А Конни не сводила с него глаз. Ей виделось то же отчуждение, та же обособленность, что и в первый раз, когда она увидела его полуголым, одежда не скрыла отчужденности зверя-одиночки, томимого воспоминаниями. Душа егеря в ужасе бежала от любого общения с людьми. Даже сейчас молча и терпеливо он старался отдалиться от нее. Но спокойствие и безграничное терпение это исходило от человека нетерпеливого и страстного - вот что угадала Конни всей своей плотью. Поворот головы, движения проворных, спокойных рук, чувственный изгиб его тонкого стана - во всем сквозит терпение и отчужденность. Глубже и шире, чем она, познал он жизнь, глубже и шире и его раны, жизнью нанесенные. Ей сразу стало легче бремя собственных невзгод и забот, убавилось бремя ответственности.
Как в полузабытьи сидела она на пороге, не ведая ни времени, ни окружения. Так увлекли ее собственные грезы, что она не заметила острого быстрого взгляда Меллорса. А он увидел застывшую, полную ожидания женщину. Женщина ждет! И в паху, в копчике у него точно ожгло огнем. Вот напасть! - он едва не застонал. Со смертным страхом и отвращением думал он о любой попытке сблизиться с людьми. Ну почему, почему бы ей не уйти, не оставить его одного! Он боялся ее воли, ее новомодной женской настойчивости. Но еще больше страшился ее холодной аристократической наглости, с которой Конни делала все, что хотела. Ведь он для нее лишь работник. Он ненавидел Конни за то, что она пришла.
А она наконец пробудилась от грез и смущенно поднялась с табуретки. День клонился к вечеру, но уйти она была просто не в силах. Она подошла к егерю. Тот заметил, встал навытяжку, измученное лицо застыло и потускнело, лишь глаза внимательно следили за Конни.
- Здесь у вас хорошо, так покойно, - заметила она. - Я здесь в первый раз.
- Неужели?
- Пожалуй. Я буду сюда иногда наведываться.
- Как вам угодно.
- Вы запираете дверь, когда уходите?
- Да, ваша милость.
- А не могли бы вы мне дать ключ, чтоб иной раз я могла зайти, посидеть. У вас есть второй ключ?
- Вроде как и нет, чего-то не припомню, - он снова заговорил на деревенский манер. Конни смешалась: ведь это он ей в пику делает. Да что ж это в самом деле! Он, что ли, хозяин хибары?!
- И нельзя сделать второй ключ? - вкрадчиво спросила она, но за вкрадчивостью этой сквозило женское своеволие.
- Ишь, второй! - молнией пронзил ее негодующий и презрительный взгляд егеря.
- Да, второй! - покраснев, твердо ответила Конни.
- Вам бы лучше сэра Клиффорда спросить, - как мог, сопротивлялся егерь.
- И верно! У него может быть второй ключ. А нет - так мы новый закажем с того, что у вас. Одного дня на это хватит. На сутки, надеюсь, вы сможете одолжить ключ?
- Не скажите, сударыня! Чего-то я не знаю, кто б из местных ключ мог смастерить.
Конни снова вспыхнула. На этот раз от ярости.
- Не беспокойтесь! Этим я сама займусь.
- Как скажете, ваша милость!
Взгляды их встретились. Он смотрел с холодной неприязнью и презрением, что его отнюдь не красило; она - пылко и непримиримо.
Но сердце у нее замерло, она увидела, сколь неприятна егерю, как режет против его воли. А еще она увидела, как на него накатывает бешенство.
- До свиданья, Меллорс!
- До свидания, ваша милость.
Он отдал честь и, круто повернувшись, ушел. Конни пробудила в нем злобу, дремавшую до поры, сейчас же злоба эта вскинулась и рыкнула собакой на незваную гостью. Но на большее сил нет! Нет! И Меллорс это знал.
Конни тоже рассердилась, и тоже на своеволие, только на мужское. Слуга, а тоже нос задирает! И мрачно побрела домой.
На холме, у большого бука она увидела миссис Болтон - та, очевидно, высматривала хозяйку.
- Я уж вас обыскалась, ваша милость! - радостно воскликнула она.
- И что, меня ждут какие-то дела? - удивилась Конни.
- Да нет, просто сэру Клиффорду давно пора пить чай.
- А почему ж вы его не напоили, да и сами бы с ним посидели.
- Что вы, разве мне за господским столом место? Да и сэру Клиффорду такое пришлось бы не по душе.
- Почему? Право, не понимаю.
Она прошла в кабинет к Клиффорду и увидела на подносе старый латунный чайник.
- Клиффорд, я опоздала? - спросила она, положила цветы, взяла чайницу, так и не сняв шляпки и шарфа. - Прости меня! Почему ж ты не попросил миссис Болтон заварить чай и напоить тебя?
- Мне такая мысль и в голову не пришла, - язвительно проговорил он. - Представить миссис Болтон во главе стола мне, право, крайне трудно.
- Ну, чайник-то она б своим прикосновением не осквернила.
Клиффорд с любопытством взглянул на нее.
- Что ты делала весь день?
- Гуляла, отдыхала в одном укромном месте. А знаешь, на остролисте еще остались ягоды.
Она развязала и сняла шарф и, забыв о шляпке, принялась готовить чай. Поджаренные хлебцы, конечно же, превратились в сухари. Надев чехольчик на чайник, чтоб не остывал, она поднялась и взяла стакан для фиалок. Бедняжки понурились, тугие стебельки обмякли.
- Они еще оживут! - уверила Конни мужа и поставила перед ним цветы, чтоб он порадовался тонкому аромату.
- "Нежнее Юноновых век", - вспомнилась Клиффорду стихотворная строка.
- Не понимаю, какое может быть сравнение с фиалками! - хмыкнула Конни. - Все поэты-елизаветинцы толстокожи.
Она налила Клиффорду чая.
- А не знаешь, есть ли второй ключ от сторожки, что у Иоаннова колодца: там фазанов разводят?
- Может, и есть.
- Я случайно набрела на эту сторожку - раньше не доводилось. Как там чудно! Я б не прочь туда иногда заглядывать.
- Меллорс там был?
- Да! Он что-то сколачивал. Только по стуку молотка я и нашла сторожку. Похоже, Меллорсу мое вторжение не понравилось. Когда я спросила о втором ключе, он не очень-то любезно ответил.
- Что именно?
- Да ничего особенного, просто вид был недовольный. А про ключи ничего, дескать, не знает.
- Может, где и лежит у отца в кабинете. Там все ключи. Беттс все наперечет знает. Я попрошу его поискать.
- Уж пожалуйста!
- Значит, Меллорс был нелюбезен!
- Да ну, пустяки! По-моему, ему не по душе, что я всем распоряжаюсь.
- Возможно.
- Но с другой стороны, ему-то что за дело! Ведь усадьба-то наша, а не его вотчина! И почему б мне не приходить туда, куда хочется?!
- Ты права! - согласился Клиффорд. - Пожалуй, он слишком высоко себя ставит.
- Ты думаешь?
- Определенно. Он считает себя личностью особенной, не как все. Ты знаешь, он не поладил с женой, поступил на военную службу, и, кажется, в 1915 году его отправили в Индию. Одно время он служил кузнецом при кавалерийской части в Египте, все время состоял при лошадях, он в них толк знал. Потом приглянулся какому-то полковнику из Индии, даже чин лейтенанта получил. Да, представили его к офицерскому званию. Потом, кажется, опять в Индию уехал со своим полковником, куда-то к северо-западной границе. Заболел, дали ему пенсию по болезни, но с армией распрощался только в прошлом году. Естественно, трудно человеку, вроде бы чего-то достигшему, вновь к прежнему уровню опускаться. Отсюда - всякие оплошности, срывы. Но с работой он справляется. Мне его упрекнуть не в чем. А всяких там офицерских замашек да претензий я не потерплю.
- Как ему могли дать чин, если он и говорит-то как простой мужик!
- Да нет… Это на него находит временами. Он умеет говорить, и великолепно - для своего круга, разумеется. Думаю, он решил так: раз жизнь его в чине понизила, он и разговаривать будет под стать низам.
- А почему ты мне раньше о его злоключениях не рассказывал?
- Такие "злоключения" - замучаешься рассказывать. Они весь жизненный уклад ломают. Пожалеет бедняга тысячу раз, что на свет родился.
Конни мысленно согласилась с мужем. Бывают же такие люди, обиженные или обделенные, кто никак не приспособится к жизни, и толку от таких людей никакого.
Соблазнился хорошей погодой и Клиффорд - тоже решил поехать в лес. Дул холодный ветер, но не сильный - с ним не приходилось бороться, - солнце, точно сама жизнь, дарило светом и теплом.
- Поразительно, - заметила Конни, - в такой чудный день будто оживаешь. Обычно даже воздух какой-то мертвый. Люди умертвили даже воздух.
- Ты считаешь - люди виноваты? - спросил Клиффорд.
- Да. Их неизбывная скука, недовольство, злоба губят воздух, жизненные силы в нем. Я просто уверена в этом.
- А может, некие атмосферные условия понижают жизненные силы людей?
- Нет, это человек губит мир, - стояла на своем Конни.
- Рубит сук, на котором сидит, - подытожил Клиффорд.
Моторчик в кресле натужно похрипывал. На зарослях лещины повисли золотистые сережки, на солнечных проталинах раскрылись ветреницы, ликуя и радуясь жизни, - точно память о прошлом, когда так же радоваться жизни могли и люди. А цветы пахли как яблоневый цвет. Конни собрала Клиффорду букетик.
Он принялся с любопытством перебирать цветы.
- "Покоя непорочная невеста, приемыш вечности и тишины", - процитировал он из Китса. - По-моему, это сравнение больше подходит к цветам, нежели к греческим амфорам.
- Непорочная… порочный - какое ужасное слово! - воскликнула Конни. - Опорочить все на свете могут только люди.
- Ну, как сказать… "Все на свете могут эти, как их… слизняки", - перешел он на детскую дразнилку.
- Да нет, слизняки лишь пожирают, никакая иная, кроме человека, живность не порочит природу.