И мы однажды ходили на полночь от Городно. А там в пяти поприщах подошли к Городно ятьвяги. Мы посмотрели сколько, как бы они угрозу для нас не составили. Видим, войско довольно большое - тыщи три! Понимаем, что если двинуться на нас - нам не здобровать. А если дойдут до Городно - то будет целая война. С ятьвягами никаких договоров соблюсти не получалось - то они на нас, то мы на них. И не так, чтоб от вражды, а как бы из-за удали…
И, значит, что же делать?
Было это лето… память моя не пропала ещё… ежели числить от Безгубого* в 2212 лете. Ну или, выходит, в 6534, але ж може* вы по-христиански понимаете, то по-новому - в 1026 лете. Вобщем в молодости моей…
И что, значит, же делать? Старшой Губа был у нас старина-боец и храбрец, но меня, похоже, недолюбливал. И говорит: "вот бы кто отвлёк их от Городно, вот бы их отсель увести, куда подальше…". Мечтает, значит, вслух. Он, скорее всего, знал, что я отзовусь. А я тут как тут - удаль прёть. Говорю: "А взять и напасть на них внезапно, и уйти по Неману". А он говорит: "Кто же за это дело возмётся? Тут не так просто! Смотри как много ятьвягов". А меня только пуще распирает: "Как никто не сможет - я смогу!". Старшой говорит: "Удалец ты, видно, Буревята! Насильно не заставляю, потому как безумие. Но если выполнишь - князю доложу. Иди и останься живым!". А я себе думаю: "Смешно! Живым-то я и так и так останусь. Вот сколько я ятьвягов перебью?". И пошёл-поехал на конике моём, поближе подкрался. Ятьвяги никого не ждали - только что прибыли, ни охраны, ни дозора, думали никто на них не покуситься. Я выскочил из-за подлеска галопом, ору во всю глотку, улюлюкаю, копьём тычу, мечом секу! Первые испугались, побежали, другие, на них глядя, тоже побежали - никто ж не знал, сколько напало. А я тут разошёлся, аки буря!..
Быстро они опомнились, но и я их погонять успел. Убил ли кого не знаю, но шума наделал. И, вижу, в меня уже горстями стрелы полетели. Я - бежать!.. на коне. Они за мной! Но я то со всей силы, а они то ещё и не всё поняли. Но всё равно потом погнались и долго и упорно меня ловили. В общем, я вскочил в реку прямо с конём, и нырял, и плавал, всю одёжу скинул, чтобы легче держаться. Коня утопил. Несколько раз они надо мной проходили, когда я под бережком за корни зацепившись пережидал. Три дня они меня искали, на берега выйти не давали. И спасся я случайно. По воле Перуна, быть может. Неман-река меня не утопил, вынес. На семь поприщ ниже по течению… Как я потом голый одёжу добывал и домой добирался - отдельная история.
Вот это я и нарисовал на щите. Поскольку само геройство сомнительное из-за дурости, но то, что река меня спасла - нарисовал. Охранный знак! А щит, видишь, пехотный, потому как коня-то у меня не стало, и определили меня в пешую дружину. Решил князь, что такого храбреца лучше подержать в узде. Много разговоров было потом про этот случай. Сказал мне лично князь Яросвет: "Удалец! Храбрость отменная, а ума нет. Но жив остался - значит, молодец. Добрым станешь воином, когда научишься терпеливо ждать, взвешивать силы и действовать наверняка. Учись!" - по плечу похлопал. Вот как было. Потом уже я ушёл к князю Годину. Потому как насмехались несправедливо и в боевое дело ходу не давали.
Переглянулись песняры. Янко говорит:
- То есть змея - это река, а человек - это Вы. А почему в пасти, а не, скажем, верхом?
- А это, милый гость Янка, потому, что когда я в ней, в реке плыл, я себя наверху не чувствовал. Я думал: "Поглотит она меня!". Страху натерпелся. Мог Неман сделать со мной, что бы захотел. А он меня спас, наверх вынес…
- Позвольте, почтенный, про этот случай и сочинить песню.
- Ой, хлопцы, может не надо!
- Отчего же не надо?
- Так ведь - глупости тут много!
- Отчего же? Дело тут не в глупости, а больше в кураже, в храбрости и молодечестве. Кто молодой да удалой не рассуждает глупо - не глупо. Может сделать - и делает! А другой не сможет… И змейка симпатичная!
- Мудро молвишь, милый гость Янка… Ну, если только смешную какую-нибудь песню, весёлую.
- Конечно, такую и напишем. История интересная, достойная запечатления!
- А тогда давайте, хлопцы, сделаем вот что: сыны-то они в меня, вот и Вершко - не всегда подумают, а в дело уже влезут. Чтобы им в назидание получилось, сочиняйте, как будто не про меня, а как будто про… Бранибора! Он запомнит! А ещё может и посмеётся, а то прямо несмеян.
- Про Бранибора?
- Бранибор - мой старший сын. Вот Вершиславу - старший брат. Сотник в княжьей дружине. Он придёт завтра. А вы и споёте! А?
- Можем и про Бранибора! - посмеялись песняры.
- А быстро ли вы песню сочините?
- Мне кажется, - немного задумчиво сказал Янка, - Вы уже рассказали нам готовую песню. Мы только слова подправим и на музыку положим…
Сумерки уже становились ночью. Поодаль мимо дедова дома шли бабы с девами в немыслимых нарядах, с огнями на жердях и палках, песнями, хохотом и визгом - нечисть распугивают. Три красивых бабы, одетые в основном только в ленты и бусы тащили орало. А у той, что идёт за оралом и едва ли не в свои волосы одета, на голове большущий венок из полевых цветов - она Ярило. Смеются-веселятся - обережный круг вокруг Деречина творят. Кому-то, конечно, кажется - распутство, но и детей рожают не по спине гладя. А ныне пары ищутся-составляются, в своих намерениях утверждаются, а осенью, смотришь, и свадебки. Близко мужчин не подпускают, прогонят, да ещё и жердью поддадут. А издали - смотри, сколько хочешь, все только рады.
Яри-илка, Я-ари-и-илка!
Лѐти, лѐти-и, лѐ-е-ети,
Вѐшней, жарче свѐти
Мне на бело-ом свете!
Яри-илка, Я-ари-и-илка!
Свѐти, свѐти, свѐ-е-ети,
Мой-ово любимово
Нежней, жарче-е встретить!
Дед, провожая гостей, наказывал утром всем приходить далее гостить: "И не забудьте с утра босиком по росе пройтись - вся сила нынче будет в росе!"
От звуков старинного обряда, мужчины остановились. У Торхельда богатырская грудь завздымалась чаще. Смиргун стал усы поправлять. Янка говорит: "Аж дух захватывает!". Все хорошо чувствовали - от чего захватывает. Брыва и Вершко переглянулись: "И моя что ли там?", "И моя, наверно, там.", "Пошли караулить!", "Идём!"
Яри-илка, Я-ари-и-илка!
Цвѐти, цвѐти, цвѐ-е-ети,
Мой-о-ому угодить
Чтобы были-и дети!
Хороводы с песнями дошли до слияния малых речиц. Там парень Вец соединяется с девицей Мухой (совсем маленькой реченькой) и рождается их сын Мухавец. Здесь уже к женскому шествию и мужчины радостно присоединялись. Тут уже можно. Обнимали милых, на бережки садились. При огнях и песнях пускали венки на воду, чтобы жить в любви и согласии, рожать деток и быть счастливыми. И плыли венки далеко по реке. Спокон веку несут, берегут Мухавецкие воды людские надежды.
На следующее утро вся семья деда Буривоя собралась у деда в гостях. В доме близ Деречина. Там са̀мо*, на истоках Мухавецких. Не часто такое выдается. Все сыновья у деда - воины. Большое дело, почётное. Наверно есть и дедова заслуга, что сыны такие удались. Мать, конечно, их кормила-поила, растила, а отец-то наставлял, учил уму-разуму. Не последнюю роль сыграло и то, что Дед Буривой воевал когда-то в дружине отца молодого князя - старого князя Беловежского Година. Верным был дружинником, удостоился благодарностей и пожалованного местечка под дом в середине Полесской земли.
Старший сын - Бранибор - княжий сотник, великая честь и сыну и отцу. Знатный воин. Серьёзный, силач, подкову мнёт как глину. Вся его сотня по воинской выучке - первая. Мать ему говорит: "Ну, хоть улыбнись, сынок, солнце наше старшее", а сын: "Ну что ты, мам, я маленький что ли?". Кто его может заставить улыбнуться, так это младший брат, тот кого хочешь заставит улыбаться.
Средний сын - Вершислав - тоже не промах, старшина охранной полусотни, неизвестно ещё, кто из них князю ближе и дороже. Не то, чтобы сильный сын, но очень цепкий и выносливый. Не то, чтобы каких-то семь пядей во лбу, но быстро сообразительный, схватывает всё на лету. И не то, чтобы какой-то у него воинский талант, по мнению отца, но везуч он, пожалуй, более других. Как бы его рукой не он управляет, а кто-то свыше.
Младший сын - Святояр. Молодой ещё. Но уже в дружине княжьей - сноровкой отличается воинской и радостным характером - такого воина трудно не заметить. Чуть можно и уже Святояр улыбается во все зубы. Так он и родился таким - почти и не плакал, а всё смеялся, гигикал. И в детстве - больно ушибётся - и сквозь слёзы, охает, а всё равно смеётся. Дурачок был бы занятный, если бы не был умный. Святояром так и назвали за весёлый нрав.
Помниться, когда Буривой смотрел на смеющегося младенца, и придумалось подходящее имя. А жена Надея говорит: "Уж больно красивое имя, так князей звали в старину. Не боишься так высоко замахиваться?". А Буривой отвечает: "Может я всю жизнь жил, чтоб так сына назвать. Всё думал, как выразить лучше, что должен быть сын светлым и жизнерадостным. А он мне сам подсказал. Тебе самой нравиться?" "Очень нравиться!". Посмотрел Буривой на жену, как та над младенцем улыбается, какой малыш хороший, аж светится, будто Богоматерь с маленьким Христом, ещё светлее: "Точно, Святояр!"
Как придёт в дом старший сын - так родителям гордость, уверенность и надёжа. Как придёт средний сын - так возникает чувство чудесного понимания, ясности и какого-то озарения. Как придёт домой младший сын - так и весело и радостно на душе.
А тут все сыновья в дом пришли! А старшие с жёнами и детьми. И Дочка Светлана с мужем пришла. Народу полон дом. Счастье! Свято!