- Да нет, - обнадёживающе говорит Вершко, - можно и не бить, просто бока намять, или щёлкнуть один раз в лоб, чтоб запомнил навсегда.
- Нет, ты хороший! - строго посмотрела Радуница. - не превращайся в шалопая! Я тебя хорошего полюбила… Просто не по себе делается от его взглядов. Ты хоть и самый удалец у меня, а Гордею тоже не больно-то в лоб дашь, да и не за что обижать человека. А тебя всё нету и нету, а он всё тут ходит и ходит, смотрит и смотрит… отпусти меня с детьми в Деречин пожить. Я там тебя буду ждать сильно-сильно!
Радуница как поглядит своими большими серыми очами прямо в очи любимому мужу, так у того все возражения исчезают. Вершко опять лоб потёр, сказал ещё одно "у-ух!", пошевелил усами.
- Что-то я проголодался, жена - быка съем, корми меня! - и шагнул в дом за порог.
- Тятеська пьисол! - протянула ручки навстречу маленькая дочь. И сынок в люльке проснулся.
На следующий день в той самой княжьей опочивальне, которую обыскивал недоопознанный вор, сидели только двое - Любомир и Вершко. Были они ровесники, и выросли в одной дружине, и по всему судя, были они друзья. Только, конечно, у князя свои заботы, а у дружинника, хоть и охранного старшины, - свои. Все подробности своего дальнейшего разговора с Рихардом-рыбаком и все свои соображения Вершко изложил внятно.
Гладко всё сходиться на словах у рыбака, только нет веры магдебуржскому саксонцу никакой.
На юге Угры ещё не успокоились, и новые их волны текут с бескрайнего Востока, необузданные с допотопными своими верами, с которыми трудно договориться.
Даны продолжают бесчинствовать, приходя из-за моря. Опустошают в набегах прибрежные северные селения и не только прибрежные - вон прошлый год напали на Нижний Смолец, в десяти верстах от Неманского торга. Не оставили никого. И никто не смог и не успел их остановить. Волки, одна нажива на уме.
На севере - тевтоны наседают, захватывают берег. Уж лет двести всё теснят германцы наши роды, упорные, наглые в своей простоте, со своим Распятым Богом лезут в чужие земли - ни стыда не знают, ни совести. Чехи, Сербы, Хорваты и другие многие - все бьются против германцев. Только толку мало, разнородно действуют, своих продают.
Аркона - священный город, обезлюдивает. Исходят люди с западных земель, перетекают к нам и через нас на Восток. Дом Рюрика из Арконы зараньше ушёл к новгородцам, правда, с почётом большим, на княжение. И Лютичи потянулись. А у Бодричей, что без перерыва почти воюют, уже не стало зрелых мужчин. Заселяются уже их земли саксами и тюрингами.
Даже англам не сидиться на своих островах, выдумывают походы ко гробу своего Распятого Бога - тоже всего лишь предлог, что бы вторгнуться в чужую жизнь и награбить.
Византийский кесарь по-прежнему готов натравить всех друг на друга.
Но более всех старается папа Римский, неимётся ему, наущает германцев наседать на славян. Хочет во весь белый свет насадить свою веру. Не мытьём, так катаньем… и огнём и мечом не постесняется.
В таком мире мы живём, мой светлый князь. Этого сакса, кто хочешь мог купить, чтобы шпионить, выведывать, гадить будущему врагу. Тот же самый его телохранитель, который вместо того, чтобы защищать, взял да и ускакал - свою жизнь больше ценит, чем своё охранное ремесло - либо небедный проходимец, либо знатный господин этого "рыбака". А скорее всего, у того господина "телохранителя" есть ещё и свой господин.
- Я верю тебе, - качая головой, отвечал Любомир. - И думаю, что ты прав, и на совете ты сказал очень хорошо. Взял время подумать да разобраться. Но, что же, как поступим дальше? В какое дело нас втянет этот немец? Что он искал, может и знаю, - Летопись Полесскую, нашими дедами-прадедами писанную. Простой вор взял бы хоть украшения княжны. Простой вор в княжью опочивальню не полез бы. Известный, видно, он лазутчик, и наняли его за хорошие деньги.
Летопись эта - большой важности памятник. Сколько раз предупреждали святые старцы руянские, русинские и старорусские*, что такая Летопись всякому врагу - что бельмо в глазу - в ней память народа, память о великих свершениях, ошибках, удачах, переселениях за многие века. Источник опыта, науки, вдохновения.
Память у народа, всё равно, что корень у дерева - обрежешь, и станет дерево простым бревном, хоть лодку строй, хоть стену клади, но цвести, плодоносить, рощей великой стать дерево больше не сможет. И народ, если памяти лишить, станет подкаблучным слугой, ремесленным, торговым, служивым, любым, но никогда не сможет уже ни построить своих городов, ни сложить свои песни, ни создать своё государство, ни переселиться в лучшие места, ни заявить гордо: "Я - свободный". Потому что он себя не помнит, не знает, кто он, почему он вместе живёт и зачем.
Рассказывал отец мой князь Годин, как пытались уничтожить Летопись во время его молодости и во времена моего деда Рекуна.
Поэтому и почитаю таким важным труд, который взял на себя твой отец Буривой-Родомысл - переписать, размножить Летопись, устроить училища отдельные, где бы изучали и хранили эти знания.
Но улик, чтобы предъявить пойманному саксу, очевидных для соседей из Магдебурга и других - нет. Если начнут городить гильдмастеры, мол, нашего купца ни за что, ни про что казнили, со свету белого извели без повода-причины, какая с вами дикарями торговля. За ними поднимут голос их священники. Начнут лить свои отравленные речи во все уши. За ними начнут подниматься, бряцая оружием саксонские герцоги и маркграфы, "кто, мол на нас!". У каждого их них своя в том выгода.
И даже великие и мудрые свои же славные князья усомнятся - КТО правду говорит? А немцы могут это устроить, ведь это тоже соревнование - чья возьмёт, кто правее, того и права. А слухи туда дойдут.
А нам нужен мир и торговля. Подольше. Лет пять хотя бы. Твердыня вокруг Белой Вежи недостроена. Как достроиться, будет труднее предъявлять любые права на беловежские земли. А желающих предъявлять свои права, как ты и сказал, великое множество. Стрыйдовг о том же предупреждает. И днесь приходил, о короле германском Генрихе говорил, мол, сам король малолетен, а его могучие опекуны-радетели делают, что хотят, опасность всем и нам представляют.
Наши люди понимают, что этот Рихард лазил. Все знают и тебя, и следопытов, вы - да ошиблись! - улыбнулся князь.
- Простить его нельзя. В глазах своих людей также справедливость нельзя нарушать. А очевидную причину осуждения для Магдебурга надо создать. Осудить и наказать. - Любомир посмотрел на Вершко.
Умён князь. Удовлетворённо старшине это сознавать. Радостно с этим человеком жить.
- Я его на Божий суд вызову… когда поправиться.
- За что?
- …За то, что он вор и пёсья морда - улыбнулся Вершко.
- …За то, что… Если он убежит, и пропадёт - все поймут, что это мы его догнали. Если он просто убежит - бояре на тебя обидятся. А чтобы он просто убежал - есть нам резон? - не вижу…
- Может он тебя, княже, чем оскорбил?
- Да, он меня вообще-то оскорбил, мой дом обшарил… надо догадаться.
- Может ещё что?
- Плюнул на сапог?
- А дать ему ещё одну возможность украсть, что он хотел! - Вершко встал.
- … и поймать его за руку? - Хитро!
- А если что пойдёт не так - я вызову его… за личное оскорбление.
- Он крепкий, очень опасный, вижу… Ты справишься?
- Я к этому делу ближе всех - мне и надо вызывать.
- Если не считать меня!
- Любомир Годинович! Его собаку удавить мало, а не князю с ним биться!
Любомир наморщился, помолчал:
- …А что, если в поединке его не порешить, а отпустить?
- Как это?!
- А так - помиловать… Если только в поединке он тебя… зауважает. Это трудное дело, но возможное.
- Любомир Годинович! Он пёс смердящий! Как он может послужить?
- Расскажет, кто его послал… А может и ещё что…
- …?
- …!
- Я буду биться с ним, повод найду. - твёрдо заявил Вершко и подбородок приподнял.
После важного разговора с князем Вершко призадумался было, потёр лоб рукой, сказал: "У-ух!". А потом решил, что уж по одному-то делу особенно думать нечего. Пошёл искать Гордея. Обнаружил того в конюшнях - неспешно коня своего чистил.
- Здорово, Гордей!
- Здорово, Вершислав!
- Что-то ты около моей жены ходить зачастил…
- Коло Радуницы что ль?.. А мне-то что до неё - она же за тебя пошла, не за меня… Мне ж она отказала. Я и не гляжу на неё.
- Вот и не гляди!
- А я и не гляжу.
- И близко не ходи!
- И не подхожу.
- И здороваться в глаза не лезь! - настаивал Вершко.
- Вообще, молчу… не здоровался ни разу. - довольно ехидно продолжал Гордей.
- Врать-то силён, дале не запутайся!
- А мне чего путаться, хожу где мне надо. Ты то мне, где ходить, не указ!
- Ходи где хочешь, Гордей, только мою жену обходи подале!
- А чего это тебя зацепляет, где я хожу? Ты ж на ней женат! Не доверяешь что ли?.. Может ты удилом не удался?
- Ты…… рот похабный закрой, не говори, чего не надо!
- А ты мне рот не затыкай! - Гордей уже перестал гладить коня и развернулся к Вершко - был он на полголовы выше, тоже крепкий, поджарый, хоть, может, и не такой складный, сутуловатый, нос орлиный, не раз перебитый. - Не я к тебе пришёл, а ты ко мне.
Вершко поглядел на Гордея с ног до головы, сказал твёрдо и медленно:
- Я тебя предупредил. Подале от неё держись! А что ты думаешь, до меня не касается.
- Высоко голову задираешь черезчур. Гляди, не спотыкнись! - тоже с норовом ответил Гордей.
- Ты, что ли мне спотык?!
- Надо будет - спотыкну!
- А ну давай, спотыкай!