Я заглянул в тетради и увидел, что первое слово было "Апокалипсис", второе - "архангелы" и третье - "дьявол". Я их покорно вычеркнул; правда, мне хотелось сказать, что это наивные вычеркивания, но я поглядел на Рудольфи и замолчал.
- Затем, - продолжал Рудольфи, - вы поедете со мною в Главлит. Причем я вас покорнейше прошу не произносить там ни одного слова.
Все-таки я обиделся.
- Если вы находите, что я могу сказать что-нибудь... - начал я мямлить с достоинством, - то я могу и дома посидеть...
Рудольфи никакого внимания не обратил на эту попытку возмущения и продолжал:
- Нет, вы не можете дома посидеть, а поедете со мною.
- Чего же я там буду делать?
- Вы будете сидеть на стуле, - командовал Рудольфи, - и на все, что вам будут говорить, будете отвечать вежливой улыбкой...
- Но...
- А разговаривать буду я! - закончил Рудольфи.
Затем он попросил чистый лист бумаги, карандашом написал на нем что-то, что содержало в себе, как помню, несколько пунктов, сам это подписал, заставил подписать и меня, затем вынул из кармана две хрустящих денежных бумажки, тетради мои положил в портфель, и его не стало в комнате.
Я не спал всю ночь, ходил по комнате, смотрел бумажки на свет, пил холодный чай и представлял себе прилавки книжных магазинов. Множество народу входило в магазин, спрашивало книжку журнала. В домах сидели под лампами люди, читали книжку, некоторые вслух.
Боже мой! Как это глупо, как это глупо! Но я был тогда сравнительно молод, не следует смеяться надо мною.
Глава V
НЕОБЫКНОВЕННЫЕ СОБЫТИЯ
Украсть не трудно. На место положить - вот в чем штука. Имея в кармане браунинг в кобуре, я приехал к моему другу.
Сердце мое екнуло, когда еще сквозь дверь я услыхал его крики:
- Мамаша! А еще кто?..
Глухо слышался голос старушки, его матери:
- Водопроводчик...
- Что случилось? - спросил я, снимая пальто.
Друг оглянулся и шепнул:
- Револьвер сперли сегодня... Вот гады...
- Ай-яй-яй, - сказал я.
Старушка мамаша носилась по всей маленькой квартире, ползала по полу в коридоре, заглядывая в какие-то корзины.
- Мамаша! Это глупо! Перестаньте по полу елозить!
- Сегодня? - спросил я радостно. (Он ошибся, револьвер пропал вчера, но ему почему-то казалось, что он его вчера ночью еще видел в столе.)
- А кто у вас был?
- Водопроводчик, - кричал мой друг.
- Парфеша! Не входил он в кабинет, - робко говорила мамаша, - прямо к крану прошел...
- Ах, мамаша! Ах, мамаша!
- Больше никого не было? А вчера кто был?
- И вчера никого не было! Только вы заходили, и больше никого.
И друг мой вдруг выпучил на меня глаза.
- Позвольте, - сказал я с достоинством.
- Ах! И до чего же вы обидчивые, эти интеллигенты! - вскричал друг. - Не думаю же я, что это вы сперли.
И тут же понесся смотреть, к какому крану проходил водопроводчик. При этом мамаша изображала водопроводчика и даже подражала его интонациям.
- Вот так вошел, - говорила старушка, - сказал "здравствуйте"... шапку повесил - и пошел...
- Куда пошел?..
Старушка пошла, подражая водопроводчику, в кухню, друг мой устремился за нею, я сделал одно ложное движение, якобы за ними, тотчас свернул в кабинет, положил браунинг не в левый, а в правый ящик стола и отправился в кухню.
- Где вы его держите? - спрашивал я участливо в кабинете.
Друг открыл левый ящик и показал пустое место.
- Не понимаю, - сказал я, пожимая плечами, - действительно, загадочная история, - да, ясно, что украли.
Мой друг окончательно расстроился.
- А все-таки я думаю, что его не украли, - сказал я через некоторое время, - ведь если никого не было, кто же может его украсть?
Друг сорвался с места и осмотрел карманы в старой шинели в передней. Там ничего не нашлось.
- По-видимому, украли, - сказал я задумчиво, - придется в милицию заявлять.
Друг что-то простонал.
- Куда-нибудь в другое место вы не могли его засунуть?
- Я его всегда кладу в одно и то же место! - нервничая, воскликнул мой приятель и в доказательство открыл средний ящик стола. Потом что-то пошептал губами, открыл левый и даже руку в него засунул, потом под ним нижний, а затем уже с проклятием открыл правый.
- Вот штука! - хрипел он, глядя на меня. - Вот штука... Мамаша! Нашелся!
Он был необыкновенно счастлив в этот день и оставил меня обедать.
Ликвидировав висевший на моей совести вопрос с револьвером, я сделал шаг, который можно назвать рискованным, - бросил службу в "Вестнике пароходства".
Я переходил в другой мир, бывал у Рудольфи и стал встречать писателей, из которых некоторые имели уже крупную известность. Но все это теперь как-то смылось в моей памяти, не оставив ничего, кроме скуки в ней, все это я позабыл. И лишь не могу забыть одной вещи: это знакомства моего с издателем Рудольфи - Макаром Рвацким.
Дело в том, что у Рудольфи было все: и ум, и сметка, и даже некоторая эрудиция, у него только одного не было - денег. А между тем азартная любовь Рудольфи к своему делу толкала его на то, чтобы во что бы то ни стало издавать толстый журнал. Без этого он умер бы, я полагаю.
В силу этой причины я однажды оказался в странном помещении на одном из бульваров Москвы. Здесь помещался издатель Рвацкий, как пояснил мне Рудольфи. Поразило меня то, что вывеска на входе в помещение возвещала, что здесь - "Бюро фотографических принадлежностей".
Еще страннее было то, что никаких фотографических принадлежностей, за исключением нескольких отрезов ситцу и сукна, в газетную бумагу завернутых, не было в помещении.
Все оно кишело людьми. Все они были в пальто и в шляпах, оживленно разговаривали между собою. Я услыхал мельком два слова - "проволока" и "банки", страшно удивился, но и меня встретили удивленными взорами. Я сказал, что я к Рвацкому по делу. Меня немедленно и очень почтительно проводили за фанерную перегородку, где удивление мое возросло до наивысшей степени.
На письменном столе, за которым помещался Рвацкий, стояли нагроможденные одна на другую коробки с кильками.
Но сам Рвацкий не понравился мне еще более, нежели кильки в его издательстве. Рвацкий был человеком сухим, худым, маленького роста, одетым для моего глаза, привыкшего к блузам в "Пароходстве", крайне странно. На нем была визитка, полосатые брюки, он был при грязном крахмальном воротничке, а воротничок при зеленом гапстухе, а в галстухе этом была рубиновая булавка.
Рвацкий меня изумил, а я Рвацкого испугал или, вернее, расстроил, когда я объяснил, что пришел подписать договор с ним на печатание моего романа в издаваемом им журнале. Но тем не менее он быстро пришел в себя, взял принесенные мною два экземпляра договора, вынул самопишущее перо, подписал, не читая почти, оба и подпихнул мне оба экземпляра вместе с самопишущим пером. Я уже вооружился последним, как вдруг глянул на коробки с надписью "Килька отборная астраханская" и сетью, возле которой был рыболов с засученными штанами, и какая-то щемящая мысль вторглась в меня.
- Деньги мне уплатят сейчас же, как написано в договоре? - спросил я.
Рвацкий превратился весь в улыбку сладости, вежливости.
Он кашлянул и сказал:
- Через две недели ровно, сейчас маленькая заминка...
Я положил перо.
- Или через неделю, - поспешно сказал Рвацкий, - почему же вы не подписываете?
- Так мы уже тогда заодно и подпишем договор, - сказал я, - когда заминка уляжется.
Рвацкий горько улыбнулся, качая головой.
- Вы мне не доверяете? - спросил он.
- Помилуйте!
- Наконец, в среду! - сказал Рвацкий. - Если вы имеете нужду в деньгах.
- К сожалению, не могу.
- Важно подписать договор, - рассудительно сказал Рвацкий, - а деньги даже во вторник можно.
- К сожалению, не могу. - И тут я отодвинул договоры и застегнул пуговицу.
- Одну минуточку, ах какой вы! - воскликнул Рвацкий. - А говорят еще, что писатели непрактичный народ.
И тут вдруг тоска изобразилась на его бледном лице, он встревоженно оглянулся, но вбежал какой-то молодой человек и подал Рвацкому картонный билетик, завернутый в белую бумажку. "Это билет с плацкартой, - подумал я, - он куда-то едет..."