- Назначен советником при штабе Народно-освободительной армии. Помогаю китайским товарищам.
- Тяжело?
- Пробьемся. Нас обозы связывали, дети, раненые. Пробьемся. Ну, как Люба-то, как Егор?
- Живы-здоровы, но - одни. Я ведь в Москве, в академии учусь. Здесь на стажировке.
- Тихо, Алеша, идут. Прощай, друг.
- Прощай, Ваня.
Обняться им не пришлось: с откоса спускались гребцы и переводчик. Иван протянул руку, Алексей двумя руками схватил ее, долго тряс.
Грозно ревела артиллерия на чужой, далекой стороне…
А в квартире с разностильной мебелью ничего не изменилось, и заметно подросшая девочка складывала книжки и тетрадки в портфель, дожевывая булку.
Солнечный зайчик, пробежавшись по стене, упал на руки девочки, заглянул в лицо. Она тут же закрыла портфель и, не посмотрев в окно, кинулась к дверям:
- Мама, я пошла!
Хлопнула входная дверь. В комнату вошла строгая, невеселая и безулыбчивая мама. Подняла упавшую тетрадку, выглянула в окно.
Через улицу к книжному магазину бежала девочка. У витрины стоял повзрослевший Егор. Когда девочка подбежала, он взял у нее портфель, закинул на плечо командирскую сумку, и они пошли по улице.
А безулыбчивая мама смотрела им вслед. Из окна.
Вечером в той же комнате с разностильной случайной мебелью, освещенной лампочкой под абажуром, разучившаяся улыбаться женщина почему-то встревоженно слушала дочь. А девочка уплетала суп и трещала без умолку.
- Только он ничего не понимает в литературе, представляешь, какой кошмар? Ну ничегошеньки! В танках уже понимает, а в литературе - еще нет, представляешь? Я ему объясняю, объясняю, а он - ну совершеннейший… - она поискала слово, - танкист!
- Он очень вырос, - сказала мама.
- А знаешь, почему он так быстро растет? Потому что все время дерется.
- Из-за тебя?
- Конечно! - с гордостью призналась дочь.
- Тебя все еще дразнят? - помолчав, тихо спросила мать.
- Вот потому-то он и дерется, - девочка вдруг погрустнела и отложила ложку.
Мать и дочь помолчали, и в этом молчании была огромная горечь. Наконец мать, подавив вздох, спросила:
- Как, ты сказала, его зовут?
- Егор.
- А фамилия?
- Трофимов. Егор Трофимов. Его папа в командировке. Только не как наш. В настоящей, понимаешь? А мама учится в твоем институте.
"Мамин" институт оказался медицинским, и сама мама девочки в простеньком халате санитарки работала в раздевалке, принимая от студентов плащи, зонты и сумки. Она исполняла эту работу с тем же безулыбчивым лицом, быстро и молчаливо, но, посмотрев на одну из студенток, вдруг задержала номерок и тихо спросила:
- Вы Трофимова?
- Да, - с некоторым удивлением ответила Люба. - А в чем, собственно, дело?
- Нам надо поговорить.
Молодой мужчина явно преподавательского вида задержался возле колонны, поглядывая на студентку и санитарку.
- У меня сейчас лекция.
- А после нее, перед анатомичкой, - двухчасовой перерыв.
- Все-то вам известно, - усмехнулась Люба. - Вас, кажется, Аней зовут? Извините, не знаю вашего отчества.
- Санитарок принято называть по именам.
- Студенток тоже.
- Я буду ждать вас в сквере, Любовь Андреевна. Поверьте, это очень серьезно.
И отошла в глубь раздевалки, прекратив разговор. Может быть, потому что заметила особый интерес очень любопытного преподавателя возле ближайшей колонны.
Стояла осень, и в маленьком городском сквере печально шуршали под ногами листья. По аллее шли две матери: санитарка и студентка одного института.
- Наши дети дружат три года, - говорила безулыбчивая мать девочки. - Сначала мне казалось, что это - детская блажь…
- Думаю, ваши опасения абсолютно беспочвенны, - неприязненно перебила Люба.
- Напротив, Любовь Андреевна, я очень рада. Право, очень. Маша воспитывается без отца, ей просто необходим друг, советник, рыцарь, наконец.
- Господи, какая я ревнивая дура! - улыбнулась Люба. - Мне показалось, что вы не доверяете этой дружбе. А ведь мой Егор - Трофимов, это совершенно особая порода. Они не умеют объясняться в любви, не дарят цветов, забывают о ваших днях рождения, но… Знаете, сколько раз мой Егор приходил домой с разбитым носом?
- Я знаю, сколько раз моя Маша возвращалась счастливой. И вот как раз об этом, об их счастье я и хотела бы поговорить…
Безулыбчивая санитарка вдруг оглянулась и замолчала. Какая-то мужская фигура мелькнула на пустынной аллее. Очень похожая на институтского преподавателя.
- Как отвратительно, - брезгливо и одновременно с этим устало сказала мать девочки. - Как отвратительно, когда бывшие сослуживцы добровольно следят за каждым вашим шагом. Это преподаватель с кафедры марксизма-ленинизма, когда-то он очень любил бывать у нас дома. Не оглядывайтесь, Любовь Андреевна, вам еще предстоит сдавать ему экзамен. Давайте сядем на ту скамью, к ней ему подползти будет затруднительно.
Они прошли на открыто стоящую скамейку и сели. И пока шли к ней, Люба искоса смотрела на санитарку из собственного института, потом спросила:
- Кто вы, Анна…
- Васильевна. Сначала о детях, это важнее. Дети - самое главное. Переведите сына в другую школу, Любовь Андреевна.
- По какой причине?
- Я - жена врага народа. По всей вероятности, вдова, но они молчат. А Маша, следовательно, дочь этого врага.
Она замолчала, но, поскольку Люба молчала тоже, тихо заговорила вновь:
- Странно, что нас до сих пор не арестовали. И даже позволили жить в одной из комнат нашей прежней квартиры. И даже, представьте себе, позволили работать в том же институте, в котором мы работали вместе с ним.
- Профессор Юркевич?
- Полагаю, что теперь вы переведете сына в другую школу.
Анна Васильевна встала, намереваясь уйти, но Люба удержала ее, усадив чуть ли не силой.
- Подождите, Анна Васильевна, подождите. Я глубоко благодарна вам за откровенность, но прошу выслушать и меня. Я не только жена офицера, но и дочь офицера. А мой Егор не только сын офицера, но и внук офицера и даже правнук, насколько мне известно. И вы предлагаете воспитать из него трусливого мещанина? Угодливого обывателя?
- Да представляете ли вы, Любовь Андреевна, что происходит в стране?
- Я не судья моей стране, но я судья себе самой. Честь офицера - выше собственного благополучия, выше самой жизни. Вот что я хочу вложить в моего сына. А вы предлагаете обратное. Да разве Егор простит себе, что струсил и предал свою первую любовь? Ни Егор, ни Маша не простят нам с вами этого никогда. Никогда!
- Но для их же спасения…
- Их спасение в любви, Анна Васильевна. Вы же интеллигентная женщина, доцент и кандидат медицинских наук…
- Бывший… - странным, дрожащим шепотом произнесла вдруг санитарка медицинского института.
Лицо ее задрожало беспомощно и жалко, и годами сдерживаемые слезы наконец-то хлынули из глаз. Люба прижала к груди ее голову, гладила по плечам и тихо шептала:
- Поплачь. Поплачь, легче станет.
… - Эту девочку, мам, зовут Машей, - сказал Егор, пропуская в квартиру смущенную подружку.
- Здравствуй, Машенька, - произнесла Люба. - Проходи, очень рада, что ты пришла к нам. Я давно хотела… - в соседней комнате зазвонил телефон. - Извини. Егор, принимай гостью, - Люба прошла в комнату, взяла трубку.
- Я слушаю. На аэродром?.. А почему такая срочность?.. Хорошо. Хорошо, я еду!
Она вышла в коридор, где в молчаливом смущении стояли дети. Сказала, улыбаясь:
- Очень жаль, но мне придется ненадолго уйти.
- Что-нибудь с папой? - нахмурился сын.
- Нет, нет, просто по делам. Пейте чай, я испекла пирог.
- Ну как же так… - недовольно начал Егор.
- Служба, сын. Я не прощаюсь, Машенька.
Торопливо надела плащ и вышла.
Мальчик и девочка остались одни впервые в жизни, и им было очень неуютно. Настолько, что они изо всех сил избегали смотреть друг на друга.
Люба металась по улицам в поисках такси. В те времена они вообще были редкостью, а в тот вечер, как на грех, ни одного не попадалось.
- Такси!.. - в отчаянии кричала Люба. - Такси!..
Вместо такси появился извозчик. Подъехал на ее крики на рысях, остановил пролетку возле Любы.
- Подано такси, гражданочка. Куда ехать?
Люба с огромным облегчением вскочила в пролетку.
- Пожалуйста, побыстрее. На аэродром.
Уже тронувшийся с места извозчик придержал лошадь. Спросил настороженно:
- На какой аэродром?
- На военный. Пожалуйста, побыстрее, меня ждут.
- Не, не пойдет так, - сказал извозчик, окончательно останавливаясь. - Повезу, а потом беды не оберешься. Кого возил, что видел. Ни к чему мне такие дела. Так что слазь, гражданочка, ищи другого дурака.
Пассажирка ни о чем не просила, но и пролетку не покидала. Извозчик недовольно оглянулся:
- Освобождай. Сказал ведь, не повезу…
И замолчал, столкнувшись с ее взглядом. В глазах не было ни слезинки, но столько отчаяния, страха и боли скопилось в них, что извозчик примолк.
- Муж у меня… воюет, - почти беззвучно прошептала Люба.
- Но, милая!.. - заорал вдруг извозчик, и лошадь с места взяла рысью.
- Ну что, так и будем стоять, пока твоя мама не вернется? - спросила Маша.
Они по-прежнему мялись в коридоре. Но после этого вопроса Егор вздохнул и открыл дверь комнаты.
- Проходи.
Они вошли.
- Это моя комната, - пояснил Егор и ткнул пальцем в висевший на стене плакат с изображением танка. - А это - боевая машина на гусеничном и колесном ходу БТ-7.