- Значит, трое, - сказал пожилой с достоинством. - Дочки. Первая, значит…
- Помогать будешь. Поставь еще воды. Остальные - вон.
Бойцы растерянно переглядывались.
- Как так - вон? - озадаченно спросил Иван. - Куда?
- Вот он знает куда, - фельдшер ткнул пальцем в Алексея и ушел за занавеску.
Теперь все уставились на Алексея.
- На крышу, - без особой уверенности предложил он.
- На крышу! - крикнул Варавва. - Быстро, марш!
Нагоняя график, поезд шел полным ходом. Бойцы сноровисто лезли на крышу, помогая друг другу.
- Гармошку! Гармошку не забудьте!
Алексей вылез вместе со всеми, а Варавва задержался. Сказал пожилому:
- Тихоныч, дай знать, как тут и что.
- Оповещу, - солидно сказал пожилой. - Коли сын родится, сигнал подам.
Эшелон мчится через залитую солнцем степь. Мелькают телеграфные столбы. На крыше теплушки - бойцы. На смену растерянному и напряженному ожиданию пришло веселье. Горланят песню:
- Наш паровоз, вперед лети, в коммуне остановка…
Алексей и Иван сидят с торца крыши, свесив ноги в пролет между вагонами.
- Ну вот, Алешка, скоро ты станешь натуральным мужчиной, - балагурил Иван, но глаза оставались по-прежнему непривычно напряженными, даже растерянными. - Бойцы папашей величать будут.
- Тебе легко шутить, ты, вон, в академию нацелился, - вздохнул Алексей. - Главное, понимаешь, матерей у нас нет: ни у Любы, ни у меня. Обе, как на грех, от тифа померли, будто сговорились. А без бабки как ребенка вырастить?
- Есть бабка, - не глядя возразил Иван. - Отца у меня беляки зарубили, а мать уцелела. В станице живет, на Тереке. Хорошо там, молоко, виноград, хлебушка вволю.
- Хорошо, Ваня, где нас нет.
- Хата у матери добрая, сад имеется, - не слушая, продолжал Иван. - И Люба подкормится, и ребенок на ноги встанет.
- Ты это о чем?
- Давай я Любу с ребенком к матери отвезу, - тихо сказал Варавва. - Нет, ты погоди отказываться, ты подумай сперва. Тут - голод да холод, а там… Природа там, климат, а главное, хлебушка вволю, Алешка. Там они…
- Они, они…А я?
- Ты?.. - Иван посмотрел на него, точно только что обнаружил. - Ты учись. В академию готовься. Опять вместе будем. Помнишь, что комэск говорил?
Алексей молча достал деревянный портсигар комэска с аккуратными заплатами на месте пулевых пробоин. Друзья закурили и долго дымили молча.
- Спасибо, Ваня, - сказал наконец Трофимов. - Спасибо, друг, да только никогда мы с Любашей не расстанемся. Я ей слово чести дал, когда, это… Руку и сердце просил. - Помолчал, посмотрел на помрачневшего Варавву, толкнул в бок кулаком:
- Ну, чего зажурился, казак?
- Вай!.. - вдруг закричал грузин, вскочив с места и держась за зад. - Насквозь проткнул, понимаешь!..
На том месте, где он сидел, торчал из крыши четырехгранный армейский штык.
- Сигнал! - заорал Иван, обнимая друга. - С сыном тебя, Алешка! Сын у него родился, ребята! Сын!..
В теплушке на нарах лежала Люба с просветленным, усталым и бесконечно счастливым лицом. Из-за занавески слышались звучные шлепки по голому телу, а потом пронзительный дитячий рев. И Люба тихо заплакала.
На крыше теплушки продолжалось веселье. Хохотали, пели, плясали. А машинист, высунувшись из окна паровоза и сообразив, в чем дело, дал долгий победный гудок.
- Имя-то выбрал, товарищ командир? - спросил грузин.
- Мы предлагаем…
- Отставить, - сказал сияющий Алексей. - Есть имя. Георгием назовем, Егором, значит.
- В честь комэска нашего? - Варавва обнял Трофимова. - Молодцы, ребята!
Он вдруг быстро спустился на сцепку вагонов, спрыгнул и, пока поезд вытягивался на повороте, начал торопливо рвать цветы. Нарвав охапку, догнал состав, прыгнул на тормозную площадку последнего вагона и по крышам побежал вперед.
В теплушке откинулась занавеска, и фельдшер протянул Любе нечто совсем маленькое, завернутое в солдатскую простыню.
- Держи солдата, мать.
- Спасибо.
Прямо против окна закачался вдруг огромный букет полевых цветов, перевязанный узким кавказским ремешком.
- Это Ванечка Варавва, - улыбнулась Люба.
Фельдшер дотянулся до букета, с трудом протиснул его в окошко и положил рядом с Любой.
Сверху слышались крики, музыка, топот ног.
На крыше молодой боец лихо рвал меха гармони. Ловко и изящно танцевал грузин на покатой вагонной крыше, бойцы ладонями отбивали ритм.
Так воинский эшелон втягивался на пути крупной узловой станции, тонувшей в тишине и безлюдье, но за составами, за оградой пристанционного палисадничка, за стенами водокачки - вооруженные люди. Бойцы ЧОН: частей особого назначения.
В окне станционного здания - пулемет. У другого окна - усатый мужчина в кожаной куртке с маузером в деревянной кобуре на боку наблюдает в бинокль за шумным эшелоном.
- Ни черта не понимаю! - говорит он сердито. - Перепились, что ли? А ну, пошли!
Эшелон остановился. С крыши и из вагонов прыгали бойцы.
- Стоять всем! - закричал усатый, выбегая на перрон.
Сразу со всех сторон появились люди с винтовками наперевес.
- Кто начальник эшелона? - кричал усатый. - Ко мне!
Алексей подошел:
- Начальник эшелона комроты Трофимов.
- Что за разгильдяйство? - продолжал бушевать усатый. - Почему бойцы на крышах? Что за внешний вид? Где дисциплина, мать твою? Под ревтрибунал захотел?
Алексей виновато молчал. На выручку поспешил Иван.
- Комроты Варавва. Давайте разберемся.
- Нечего мне разбираться! - орал усатый. - Махновщина! Что на Семнадцатом разъезде натворили? Где фельдшер?.. Арестовать командиров, эшелон разоружить. Куда фельдшера дели, мать вашу перемать?!
Из-за спин бойцов протиснулся фельдшер.
- Не ори, тут я, - он хлопнул Алексея по плечу. - Жена ему парнишку родила, вот какое дело. Сына, Георгия Победоносца!.. А ты орешь…
…Лютая зима. Со снегами и метелями. Тусклый день.
Военный городок. Длинные деревянные бараки-казармы. Дощатые домики служб. Снятые с колес давно выслужившие все сроки годности теплушки, кое-как оборудованные под жилье. Нищета начала мирного периода.
Штрафники-красноармейцы лопатами расчищают заснеженные дороги. Крылья шлемов у всех опущены и застегнуты на подбородках: и у бойцов, и у командиров. Холодно. И голодно.
Шагом проехала конная батарея. Командир на ходу спешился, отдал повод коноводу.
Это Алексей Трофимов. Пропустил мимо батарею, бегом пересек дорогу и скрылся в дощатом домике.
Там, в холодной комнате - то ли красном уголке, то ли библиотеке, в углу при свете керосиновой лампы занимается Иван Варавва. Сидя в шинели и буденовке, листает книги, что-то выписывает.
Вошел Алексей:
- Зубришь?
- Зубрю.
- Я со стрельб. Замерз, как паршивый цуцик. Обедал?
- Твоя доля осталась.
- Ох, Иван.
- Ох, Алешка. Иди, иди, не морочь голову.
Алексей хотел было выйти, но замешкался, затоптался у двери. Спросил с надеждой:
- Значит, выкормим?
- Выкормим и на ноги поставим. Иди, говорю, у тебя уж язык к небу примерз!
- Ну, добро, казак. Пошел я, - сказал Алексей и на этот раз действительно вышел.
Маленькое, тесное полутемное помещение: то ли часть товарного вагона, приспособленного под жилье, то ли выгородка в бараке с отдельным входом. Столик, табуретка, сундук да большая бельевая корзина, в которой спит ребенок.
За столом Люба на кофейной мельнице перемалывает в муку неочищенные ржаные зерна. Изредка покачивает корзину, когда в ней начинает кряхтеть сын.
Открылась дверь, и в клубах морозного пара возник Алексей с непокрытой головой - шлем был надет на котелок, который он бережно прижимал к груди левой рукой. А под правой нес добрую половину железнодорожной шпалы.
- Как живете-можете?
- Дверь закрой.
- Морозище - ужас, - Алексей поставил у входа шпалу, прикрыл дверь, подошел к столу и торжественно водрузил перед Любой накрытый шлемом котелок. - Ну, ничего, угольку обещали подвезти. Перезимуем.
Люба сняла шлем с котелка. И ахнула:
- Суп!
- Борщ, - поправил муж. - Комиссар приказал женам выдать. Ешь, пока горячий.
Люба тут же достала кусочек хлеба, ложку. Начала есть.
- А ты опять без завтрака ушел.
- Опаздывал я. Где наш топор?
- Под сундуком, - Люба вдруг перестала есть. - Алеша, он же с мясом!
- Ну с мясом, - согласился Алексей. - И хорошо, что с мясом. Полезно. Ешь.
- Не буду.
- Ешь, я сказал!
- С мясом женам не полагается.
- Тем, которые кормящие, им полагается, - он подошел, обнял. - Ну ешь, пожалуйста.
- Не могу. Это твоя порция.
- Ванькина! - вдруг заорал Алексей, тут же испуганно примолкнув. - Спишь, Егорка?.. Правильно, во сне только и расти. Иван в тепле, зубрит до посинения, так что нам с ним одна порция на двоих - за глаза.
- Алеша, я не могу.
- Можешь, - жестко сказал он. - Ты нам сына выкормить должна. Парня, понимаешь?
Достал топор, взял шпалу, вышел. Донесся стук топора.
Люба ела борщ с мясом, и слезы капали в котелок.
Ранняя весна. Маленькая железнодорожная станция. У платформы - небольшой пассажирский состав.
На перроне - Люба с ребенком на руках, Алексей и Варавва в шинелях, перетянутых ремнями. Они стоят у входа в вагон и молчат. Алексей хмуро курит.
- Пишите, Ванечка, - тихо сказала Люба.
- Куда? - вдруг взъерошился Алексей. - "Красная Армия, Алексею Трофимову"?
- А что? - улыбнулся Иван. - Адрес точный!