* * *
С этого дня Бенедиктус проявил лихорадочную деятельность, но не посвящал меня в подробности своих планов. Однажды ночью он сказал, взяв меня за руку:
- Окажи мне большую услугу, Санктус. Через несколько дней торжественно празднуется день рождения графа Лотаря; отправься в светском платье в замок Рабенау - тебя не заметят среди множества гостей - и наблюдай внимательно за всем. Может быть, карлик передаст тебе шкатулку.
Я не мог отказать в такой услуге другу, подобному Бенедиктусу, и в назначенный день, с тяжелым сердцем, облачился в простое, но богатое платье странствующего дворянина, надел седую бороду и направился к замку Рабенау. В первом селении я добыл лошадь, под предлогом, что моя сломала ногу, и я оставил ее на дороге и с наступлением вечера был в замке. Подъемный мост был опущен, и толпа поселян стояла вдоль дороги. Я попросил принять меня на ночь.
- Войдите, сударь, - ответил старый воин, охранявший подъемный мост. - Сегодня наш благородный и могущественный рыцарь празднует день своего рождения, и тот, кого Бог посылает под его кров, будет охотно принят.
Я вошел. Конюх взял мою лошадь и указал мне парадную лестницу.
Замок ликовал и кишел народом. Казалось, здесь собралась вся окрестная знать. Все двери были отворены, и я свободно расхаживал никем не замеченный.
В столовой приготовляли ужин; столы ломились под тяжестью драгоценной посуды и серебряных блюд, на которых были жареные павлины, фазаны и целый кабан. В зале сгруппировалось большинство дам и мужчин около трубадура, который рассказывал, что он прибыл из Прованса, пел новые песни и последние постановления "судов любви".
Всюду царило веселье и радость. Меня удивило только, что хозяина дома нигде не было. Под конец я вышел в сад и стал прогуливаться в густой тени деревьев. Была чудная летняя ночь, теплая, душистая; полная луна серебристым светом заливала все вокруг.
Вдруг внимание мое привлек звук голосов. Я беззвучно проскользнул в рощицу, где увидел небольшую усыпанную песком площадку с каменной скамьей; вокруг цвели громадные розовые кусты. Рощица эта была у подножия одной из башен; на площадку выходила дверь, отворенная в то время, и за ней была лестница, освещенная факелами. Граф Лотарь спускался с лестницы под руку с Розалиндой. Я прижался к кустарнику и впился глазами в красивую парочку.
Розалинда в белом парчовом платье казалась задумчивой и шла с опущенными глазами; на графе был серый бархатный камзол, украшенный шитьем, а на груди сверкал вышитый драгоценными камнями фамильный герб. Роскошный костюм того времени восхитительно обрисовывал его стройную фигуру, сохранившую изящество и гибкость молодости. Я должен признаться, что человек этот в сорок пять лет был замечательно красив и смело мог соперничать с любым двадцатипятилетним обожателем.
- Розалинда, - говорил он в ту минуту тихим вкрадчивым голосом, в котором я узнал, однако, голос приора, - ты избегаешь общества и скрываешься здесь. Разве твой траур будет вечным? Неужели тебя не может утешить ничья преданность?
Но молодая женщина молчала, и он нагнулся к ней, страстно глядя на нее.
- Ты не можешь ничего ответить на слова друга?
Розалинда со вздохом подняла голову.
- Если бы я изменила памяти Лео, разве я получила бы взамен то, чего жаждет мое сердце? Или мне осталось восхищаться орлом, который в своем смелом полете едва замечает то, что происходит на земле и который любуется на своем пути цветами, потому что они красивы, но скоро бросает их как ненужные. Нет, не будем говорить об этом, граф. Я постараюсь остаться верной памяти моего мужа, жившего только для любви, и не буду мечтать об орлах, для которых земные привязанности - мимолетные наслаждения.
Она отдернула руку и села на скамью. Граф слушал ее с видимым удовольствием; он бросил на землю свой ток, украшенный перьями, и, скрестив руки, пристально глядел на собеседницу, лицо которой выдавало волнение.
- А если я отвечу тебе, что орел останавливает свой полет, утомленный, может быть, своим одиночеством на высоте, где он парит; если он хочет опуститься на землю и сорвать цветок не для того, чтобы бросить его, но любить неизменно? Что, если он скажет мужественной женщине, бывшей в силах произнести такие слова: "Умри лучше, чем вымаливать бесчестную жизнь", - если он скажет ей: "Прийди к моему сердцу и поднимемся вместе в облака!"?
Голос его постепенно слабел и перешел, наконец, в сладкий шепот. При последних словах он протянул к ней руки, и Розалинда в восторге бросилась в его объятия; наш почтенный приор страстно прижал ее к своей груди.
В эту минуту на лестнице показался красивый молодой блондин. Увидев пару, не замечавшую и не слышавшую ничего, кроме самих себя, он остановился как громом пораженный. Один из факелов освещал его тонкое лицо с красивыми, но женственными чертами. Он смертельно побледнел, закрыл лицо руками, задыхаясь, вскрикнул: "Ах!" - и стремительно убежал, но я узнал его: это был Курт фон Рабенау.
Я остолбенел от всего виденного и стоял не шевелясь, опасаясь зацепиться за какую-нибудь сухую ветку. Я дрожал при мысли, что могу быть разоблачен приором, ибо, благодаря его могучей воле, человек этот был и оставался нашим главой. Волей-неволей я продолжал слушать.
Страшный глава Братьев Мстителей говорил совершенно новым для меня языком, казалось, вовсе не шедшим ему; звучный голос его звучал нежно и ласкающе, иногда тихо и страстно. Он говорил о любви, о счастье, о блестящем будущем, и если бы я не знал так хорошо, какие гигантские замыслы таятся под этим белым и гладким, как слоновая кость, лбом, никогда не счел бы его вдохновителем стольких интриг.
Но вскоре граф поднялся со скамьи, на которой сидел со своей прелестной невестой. Должно быть, его деятельному и мятежному уму надоел разговор о любви, и он думал уже о другом.
- Дорогая моя красавица, - сказал он, целуя руку Розалинды, - поди к гостям; а я останусь здесь на минуту. Я жду кое-кого, чтобы переговорить о делах, но скоро приду к тебе.
Розалинда дала поцеловать себя, затем быстро поднялась по лестнице и скрылась.
Граф, оставшись один, вздохнул, провел рукой по лбу и стал нетерпеливо ходить взад и вперед, очевидно ожидая кого-то.
Наконец появился паж и сказал ему несколько слов, которых я не расслышал. Граф жестом выразил удивление.
- Пусть придет, - произнес он.
Паж ушел, а через несколько минут я видел, как с лестницы поспешно спустился странник, который затем бросился к Рабенау и упал к его ногам. Граф отступил.
- Кто вы? - спросил он. - Что это значит?
Странник откинул капюшон, и я увидел с изумлением женщину, в которой узнал Герту, мою подругу детства, прежнюю служанку Нельды. Она очень изменилась и побледнела, но была все еще восхитительно хороша.
- Герта! Ты здесь, - воскликнул граф, поднимая ее. - Почему оставила ты монастырь? Что случилось?
- О Боже мой, - рыдала Герта. - Ради всех святых, не ходите больше в аббатство, дорогой мой господин, все открыто, Эйленгоф скрылся, братья возмутились, и, если вы пойдете туда, вас убьют, я знаю.
Она в отчаянии обнимала его колени. При словах: "Все открыто", граф вздрогнул и смертельно побледнел, но вдруг схватил Герту за руку.
- Говори, вместо того чтобы выть, - хрипло сказал он. - Я должен все знать.
Он заставил ее сесть на скамью, и Герта слабым и прерывающимся голосом, но ничего не пропуская, передала всю нашу интригу и заговор против Рабенау.
Во время этого рассказа страшно было смотреть на лицо графа; бешенство искажало его; на губах появилась пена, но когда он узнал о проекте похитить его шкатулку, он почти потерял самообладание и схватился руками за голову:
- Ах, проклятый монастырь! Дьявольское змеиное гнездо, - вскричал он.
Мне было очень не по себе; ноги одеревенели, но я не смел пошевельнуться. "Если он увидит меня в эту минуту, я погиб", - говорил я себе.
Вдруг, не знаю, как это случилось, ветка хрустнула подо мною. Граф повернул искаженное лицо к кустарникам, и мне показалось, что горящий взор его открыл меня в густой зелени. Он выхватил из-за пояса свисток и пронзительно свистнул; явилось несколько оруженосцев.
- Охранять эту дверь и рощу, - приказал он. - Если что зашевелится в этих кустах и вы узнаете живое существо, убейте его как собаку!
Он увел Герту, опустившую капюшон, и оба скрылись по лестнице.
Я остался один, но точно в мышеловке. Я слышал мерные шаги стражей, охранявших рощу, и, вероятно, чтобы воспрепятствовать похищению шкатулки, все выходы тоже охранялись.
Как выйти, как предупредить Бенедиктуса? Земля горела под ногами, а приходилось стоять неподвижно. Тысяча мыслей сменялись в моем мозгу. Как узнала Герта о нашем заговоре? По какому случаю очутилась она в монастыре урсулинок и почему принимала такое участие в графе фон Рабенау?.. Давно потерял я ее из виду, и вопросы эти считал неразрешимыми. Разъяснение пришло только через несколько недель.
Более часа прошло в невыносимом ожидании, когда я увидел графа, появившегося на лестнице и медленным шагом вышедшего на площадку. Он опустил стражей и несколько минут стоял, скрестив руки.
Я заметил теперь, как он изменился; выражение мрачного, горького отчаяния искажало его черты; он точно постарел, но ничто не могло испортить эту восхитительную голову.
- Погиб, - шептал он. - О! Бренность человеческая! На краю пропасти надеяться на будущее, полное любви. Один час погубил работу целой жизни! И Курт любит ее! Это он вскрикнул так горестно. Пусть хоть он будет счастлив!
Он опустился на скамью и рукою закрыл глаза.
Шелест шелкового платья заставил его поднять голову; это Розалинда прибежала, бледная и взволнованная.