- Я старше студенток института, если вы обратили внимание. Я успела повоевать на гражданской, в отличие, скажем прямо, от вас. Можете справиться в отделе кадров о количестве заслуженных мною благодарностей командования. Я получила зачет?
- Да, конечно, конечно.
Люба требовательно протянула руку. Преподаватель суетливо порылся в карманах, отыскивая зачетку. Наконец нашел, протянул через стол. Люба проверила, есть ли в ней запись о сданном зачете, и молча вышла из кабинета.
Школа. Пустые коридоры.
Прозвенел звонок, и из классов разом высыпали школьники. Шум, гвалт, беготня.
Из дверей класса чинно вышли Маша и Егор. У девушки в руках была книжка, и вела она себя очень серьезно, даже строго: так, как, по ее разумению, должна вести себя учительница. А Егор чуточку валял дурака.
- Егор, пожалуйста, сосредоточься, - сказала Маша. - В образе Платона Каратаева…
Какой-то парень едва не налетел на Машу, но, получив добрый тычок от Егора, сразу же чинно удалился.
- Перестань, пожалуйста, отвлекаться, - строго приказала Маша. - Евангелистские тенденции…
- Чего?
- Ну христианские, понимаешь?
- А я не верю в бога.
- Но ведь Лев Николаевич Толстой верил в него!
- Вот пусть он и отвечает…
Прозвенел звонок.
- Все! - с облегчением заявил Егор. - Экипажи, по машинам!
- Балда, - с чувством сказала Маша. - Вызовут к доске, смотри только на меня. Если я моргну левым глазом, значит, отвечаешь правильно.
- А что делать, если правым?
- Начни отвечать заново…
И тут поток школьников втянул их в класс.
Утро.
Вестибюль института заполнен студентами. Сдают в гардероб верхнюю одежду, облачаются в белые халаты. Шум, смех, приветственные возгласы. Молодежь того времени была чрезвычайно общительной, и эта общительность всячески поощрялась.
С улицы вошла Люба. К ней бросились студентки, здоровались, шутили, смеялись. И Люба здоровалась со знакомыми и почти незнакомыми, шутила, смеялась, неторопливо пробираясь к вешалке.
Плащ взяла незнакомая пожилая санитарка. И Люба перестала улыбаться:
- А где Анна Васильевна?
- Не знаю такую, - угрюмо сказала санитарка. - Я теперь тут, на польтах.
- Но она же еще в субботу…
- Сказано, не знаю. И все.
- Уволили Анну Васильевну, - тихо объяснила подруга в белом халате - одна из двух студенток, которые ждали Любу в коридоре во время памятного ей зачета. - Я рано сегодня пришла и встретила ее на улице.
- Перевели?
- Говорит, просто уволили. Ни с того ни с сего. Она на работу вышла, а ей сказали, что уволена. Расстроена была очень.
Громко прозвенел звонок. Студенты расходились по аудиториям.
Комната, по стенам которой столько раз метался солнечный зайчик. Сейчас она освещена лампочкой под абажуром, зайчиков нет, а Маша и ее мать Анна Васильевна молча упаковывают немногочисленные пожитки. Книги, посуду, вещи.
Звякнул звонок входной двери. Слышен голос соседки из коридора:
- К вам, Анна Васильевна!
Почти сразу же постучали в дверь. Лицо Анны Васильевны стало еще более замкнутым.
- Да, войдите.
Вошла Люба.
- Здравствуйте. Что случилось?
- Машенька, выйди на кухню, - помолчав, попросила Анна Васильевна.
Тихо пробормотав: "Здравствуйте, Любовь Андреевна", Маша тотчас же вышла.
- Вы… вы уезжаете? - удивленно спросила Люба, только сейчас обратив внимание на сборы.
- Маша не знает, что меня уволили, так что сначала об этом, - вздохнула Анна Васильевна. - Я понимаю, Любовь Андреевна, что вы хотели помочь, но… Впрочем, я сама во всем виновата. В моем положении нельзя привлекать внимания.
- Господи, за что же вас уволили?
- Никаких причин не выдвигалось, просто уволили, и все. Я сразу же пошла в здравотдел, сказала, что согласна на любую работу, что у меня на руках дочь. Просила, умоляла, унижалась. Но там не грубили, нет. Очень вежливо объяснили, что пока никакой работы мне предложить не могут, но будут иметь в виду.
- Может быть, мне следует…
- Пожалуйста, не надо. Пожалуйста. Просто у них соскочила пружина, решили вдруг проявить бдительность. Это пройдет. Все проходит, надо просто ждать. Терпеливо ждать, когда они про нас забудут.
- И вы решили уехать?
- Разве я имею право что-либо решать, Любовь Андреевна? За меня решает кто-то и где-то. И "кто-то и где-то" решил, что мы с Машенькой должны выехать из этого дома в двадцать четыре часа. Даже машину на семь утра предоставили. Забота.
- Куда же?
- Нет, не на улицу, об этом тоже позаботились. Просто на окраину. "Овражки". Знаете такое место?
- Н-нет. Где это?
- Вот что написано в ордере, - Анна Васильевна достала бумажку, развернула:
- "Овражная, семнадцать, комната номер десять". Кстати, моих соседей переселяют тоже, правда, не в "Овражки" и не с такой поспешностью. Вероятно, это простое совпадение - то, что меня уволили, и то, что срочно переселяют. Очевидно, наша квартира понравилась большому начальнику. Даже догадываюсь, какому именно: он бывал здесь по делам службы.
- Кто это? - насторожилась Люба.
- Не надо вам знать, Любовь Андреевна. В наше время лучше иметь как можно меньше информации, так спокойнее. Прожиточный минимум. Кстати, он мужчина весьма суровый и курирует наш институт. Так что будьте осторожны.
- Господи, я отказываюсь что-либо понимать, - горько вздохнула Люба. - Какая-то изощренная жестокость.
- Пожалуйста, не давайте никаких оценок. Ничему и никому. Время норы. Надо загнать себя в норку и сидеть в ней, как мышка. А я высунулась.
- Завтра же пойду в здравотдел.
- Никуда вы не пойдете, - сурово и жестко сказала Анна Васильевна. - У вас есть сын, у меня - дочь. Будем думать только о них, только! О них и ни о ком больше. А сейчас - прощайте и уходите. Уходите, Любовь Андреевна, уходите!
Было ясное утро, и солнечный зайчик долго прыгал по голым стенам, по замусоренному полу, по пустой комнате. Никто не выглядывал в окно, никто не кричал счастливым голосом: "Мама, я пошла!.."
Тишина стояла в комнате. И в этой почти могильной тишине отчаянно метался солнечный зайчик.
Стоявший у книжного магазина Егор спрятал зеркальце, озабоченно, чисто по-отцовски нахмурился и решительно перешел на противоположную сторону улицы.
Он вошел в подъезд, взбежал на третий этаж и, мысленно сориентировавшись, позвонил в квартиру. Дверь открыла молодая соседка.
- Ты к кому?
- Мне к Белкиным.
- Уехали они. В семь утра машина пришла.
- Куда уехали? - растерялся Егор.
- На Овражную, что ли. Да, да. Овражная, семнадцать.
Соседка посмотрела на обалдело молчавшего Егора и закрыла дверь.
Глухая окраина города. Разбитая немощеная улица. Старые домишки и длинный унылый барак с коммунальной кухней и удобствами во дворе.
Это и есть Овражная, семнадцать, о чем уведомляет тусклая табличка на углу.
Егор долго рассматривал длинное деревянное сооружение. Он не спросил о комнате, какая предназначалась Белкиным, растерялся при виде многочисленных одинаковых окон, не знал, что делать, у кого узнать. Да и не было никого ни на улице, ни во дворе.
Решившись, он несколько раз прошелся мимо барака, надеясь, что его, может быть, увидит Маша, и ни разу не подумав, что окна ее нового жилья могут выходить и во двор, а не только на пустую улицу. Потом он, выбрав место на противоположной стороне, достал зеркальце и направил солнечный лучик на барак, поочередно запуская его в каждое окошко..
Из-за угла соседнего дома за его действиями настороженно наблюдала пожилая женщина в дворницком фартуке. Занятый пусканием солнечных зайчиков, Егор ее не замечал. А женщина незаметно подкралась и схватила его за руку.
- Кому сигналы подаешь?
Егор оторопел.
- Кому сигналишь, спрашиваю? - продолжая цепко держать его, дворничиха свободной рукой достала милицейский свисток. - Милиция! Милиция!..
Егор вырвался, уронив зеркальце. Побежал. Дворничиха бежала следом, свистела и кричала:
- Милиция!.. Милиция, шпион тут! Шпион!..
А зеркальце так и осталось на земле.
В перерыве между лекциями вестибюль заполнен студентками и студентами. Преподавателей совсем немного, и они - в окружении молодежи. Здесь же знакомый бдительный преподаватель. Он строго выговаривает Любиной подруге:
- Читайте газету "Правда", там все разъяснено о текущем моменте. И обязательно конспектируйте передовицы, буду строго спрашивать.
По лестнице в вестибюль спускалась Люба. Услышала. громкий голос преподавателя "Основ", пошла прямо к нему сквозь толпу, раздвигая студенток, да, вероятно, и не замечая их сейчас.
-…В период обострения классовой борьбы…
В этот момент Люба прорвалась к преподавателю и, размахнувшись, прилюдно влепила ему звонкую пощечину. Все замерли. Доцент растерянно схватился за щеку. Люба, не оглядываясь, вышла из института. В тишине громко хлопнула входная дверь.
Вечер. Темный коридор квартиры.
Входит Люба.
- А почему у нас темно, Егор? - удивленно спрашивает она и зажигает свет. - Егор!..
Щелкает выключатель, вспыхивает свет в большой комнате. Люба стоит в дверях.
- Егор! - уже волнуясь, окликает она.
Никто не отзывается. Люба, торопясь, обходит всю квартиру, везде зажигая свет. Убедившись, что сына нигде не видно, возвращается в большую комнату. Не раздеваясь, в бессилии и почти отчаянии опускается на стул.
И только сейчас замечает лежащую на столе записку.