В душе у Конни вызревал протест. Какая польза от ее жизни? Какая польза от ее жертвенного служения Клиффорду? И чему, собственно, она служит? Холодной мужниной гордыне, не ведающей теплоты человеческих отношений. Клиффорд не менее алчен, чем самый низкопородный ростовщик-еврей, только жаждет он Удачи, мечтает о том, как бы завлечь ее, эту Вертихвостку. Готов, как гончая, высунув язык, мчаться по пятам Удачи, нимало не смущаясь, что самоуверенно, лишь по рассудку, причислил себя к высшему обществу. Право же, у Микаэлиса больше достоинства и он куда более удачлив. Если присмотреться, Клиффорд - настоящий шут гороховый, а это унизительнее, чем нахал и наглец.
Уж если выбирать меж Клиффордом и Микаэлисом, от последнего куда больше пользы. Да и она, Конни, нужна ему больше, чем Клиффорду. За обезножевшим калекой любая сиделка сможет присмотреть! Пусть Микаэлис - крыса, но крыса, способная на самоотверженность. Клиффорд же - глупый, кичливый пудель.
В Рагби порой наведывались гости, и среди них тетка Клиффорда, Ева - леди Беннерли. Худенькая вдовица лет шестидесяти, с красным носом и повадками светской львицы. Она происходила из знатнейшего рода, но держалась скромно. Конни полюбила старушку. Та бывала предельно проста, открыта, когда это не противоречило ее намерениям, и внешне добра. Притом она, как, пожалуй, никто, умела держаться на высоте, да так, что всякий в ее присутствии чувствовал себя чуть ниже. Но ни малейшего снобизма в ее поведении не было, лишь безграничная уверенность в себе. Она преуспела в светской забаве: держалась спокойно и с достоинством, незаметно подчиняя остальных своей воле.
К Конни она благоволила и пыталась отомкнуть тайники молодой женской души своим острым, проницательным великосветским умом.
- По-моему, вы просто кудесница, - восхищенно говорила она Конни. - С Клиффордом вы творите чудеса! На моих глазах распускается, расцветает его великий талант!
Тетушка, будто своим, гордилась успехом Клиффорда. Еще одна славная строка в летописи рода! Сами книги ее совершенно не интересовали. К чему они ей?
- Моей заслуги в этом нет, - ответила Конни.
- А чья ж еще? Ваша, и только ваша. Только, сдается мне, вам-то от этого проку мало.
- То есть?
- Ну, посмотрите, вы живете как затворница. Я Клиффорду говорю: "Если в один прекрасный день девочка взропщет, вини только себя".
- Но Клиффорд никогда мне ни в чем не отказывает.
- Вот что, девочка моя милая, - и леди Беннерли положила тонкую руку на плечо Конни. - Либо женщина получает от жизни то, что ей положено, либо - запоздалые сожаления об упущенном, поверьте мне! - И она в очередной раз приложилась к бокалу с вином. Возможно, именно так она выражала свое раскаяние.
- Но разве я мало получаю от жизни?
- По-моему, очень! Клиффорду свозить бы вас в Лондон, развеетесь. Его круг хорош для него, а вам-то что дают его друзья? Я б на вашем месте с такой жизнью не смирилась. Пройдет молодость, наступит зрелость, потом старость, и ничего кроме запоздалых сожалений у вас не останется. - И ее изрядно выпившая милость замолчала, углубившись в размышления.
Но Конни не хотелось ехать в Лондон, не хотелось, чтобы леди Беннерли выводила ее в свет. Какая она светская дама! Да и скучно все это! А еще чуяла она за добрыми словами мертвящий холодок. Как на полуострове Лабрадор: на земле яркие цветы, а копнешь - вечная мерзлота.
В Рагби приехали Томми Дьюкс и еще один их приятель, Гарри Уинтерслоу, и Джек Стрейнджуэйз с женой Оливией. Болтали о пустяках (ведь только в кругу "закадычных" шел серьезный разговор), плохая погода лишь усугубляла скуку. Можно было лишь поиграть на бильярде, да потанцевать под механическое пианино.
Оливия стала рассказывать о книге про будущее, которую читала. Детей будут выращивать в колбах, и женщин "обезопасят" от беременности.
- Как это замечательно! - восторгалась она. - Женщина, наконец, сможет жить независимо.
Ее муж хотел детей, она же была против.
- И вы бы захотели "обезопаситься"? - неприятно усмехнувшись, спросил Уинтерслоу.
- Меня, судя по всему, и так природа обезопасила, - ответила Оливия. - Во всяком случае, у грядущих поколений будет побольше здравого смысла и женщине не придется опускаться до своего "природного предназначения".
- Тогда, может, стоит их всех вообще поднять за облака, пусть себе летят подальше, - предложил Дьюкс.
- Думается, достаточно развитая цивилизация упразднит многие несовершенства наших организмов, - заговорил Клиффорд. - Взять, к примеру, любовь, это лишь помеха. Думаю, что она отомрет, раз детей в пробирках будут выращивать.
- Ну уж нет! - воскликнула Оливия. - Любовь еще больше радости будет приносить.
- Случись, любовь отомрет, - раздумчиво сказала леди Беннерли, - непременно будет что-то вместо нее. Может, морфием увлекаться начнут. Представьте: вы дышите воздухом с добавкой морфина. Как это взбодрит!
- А по субботам по указу правительства в воздух добавят эфир - для всеобщего веселья в выходной, - вставил Джек. - Все бы ничего, да только вообразите, какими мы будем в среду.
- Пока способен забыть о теле, ты счастлив, - заявила леди Беннерли. - А напомнит оно о себе, и ты несчастнейший из несчастных. Если в цивилизации вообще есть какой-то смысл, она должна помочь нам забыть о теле. И тогда время пролетит незаметно и счастливо.
- Пора нам вообще избавиться от тел, - сказал Уинтерслоу. - Давно уж человеку нужно усовершенствовать себя, особенно физическую оболочку.
- И превратиться в облако, как дымок от сигареты, - улыбнулась Конни.
- Ничего подобного не случится, - заверил их Дьюкс. - Развалится наш балаганчик, только и всего. Цивилизации нашей грозит упадок. И падать ей в бездонную пропасть. Поверьте мне, лишь крепкий фаллос станет мостом к спасению.
- Ах, генерал, докажите! Свершите невозможное! - воскликнула Оливия.
- Погибнет наш мир, - вздохнула тетушка Ева.
- И что же потом? - спросил Клиффорд.
- Понятия не имею, но что-нибудь да будет, - успокоила его старушка.
- Конни предрекает, что люди превратятся в дым, Оливия - что детей станут растить в пробирках, а женщин избавят от тягот, Дьюкс верит, что фаллос станет мостом в будущее. А каким же оно будет на самом деле? - задумчиво проговорил Клиффорд.
- Не ломай голову! С сегодняшним бы днем разобраться! - нетерпеливо бросила Оливия. - Побыстрей бы родильную пробирку изобрели да нас, женщин, избавили.
- А вдруг в новой цивилизации будут жить настоящие мужчины, умные, здоровые телом и духом, и красивые, под стать мужчинам, женщины? - предположил Томми. - Ведь они как небо от земли будут отличаться от нас! Разве мы мужчины? И что в женщинах женского? Мы - лишь примитивные мыслящие устройства, так сказать, механико-интеллектуальные модели. Но ведь придет время и для подлинных мужчин и женщин, которые сменят нас - кучку болванчиков с умственным развитием дошколят. Вот это было бы воистину удивительно, похлеще, чем люди-облака или пробирочные дети.
- Когда речь заходит о настоящих женщинах, я умолкаю, - прощебетала Оливия.
- Да, в нас ничто не может привлекать, разве только крепость души, - обронил Уинтерслоу.
- Верно, крепость привлекает, - пробормотал Джек и допил виски с содовой.
- Только ли души? А я хочу, чтоб вслед за душой обессмертилось и тело! - потребовал Дьюкс. - Так оно и будет со временем. Когда мы хоть чуточку сдвинем с места нашу рассудочность, откажемся от денег и всякой чепухи. И наступит демократия, но не мелкого своекорыстия, а свободного общения.
"Хочу, чтоб обессмертилось и тело!"… "Наступит демократия свободного общения", - вновь и вновь звучало в ушах Конни. Она не понимала толком смысл, но слова эти успокаивали ее душу - так успокаивает журчание воды.
Но до чего ж глупый и нескладный разговор! Конни измаялась от скуки, слушая Клиффорда, тетушку Еву, Оливию и Джека, этого Уинтерслоу. Даже Дьюкс надоел. Слова, слова, слова! Бесконечное и бессмысленное сотрясание воздуха.
Однако проводив гостей, она не почувствовала облегчения. Размеренно и нудно потянулись часы. Но где-то в животе угнездились досада и тоска, и ничем их не вытравить. Из часов складывались дни, каждый давался ей с необъяснимой тягостью, хотя ничего нового он не приносил. Разве что она все больше и больше худела - это заметила даже экономка и спросила, не больна ли. И Томми Дьюкс уверял, что она нездорова; Конни отнекивалась, говорила, что все в порядке. Только вдруг появился страх перед белыми, как привидения, надгробиями. Мраморной отвратительной белизной они напоминали вставные зубы - этими жуткими "зубами" утыкано подножье холма у церкви в Тивершолле. Из парка как на ладони была видна эта пугающая картина. Ощерившийся в жуткой гримасе кладбищенский холм вызывал у Конни суеверный страх. Ей казалось, недалек тот день, когда и ее схоронят там, еще один "зуб" вырастет среди надгробий и памятников в этом прокопченном "сердце Англии".
Она понимала: без помощи не обойтись. И послала коротенькую записку сестре Хильде. "Мне в последнее время нездоровится. Сама не пойму, в чем дело".
Ответ пришел из Шотландии - там теперь "осела" Хильда. А в марте приехала и сама. На юркой двухместной машине. Одолела подъем, проехала аллеей, обогнула луг, на котором высились два огромных бука, и подкатила к усадьбе.
К машине подбежала Конни. Хильда заглушила мотор, вылезла и расцеловалась с сестрой.
- Но что же все-таки случилось? - тут же спросила она.