- Суд Божий наступил для меня. Мертвые встают, чтобы обвинять меня. Да, я виновна, но не осуждай меня, сын мой, ради тебя, из материнской любви, совершила я грех.
Она протянула к нему руки, но граф с ужасом оттолкнул ее.
- Ради меня? Так ты хочешь сделать меня своим сообщником? Никакого земного богатства не хотел бы я купить ценою подобного преступления.
Графиня вскрикнула, задыхаясь, и упала без чувств. Альберт повернулся ко мне и с упреком сказал:
- Вы знали это, отец мой, и молчали? По ее взглядам я видел, что она во всем призналась вам.
- Вы правы, сын мой, - печально ответил я, - я знал все. Но разве вам неизвестно, что признание на исповеди проникает в ухо священника, как в живую могилу? Вы видите, что, если клятва обязывала меня молчать, то Провидение нашло другое средство открыть истину. Неужели вы еще допускаете преступные отношения между мною, служителем Бога, и этой несчастной преступницей, которую я мог только жалеть, - я вздохнул. - А смирение ее и покорность происходили от уверенности, что мне известен ее гнусный поступок.
- Простите меня, отец мой, и не откажите в благословении, - сказал молодой граф и, набожно поцеловав мою руку, поспешно вышел.
Я остался с лежавшей в обмороке графиней, но, нимало не занимаясь ею, погрузился в свои думы. Я достиг своей цели и избавился от положения, начинавшего тяготить меня. Надо было только повидать Эдгара и узнать его последние намерения, ибо от первого свидания с графиней должна была зависеть ее окончательная участь: я предпишу ей то, что пожелаю. Потому я позвал одну из ее служанок и, предоставив ей позаботиться о госпоже, не теряя времени, приказал оседлать мула и отправился в монастырь.
* * *
Эдгар встретил меня с распростертыми объятиями и горячо благодарил, а затем со смехом рассказал, как обманули глупого Альберта.
- Наконец я приближаюсь к одной половине моей мести, - сказал он, и зловещий огонек удовлетворения сверкнул в его глазах. - Когда она будет там, в монастыре, потеряв имя, положение, свободу и волю, тогда приду я к ней и с глазу на глаз скажу: "Я заплатил тебе око за око, зуб за зуб".
Я вздохнул и прижал руки к сердцу. Я завидовал наслаждению Эдгара местью, которое он заранее предвкушал.
- Когда-то настанет мой час? - глухо шептал я. - Ты говоришь, вероятно, о свидании с мачехой, но как ты получишь его?
Эдгар пристально посмотрел на меня спокойным и уверенным взглядом.
- Я говорю только то, в чем уверен. Имей терпение, Энгельберт; обещаю тебе полную месть. Я еще должен пока молчать, но в тот день, когда пойду говорить с мачехой, открою тебе все.
Подкрепленный новой надеждой, возвратился я в замок.
* * *
Графиня три дня никому не показывалась; на четвертый день утром паж пригласил меня к ней.
Меня поразили ее бледность и перемена в лице. Увидя меня, она закрыла лицо руками и произнесла скорбным голосом:
- О, отец мой, как я несчастна! Посоветуйте мне, спасите меня!
Я нагнулся к ней и мягко сказал:
- Милая моя дочь, вы найдете во мне обещанного советника и поддержку. Говорите, облегчите свое сердце; я духовный врач и найду бальзам, который успокоит вашу совесть.
Она схватила мою руку и прижала к губам.
- Отец мой, вы - моя надежда, мое спасение на земле; вы милосердны так же, как Тот, Кому служите.
Сердце мое невольно сжалось. Женщина эта была большая грешница, но в ту минуту она говорила с убеждением; а я - служитель Бога и Иисуса - выдал тайну исповеди и играл в любовь, чтобы погубить ее. Я опустил голову. Бывали минуты, когда что-то похожее на голос совести шевелилось во мне и говорило: "Ты - подл, ты - предатель и клятвопреступник. Как, недостойный священник, предстанешь ты пред судом Господним?"
Графиня не знала моих мыслей, а сам я отогнал это доброе движение, как недостойную слабость. И я начал расспрашивать ее, что она намерена делать.
- Я не знаю, - ответила она. - Сын мой вне себя от негодования и требует моего пострижения в монастырь; сама я уничтожена таким видимым гневом Божиим и все готова сделать, чтобы искупить свое преступление. Меня страшит монастырь; но вы, отец мой, решайте: могу ли я загладить свое преступление, оставаясь в миру, посвятив свое время, покой и состояние на то, чтобы облегчить участь больных и слабых, или должна проводить жизнь в молитве и сделаться монахиней?
Не задумываясь ни минуты, я ответил:
- Дочь моя, без всякого сомнения, сын ваш отдаст на церковь вашу часть, которая и пойдет на помощь бедным. А кто лучше служителей Божиих знает их нужды? Если вы поручите мне это святое дело, я исполню его с радостью во спасение вашей преступной души. Сами вы должны отказаться от мира, постричься и покорной слугой Господа смыть тяжкое преступление, совершенное вами. Только за монастырскими стенами можно снова обрести душевный мир.
Я подло лгал, потому что там-то человек и утрачивал всякий покой и сердце его обращалось в ад. Но я обещал заключить ее туда и бессовестно добивался своей цели.
Графиня склонила голову и произнесла устало:
- Я преклоняюсь перед вашим решением, отец мой, и приму пострижение.
Я вскочил и, возложив руки на ее голову, громко произнес:
- Будьте благословенны, дочь моя, и Бог с ангелами своими да поддержат вас в вашем спасительном намерении. Непрестанные молитвы мои будут всегда с вами. Однако не забудьте устроить свои мирские дела; вы - как путешественница, отправляющаяся в далекую страну, - обязаны позаботиться о своем состоянии, во избежание недоразумения и раздоров после вашего ухода из мира.
- Да, отец мой, - отвечала она, - с вашей помощью свои светские дела я покончу, обещаете ли вы помочь мне?
- Без сомнения, дочь моя, - отвечал я.
В последующие дни мы занялись этим важным вопросом. Все золото и драгоценности графиня передала мне для раздачи бедным; большое земельное владение ее переходило в монастырь урсулинок, куда она вступала; наконец, аббатство наше получало большую сумму золотом и виноградник, наследственную часть Эдгара. Это было приблизительно то, что хотел завещать ему покойный граф, и графиня, желавшая искупить совершенное зло, настояла на исполнении воли умершего; таким образом, вследствие открывшегося преступления матери, состояние молодого графа значительно уменьшилось.
Когда я прочел Альберту решение его матери, он хотел возражать и поставить свое veto, но я заметил ему:
- Сын мой, вы требовали, чтобы мать ваша поступила в монастырь; а она посягнула на жизнь вашего отца именно в целях воспрепятствовать этому дару. Таким образом, ее желание исполнить волю покойного, дабы загладить свое преступление, совершенно справедливо. Что касается ее личного состояния, она вправе раздать его бедным, потому не мешайте ей. Еще достаточно золота, земель и замков останется на долю графа фон Рувен; у вас в распоряжении свобода, могущество, богатство, словом, все земные блага. Подобно орлу с распущенными крыльями, вы будете парить над двумя скалами, из которых на одной будет жить отшельник-граф, а на другой - графиня фон Рувен. Удовольствуйтесь этим, сын мой, и не будьте алчны.
* * *
Недели через две после этих событий, в мрачное, туманное утро мы приготовились в путь. Я отказался от должности капеллана и объявил молодому графу, что, проводив его мать, окончательно удалюсь в аббатство.
Графиня вышла вся в черном и, последний раз простившись с сыном и слугами, которых накануне щедро одарила, сошла, опираясь о мою руку, по большой парадной лестнице, той самой, по которой, в первый раз вступая в этот замок, я поднимался вместе с Эдгаром, и оба мы были счастливы и полны надежд.
Мы выехали в сопровождении только нескольких пажей и вооруженных слуг; в тот день стоял такой густой туман, что замок очень скоро скрылся из вида. В глубокой задумчивости, с поникшей головой, спутница моя не произнесла ни слова. После трех часов пути, мы подъехали к монастырю урсулинок. Чтобы выказать свое смирение, графиня вышла из носилок, и мы пешком продолжали путь. Позвонив у входной двери, я вспомнил свой первый визит туда.
Нас ввели, и мне пришлось поддерживать графиню, совершенно разбитую. Аббатиса приняла ее с распростертыми объятиями и прижала к сердцу, называя сестрой.
Мать Варвара была та же; с кротким, набожным лицом и живым взглядом; она пристально посмотрела на меня, но не узнала, и дружески поклонилась. Я назвался ей духовником графини и просил милости остаться ее руководителем, тем более что состоял исполнителем ее последних светских распоряжений, в которых должен отдать ей отчет.
Когда я сообщил о богатом пожертвовании графини на общину, членом которой она делалась, добрая пасторша церкви горячо пожала мою руку и сказала медовым голосом.
- Приходите, приходите, отец мой, утешать нашу бедную сестру; вам всегда будут рады.