в него здоровущие кирзовые сапоги, которые вез в подарок "зетю" Кольше и которыми только что хвалился Кате. Но теперь вот чертовы сапоги не лезли обратно в сидор, хоть тресни! Старуха маялась, глядя. Не выдержала, выхватила сидор, сама запыхтела. "Ничего не могет! Ничего! Только б болтать! Только б болтать!.. На, держи!" Панкрат Никитич виновато подхватил сидор, но охлестывая веревкой его горловину, еще и Митьке успел подмигнуть, дескать, ну грозная - беда! Митька быстро улыбнулся в ответ: он понимает и сочувствует дедушке. Однако сам торопливенько застегивал пуговки капитанки, спешил.
Из соседнего закутка все время вылетал испуганный детский голосок: "Где? где рубцовка? саблями, да? мам, саблями, да?" Привычно-четкий шлепок матери выпульнул в проход вагона мальчонку лет четырёх. Белоголовенького, со спустившейся проймой коротких штанишек. Мальчонка испуганно потоптался и судорожно запустил указательный палец в правую ноздрю. Как на замок спасительный закрылся, й на Митьку воззрился в ужасе. Митька рассмеялся и успокоил малыша, заверив его, что это станция такая, название, и никаких "рубцовок саблями" там нет и быть не может. Не бойся, глупенький!..
Малыш недоверчиво посопел, но "замок" все же разомкнул.
- Кампас-с-си-ировать! Кампас-с-сировать! - улавливаемой птицей заметалось по вагону.
Вздрогнул малыш, к Митьке вертанулся - а?!