Было десять часов утра, когда Джон Том проснулся и огляделся кругом. Я с радостью заметил в его глазах выражение культурного человека.
- Что было вчера, Джефф? - спросил он.
- Огненная вода, - ответил я.
Джон Том нахмурил брови и призадумался.
- В соединении, - сказал он немного погодя, - с интересным физиологическим явлением, известным под названием атавизма. Я все вспомнил. Они уехали?
- Поездом семь тридцать, - ответил я.
- Ух! - вздохнул Джон Том. - Так лучше. Белолицый, принеси великому предводителю Уши-Хип-До немного сельтерской воды, и он снова возьмется за свое дело.
Врачу, исцелися сам!
Перевод Э. Бродерсона.
Эту историю рассказал мне Уильям Троттер на берегу у Агвас-Фрескас в то время, как я поджидал гичку, которая должна была доставить меня на борт торгового парохода "Андадор". Я неохотно покидал страну полуденного солнца, Уильям оставался и на прощанье рассказал мне страничку из своей жизни.
* * *
- Но было у вас желание вернуться в страну крахмальных воротничков? - спросил я его, когда мы сидели на песчаном морском берегу. - Вы, кажется, мастер на все руки и человек деятельный, - продолжал я. - Я уверен, что я мог бы найти для вас хорошее место где-нибудь в Штатах.
Уильям Троттер мне необычайно нравился. Это был бесхитростный мечтатель, оборванный, босоногий, и я не мог примириться с мыслью, что он пропадет в тропиках.
- Я не сомневаюсь, что вы могли бы многое сделать для меня, - сказал он, лениво отдирая кору от кусочка сахарного тростника. - Если каждый человек мог бы сделать для себя столько же, сколько он может сделать для других, то каждая страна в мире существовала бы тысячелетия вместо столетий.
Слова Уильяма Троттера давали пищу для размышления, но в это время мне пришла на ум другая мысль.
У меня был брат, которому принадлежали заводы - сахарный, хлопчатобумажный или что-то в этом роде. Он был неприлично богат и, как все богатые люди, относился с почтением к искусству. В нашем же семействе искусство было монополизировано мною, и я знал, что брат, Джемс, с радостью исполнит мое малейшее желание. Я попрошу у него место для Уильяма Троттера, скажем так, долларов на двести в месяц или приблизительно в этом роде. Я доверил Троттеру мои мысли и сделал ему широкие предложения. Он мне очень нравился и был оборван.
В то время как мы разговаривали, раздался треск ружей - пяти или шести. Выстрелы донеслись из бараков, где были казармы солдат республики.
- Слышите? - сказал Уильям Троттер. - Я вам расскажу относительно этого следующую историю.
Год тому назад я прибыл на этот берег с одним-единственным долларом. У меня и сегодня в кармане та же сумма. Я был вторым поваром на торговом судне, и в одно прекрасное утро меня, здорово живешь, высадили на этот берег только потому, что я накануне за обедом вымазал первому штурману лицо яичницей. Он изволил меня перед этим сильно ударить за то, что я в яичницу вместо соли положил хрен.
Меня без всяких церемоний выбросили из ялика, не причалив к самому берегу, и я, по колено в воде, добрел до берега и уселся под пальму. Вскоре ко мне подошел белый человек, красивой наружности, в белой одежде. Он был очень воспитан, но находился, по-видимому, под парами. Он подошел и сел рядом со мною.
Я заметил вдали от берега что-то вроде деревни на фоне красивого пейзажа - совсем как в кинематографе. Я, конечно, подумал, что это каннибальская деревушка, и размышлял, под каким соусом они съедят меня сегодня. Как я уже сказал, хорошо одетый мужчина уселся рядом со мною, и через каких-нибудь четыре минуты мы стали друзьями. Мы проболтали около часу, и он мне многое рассказал о себе.
Он был, по-видимому, образован и мог бы играть большую роль в жизни, но у него было пристрастие к спирту. Я вам не сказал, как его звали? Клиффорд Уэнрайт. Я не совсем понял причины, почему он оказался выброшенным в эту часть Южной Америки, но я и не расспрашивал его об этом. Это было его дело. Говорил он как живая энциклопедия, и у него были часы - серебряные, с механизмом, самые модные, но они не ходили.
- Я очень рад, что встретился с вами, - сказал Уэнрайт. - Я большой поклонник Бахуса, но моя голова работает как следует. И я не могу видеть, - сказал он, - как дураки правят миром.
- Я намекаю на президента этой республики, - продолжал он. - Его страна в отчаянном положении. Казначейство пусто, можно опасаться войны с Никамалой, и не будь такой жаркой погоды, в каждом городе вспыхнула бы революция. Перед нами нация, находящаяся на краю гибели. Умный человек мог бы спасти ее от угрожающей ей судьбы в один день, издав нужные декреты и распоряжения. Президент Гомес ничего не смыслит в государственном управлении и в политике. Вы знаете Адама Смита?
- Дайте вспомнить, - сказал я. - В Техасе был одноухий человек, которого звали Смитом, но, мне кажется, имя его было…
- Я говорю об известном политико-экономе, - сказал Уэнрайт.
- Тогда не знаю, - ответил я. - Тот, о котором я говорю, не интересовался политикой - он ни разу не был арестован.
Уэнрайт еще долго кипятился и негодовал на то, что люди часто занимают положение, для которого они совсем не годятся. Затем он мне сказал, что собирается идти в летний дворец президента, который находится в четырех милях от Агвас-Фрескаса, и научить Гомеса искусству управлять республиками.
- Идемте со мною, Троттер, - сказал он, - и я покажу вам, что может сделать умный человек.
- Это что-нибудь принесет? - спросил я.
- Удовлетворение, - сказал он, - что спасли двухсоттысячное население от гибели и вернули его к благоденствию и миру.
- Великолепно, - сказал я. - Я пойду с вами. Я, правда, предпочел бы съесть теперь испеченного омара, но за такое великое дело можно и поголодать.
Уэнрайт и я отправились через город, и он остановился у пивной.
- Есть у вас деньги? - спросил он.
- Есть, - сказал я, выуживая из кармана серебряный доллар. - Я всегда выхожу из дома с достаточной суммой денег.
- Тогда выпьем, - сказал Уэнрайт.
- Только не я. Я в рот не беру ничего спиртного. В этом моя сила.
- А это как раз мой слабый пункт, - сказал он. - В чем же ваша слабость?
- В работе, - быстро ответил я. - Я очень прилежный, работящий, энергичный.
- Дорогой мой мистер Троттер, - сказал он, - мы с вами так давно знакомы, что я осмеливаюсь вам сказать, что вы лжете. У каждого человека есть свой слабый пункт. А теперь угостите меня стаканом рома, и мы пойдем к президенту Гомесу.
- Так вот, сэр, - продолжал свой рассказ Троттер, - мы и прошли четыре мили через природную оранжерею пальм, папоротников и прочей зелени, встречающейся в руф-гарденах, и подошли к летнему дворцу президента. Дворец был голубой и напоминал театральную декорацию.
Перед железной решеткой, окружавшей дом и сад, ждало более пятидесяти людей. Это были генералы, агитаторы, чиновники в золотых мундирах и граждане в брильянтах и в панамах. Все ждали аудиенции. В беседке перед дворцом мы могли видеть коричневого человека, который не торопясь, с прохладцей, завтракал на золотых блюдах. Я видел, что ожидавшая толпа собралась по делу, за распоряжениями и с просьбами, и боялся помешать.
Но Уэнрайт не смущаясь вошел в открытые ворота и прошел в беседку, где сидел президент, с таким самоуверенным видом, как будто он входил в знакомый ресторан. У меня было только семьдесят пять центов в кармане, и потому мне не оставалось ничего другого, как войти с ним.
Этот самый Гомес встал со стула, и вид у него был такой, как будто он собирался позвать на помощь стражу. Но Уэнрайт сказал ему несколько необычайно учтивых фраз, и через минуту мы все трое сидели за столом, и нас угощали кофеем, булками и котлетами из игуаны.
Затем Уэнрайт начал говорить, но президент прервал его.
- Вы совершили длинную прогулку, - сказал он. - Может быть, я могу предложить вам какие-нибудь прохладительные напитки?
- Рому, - сказал Уэнрайт.
- А мне сигару, - сказал я.
Так вот, сэр, они вдвоем проговорили около часа, а генералы и чиновники в золотых мундирах ждали за решеткой. Я молча курил и слушал, как Клиффорд Уэнрайт предлагал способ сделать из плохой республики хорошую. Я не особенно понимал специальные названия на непонятном интернациональном языке, но мистер Гомес слушал его с горячим вниманием. Уэнрайт вынул карандаш и исписал всю скатерть цифрами и сметами, говоря о ввозе и вывозе, о бюджете и концессиях, о налогах и таможенных пошлинах, вообще, о всех трюках, которые нужны для правительств. И когда он кончил, этот самый Гомес вспрыгнул, пожал ему руку и сказал, что он спас страну и народ.
- Вы будете награждены, - сказал президент.
- Могу я попросить… еще стаканчик рома? - сказал Уэнрайт.
- А мне сигару - покрепче, - сказал я.
Так вот, сэр, президент отправил меня и Уэнрайта обратно в город в экипаже, запряженном двумя клячами - самыми лучшими, которые нашлись в стране.
Уэнрайт мне очень нравился, но его губило его пристрастие к спиртным напиткам.
Однажды я заманил его на далекую прогулку, подальше от деревни, где на берегу речки стоял старый шалаш. В то время как он сидел на траве и разглагольствовал о мировой премудрости, которую он знал из книг, я с легкостью овладел им и связал ему руки и ноги кожаными ремнями, которые у меня были в кармане.
- Лежите смирно, - сказал я, - и размышляйте о превратностях жизни, пока я вернусь.