Во главе погони нёсся, как ветер, старшина Вершислав. Помня, как загнал на своём веку уже двух коней, он своего буланого не стегал, а нагнувшись низко к его шее, рычал ему над ухом, что, мол, "Давай-дава-ай, р-родно-ой, быстре-ей!!!" И коню это было как-то здорово понятно.
Справа почти вровень скакал Брыва на крепконогом богатырском жеребце рыжем в белые пятна, с заплетённой в косички нестриженной гривой. Так могуче это выглядело, что, казалось, попадись им с конём по дороге обхватное дерево - дерево снеслось бы, как свирепой бурей, с корнями.
Слева от Вершко летел Горобей - с чёткими скулами, сурово молчащий, похожий на натянутую струну. Усы его, пусть и не очень длинные, лихо вились по ветру. А конь его, такой же поджарый и мускулистый, как хозяин, знал своего седока с жеребячества и слушался, как будто был его продолжением.
Кудеяр на красивой, норовистой гнедой кобыле, что подпускала к себе на удивление только Кудеяра, держался за старшиной, слегка вправо, чтобы и быть рядом, и самому видеть дорогу, и сохранять свободу манёвра.
Прытко на таком же, как сам, бойком разномастном конике норовил обойти Горобея слева, а Горобей его осаживал: "Не лезь вперёд батьки!" Горобей-то ведь ещё и над десятком бойцов десятник. Погрозить порою может ещё как!
Остальные семеро бойцов ровно, не напирая, скакали следом. Жадно впитывая скачку, бойцы ловили каждый миг, ища возможность для перехвата беглецов, но те либо хорошо знали дорогу, либо очень хорошо понимали тонкости военного дела и никакой возможности ни пересечь их путь, ни легко настичь на каком-нибудь повороте, ни даже толком прицелиться не давали.
Прытко прикидывал, как бы отличиться, поймав лучше вон того - чёрного здоровенного.
Кудеяр присматривался к манере галопа беглецов, стойке в стременах и запоминал следы в пыли.
Горобей соображал, откуда могут быть такие бравые и лихие скакуны у якобы купца с охранником.
Брыва не думал, он скакал. Иногда очень грозно, громче всех выкрикивая проклятия.
Вершко в горячке погони вдруг вспомнил о небесной подковке, которую ночью засунул себе в правый сапог, и как-то само собой попросилось: "Подковка, подковка, помоги догнать воров!"
Через четверть часа бешеной скачки кони стали задыхаться. Расстояние, сократившееся до меньше, чем шагов двести, казалось, уже не преодолеть.
- То-овсь! На ры-ысь! - скомандовал Вершко, понимая, что кони впереди тоже не железные. - Следить! - отряд перешёл на скорую рысь, жадно впиваясь взглядом в спины уходящих беглецов.
- Далеко не уйдём! - рыкнул сакс, так же как и погоня, сбавляя скок серой кобылы. - Укрыться надо! God demet!..
- В лес! - отозвался царьгородец, мотнув головой к ближайшему от дороги языку леса…
В это время княжьи стали дружно прямо с сёдел натягивать луки.
Вершко, видя разворот беглецов в сторону леса, понял, что случай зацепить из лука будет только один и только сейчас.
В миг он скатился с коня, снарядил и мощно натянул тетиву. Запал от скачки слился с его недюжинной силой, а гулкие стуки сердца, казалось, замерли на вздохе. Он видел цель как свою ладонь. Ноги срослись с землёй. Не дрогнула твёрдая рука. Мгновение стало вечностью.
Расстояние до цели сейчас было уже шагов двести пятьдесят, и она, удаляясь через лужок, поворачивала влево, подставляя бок. Его люди рысили вперёд, целили с шаткой опоры - хоть что говори про меткость степных всадников-лучников, ничто не заменит добрый увесистый лук и крепкие ноги, стоящие на Матушке-Земле, для точности стрельбы.
Предощутил - "Попал!". И выпустил стрелу.
Стрела, как Божья кара, взмыла вверх, загудела на свободе свою древнюю песню, будто она - толстая медная струна, и только петь её учили; медленно повернулась вокруг оси, невидно трепеща красным пером, и посмотрела, наконец, вниз острым своим бронебойным клювом на жертву у самой кромки леса.
Чхаг!! Коротко и жутко сбило кадык у сакса. Упав с лошади, он захрипел, забился и заизвивался как рыба, выдернутая на берег. Хватаясь за горло руками, он в ужасе не мог понять, чем дышать и как жить, бил землю ногами и хлебал свою кровь.
Царегородец верхом припустил сильнее, и за ним - серая кобыла налегке, не останавливаясь, ускакали в негустой, светлый лес и далее, далее, спасаясь, без разбору дороги.
Погоня возликовала единым голосом, окружая добычу, гогоча и поглядывая на старшину. Прытко, изловив старшинского коня, скакал к герою дня.
Сам герой дня застыл, выставив левую ногу вперёд и отклонивши корпус назад, лук приопущен, правая рука на отлёте, поднявши подбородок, всё ещё держа в уме удачный выстрел.
Прытко дал коня. Старшина тряхнул головой и одним махом вскочил в седло. Как будто не было усталости караульной ночи, целого спекотного дня и изматывающей скачки. Поехал к отряду.
Саксонский полумонах уже нашёл положение на карачках, в котором мог не задыхаться. Звериная сила, кипевшая в сердце, могла бы поднять его в битву, но проясняющийся от боли и неожиданности рассудок приказывал выжить. И он, зажимая окровавленными руками порванную трахею, сипел и старался просто дышать.
- Попаỹся, ворог!
- От гэто стрельнув так стрельнув! Хто такое бачыỹ?
- А ведь мог и уйти!
- А зацепив то як, за самый кадык, и жывы!
- Зачепиỹ знатно, на самом краю леса, а то мог бы и уйти!
- У нашего старшины цэплялка добрая! - тут весь отряд заржал в знак великого согласия.
- Так известно - у него чеплялки хорошие, хоть правая, хоть левая, как зацепит - рад не будешь! Как он его - за горло! Схватил за полверсты за горло, за самый кадык! и на-а об землю! - крутил глазами могучий Брыва, пот слетал с его усов.
- Старшой - "Чепляло"!
- Да, верно, чепела - ухват, ухватил и готово! Га-га-га!
- Чэпель! Чэпель!! - поднял на голос подходящее новое слово сияющий прямо-таки от гордости Горобей, победно тряся в небо указательным перстом.
- Га-га-га, Чэпель! - смеялись другие.
- Чэпель! - разнеслось по округе новое понятное и очень точное прозвище. Осенило бойцов подходящее слово, подходящее под характер старшинский, не дающий никому спуску, под его ухватку воинскую - точную и жёсткую, под цепкие руки, под всё замечающий верный глаз, под въедливый, дотошный ум.
Но всё ж он и добрый человек и посмеяться над ним иногда не грех, и прозвище до сих пор никакое не клеившееся, нынче в самый раз пришлось.
Выстрел этот стал прямо откровением для всех - всё так делает старшина Вершислав - ладный воин - ухватисто, точно, чётко, в самую десяточку. И слова также говорит - молчит-молчит, потом как скажет - всё равно, что пригвоздит: смысл к делу, человека к его рукам, свяжет, сцепит в голове твоей одно с другим, как будто глаза тебе откроет.
Двое - Пловда и Зграбень сошли с коней осматривать и вязать пленённого. Восторженный выстрелом молодой боец Граник подскочил и подобрал счастливую краснопёрую стрелу. Подъехал Вершко, и Горобей и Брыва одобрительно били его по плечам, да по спине, хвалили горделиво и гоготали. Радовался открытой хорошей улыбкой Кудеяр. Прытко чуть не подпрыгивал от гордости.
Объявили ему, что теперь он - Чепель! Вершко ухмыльнулся в русые свои усы - "не обидное… а может и правда…". Подумал о небесной подковке засунутой в сапог. И аж дух захватило.
- Перунов день!! - гаркнул он со всей силы среди радостного гомона, сдавил буланого сивку-бурку пятками. Конь заржал и вздыбился. Дружинные пуще прежнего заорали и засверкали глазами, затрясли оружием, знаменуя успешное завершение ратного труда. Вершко вздымал к небу лук: "Гляди Перун - этот выстрел посвящаю тебе!" Весь десяток орал, гордясь старшиной - вот он ярый на вздыбленном коне, каждому - брат, равный среди них, и лучший.
И даже саксонец забыл о порванной глотке и, стоя на четвереньках, снизу вверх с ужасом, холодящим нутро, смотрел на неистовую ярость, на необузданную силу, кипевшую перед ним. Смотрел, забыв о боли, на мистическую фигуру их вожака на вздыбленном коне с луком, вздетым к небесам, что здесь, казалось, центр мироздания, и вся сила, и вся жизнь сейчас в нём, в этом славянском язычнике… который, видимо, его самого и подстрелил.
Глава третья. Раздумья
После короткого торжества, давши всем немного отдохнуть, Вершко отправил Кудеяра и, добровольно пожелавших, Горобея и Прытко выследить чернявого беглеца. Трое друзей отправились пешком, чтобы поберечь коней, да и лучше различать следы. Другие повернули назад, ведя пойманного саксонца на верёвке. Чернявый царьградец, как видно, сбежал, но ещё и Кудеяр с друзьями не вернулись. А саксонскому "купцу" придётся ответить.
После ночёвки в Соколке, обзаведясь ещё одной лошадью, пленённого сакса-полумонаха поперёк седла связанного полуживого привезли к полудню в Белую Вежу*, во двор князю Любомиру.
К полудню вернулся и князь. Красивый, высокий, статный, молодой, нахмуренный. Обнял жену, поцеловал детей. Позвал всех старших к себе в светлицу, совет держали. Через полчаса, страдая от жары, перешли в большую залу, и туда им привели вора.
Сакс-полумонах к этому моменту представлял собой жалкое зрелище. Совсем весь серый в тон ризы, кольчугу и оружие отобрали, горло замотано тряпицей, тряпица пропитана отварами целебными, но и кровью.
- Кто таков? - грозно спросил князь.
- Хр-р-р… и-и… - ответил лазутчик, корча рожу страдания.
- Да, хорошо ты его подстрелил, Вершислав… хм, Чепель! - усмехнулся Любомир, в свите князя одобрительно закряхтели, зашевелились, - но так он и сказать сейчас ничего не сможет, а? - свита замерла, поглядели на старшину.
- Уйти мог, твоя светлость, не раздумывал я, - отвечал Вершко, свита перевела взгляд обратно на князя.