- Где искать поехали наши? - Они небось все на той стороне. Кабы не передовой был, так не так бы плыл. Одному зачем плыть? - сказал третий.
- То-то ловкой должно, вперед всех выискался. Самый, видно, джигит! - насмешливо сказал Лукашка, выжимая мокрое платье у берега и беспрестанно вздрагивая. - Борода крашена, подстрижена.
- И зипун в мешочке на спину приладил. Оно и плыть ему легче от нее, - сказал кто-то.
- Слышь, Лукашка! - сказал урядник, державший в руках кинжал и ружье, снятые с убитого. - Ты кинжал себе возьми и зипун возьми, а за ружье, приди, я тебе три монета дам. Вишь, оно и с свищом, - прибавил он, пуская дух в дуло, - так мне на память лестно.
Лукашка ничего не ответил, ему, видимо, досадно было это попрошайничество; но он знал, что этого не миновать.
- Вишь, черт какой! - сказал он, хмурясь и бросая наземь чеченский зипун, - хошь бы зипун хороший был, а то байгуш.
- Годится за дровами ходить, - сказал другой казак.
- Мосев! я домой схожу, - сказал Лукашка, видимо уж забыв свою досаду и желая употребить в пользу подарок начальнику.
- Иди, что ж!
- Оттащи его за кордон, ребята, - обратился урядник к казакам, все осматривая ружье. - Да шалашик от солнца над ним сделать надо. Може, из гор выкупать будут.
- Еще не жарко, - сказал кто-то.
- А чакалка изорвет? Это разве хорошо? - заметил один из казаков.
- Караул поставим, а то выкупать придут: нехорошо, коли порвет.
- Ну, Лукашка, как хочешь: ведро ребятам поставишь, - прибавил урядник весело.
- Уж как водится, - подхватили казаки. - Вишь, счастье Бог дал: ничего не видамши, абрека убил.
- Покупай кинжал и зипун. Давай денег больше. И портки продам. Бог с тобой, - говорил Лука. - Мне не налезут: поджарый черт был.
Один казак купил зипун за монет. За кинжал дал другой два ведра.
- Пей, ребята, ведро ставлю, - сказал Лука, - сам из станицы привезу.
- А портки девкам на платки изрежь, - сказал Назарка.
Казаки загрохотали.
- Будет вам смеяться, - повторил урядник, - оттащи тело-то. Что пакость такую у избы положили…
- Что стали? Тащи его сюда, ребята! - повелительно крикнул Лукашка казакам, которые неохотно брались за тело, и казаки исполнили его приказание, точно он был начальник. Протащив тело несколько шагов, казаки опустили ноги, которые, безжизненно вздрогнув, опустились, и, расступившись, постояли молча несколько времени. Назарка подошел к телу и поправил подвернувшуюся голову так, чтобы видеть кровавую круглую рану над виском и лицо убитого.
- Вишь, заметку какую сделал! В самые мозги! - проговорил он, - не пропадет, хозяева узнают.
Никто ничего не ответил, и снова тихий ангел пролетел над казаками.
Солнце уже поднялось и раздробленными лучами освещало росистую зелень. Терек бурлил неподалеку; в проснувшемся лесу, встречая утро, со всех сторон перекликались фазаны. Казаки молча и неподвижно стояли вокруг убитого и смотрели на него. Коричневое тело в одних потемневших мокрых синих портках, стянутых пояском на впалом животе, было стройно и красиво. Мускулистые руки лежали прямо, вдоль ребер. Синеватая свежевыбритая круглая голова с запекшеюся раной сбоку была откинута. Гладкий загорелый лоб резко отделялся от бритого места. Стеклянно-открытые глаза с низко остановившимися зрачками смотрели вверх - казалось, мимо всего. На тонких губах, растянутых в краях и выставлявшихся из-за красных подстриженных усов, казалось, остановилась добродушная тонкая усмешка. На маленьких кистях рук, поросших рыжими волосами, пальцы были загнуты внутрь и ногти выкрашены красным. Лукашка все еще не одевался, он был мокр, шея его была краснее, и глаза его блестели больше обыкновенного; широкие скулы вздрагивали; от белого, здорового тела шел чуть заметный пар на утреннем свежем воздухе.
- Тоже человек был! - проговорил он, видимо любуясь мертвецом.
- Да, попался бы ему, спуска бы не дал, - отозвался один из казаков.
Тихий ангел отлетел. Казаки зашевелились, заговорили. Двое пошли рубить кусты для шалаша. Другие побрели к кордону. Лука с Назаркой побежали собираться в станицу.
Спустя полчаса через густой лес, отделявший Терек от станицы, Лукашка с Назаркой почти бегом шли домой, не переставая разговаривать.
- Ты ей не сказывай смотри, что я прислал; а поди посмотри, муж дома, что ли? - говорил Лука резким голосом.
- А я к Ямке зайду - погуляем, что ль? - спрашивал покорный Назар.
- Уж когда же гулять-то, что не нынче, - отвечал Лука.
Придя в станицу, казаки выпили и завалились спать до вечера.
X
На третий день после описанного события две роты кавказского пехотного полка пришли стоять в Новомлинскую станицу. Отпряженный ротный обоз уже стоял на площади. Кашевары, вырыв яму и притащив с разных дворов плохо лежавшие чурки, уже варили кашу. Фельдфебеля рассчитывали людей. Фурштаты забивали колья для коновязи. Квартирьеры, как домашние люди, сновали по улицам и переулкам, указывая квартиры офицерам и солдатам. Тут были зеленые ящики, выстроенные во фрунт. Тут были артельные повозки и лошади. Тут были котлы, в которых варилась каша. Тут был и капитан, и поручик, и Онисим Михайлович, фельдфебель. И находилось все это в той самой станице, где, слышно было, приказано стоять ротам; следовательно, роты были дома. Зачем стоять тут? Кто такие эти казаки? Нравится ли им, что будут стоять у них? Раскольники они или нет? До этого нет дела. Распущенные от расчета, изнуренные и запыленные солдаты, шумно и беспорядочно, как усаживающийся рой, рассыпаются по площади и улицам; решительно не замечая нерасположения казаков, по двое, по трое, с веселым говором и позвякивая ружьями, входят в хаты, развешивают амуницию, разбирают мешочки и пошучивают с бабами. К любимому солдатскому месту, к каше, собирается большая группа, и с трубочками в зубах солдатики, поглядывая то на дым, незаметно подымающийся в жаркое небо и сгущающийся в вышине, как белое облако, то на огонь костра, как расплавленное стекло дрожащий в чистом воздухе, острят и потешаются над казаками и казачками за то, что они живут совсем не так, как русские. По всем дворам виднеются солдаты, и слышен их хохот, слышны ожесточенные и пронзительные крики казачек, защищающих свои дома, не дающих воды и посуды. Мальчишки и девчонки, прижимаясь к матерям и друг к другу, с испуганным удивлением следят за всеми движениями не виданных еще ими армейских и на почтительном расстоянии бегают за ними. Старые казаки выходят из хат, садятся на завалинках и мрачно и молчаливо смотрят на хлопотню солдат, как будто махнув рукой на все и не понимая, что из этого может выйти.
Оленину, который уже три месяца как был зачислен юнкером в кавказский полк, была отведена квартира в одном из лучших домов в станице, у хорунжего Ильи Васильевича, то есть у бабуки Улиты.
- Что это будет такое, Дмитрий Андреевич? - говорил запыхавшийся Ванюша Оленину, который верхом, в черкеске, на купленном в Грозной кабардинце весело после пятичасового перехода въезжал на двор отведенной квартиры.
- А что, Иван Васильич? - спросил он, подбадривая лошадь и весело глядя на вспотевшего, со спутанными волосами и расстроенным лицом Ванюшу, который приехал с обозом и разбирал вещи.
Оленин на вид казался совсем другим человеком. Вместо бритых скул у него были молодые усы и бородка. Вместо истасканного ночною жизнью желтоватого лица - на щеках, на лбу, за ушами был красный, здоровый загар. Вместо чистого, нового черного фрака была белая, грязная, с широкими складками черкеска и оружие. Вместо свежих крахмальных воротничков - красный ворот канаусового бешмета стягивал загорелую шею. Он был одет по-черкесски, но плохо; всякий узнал бы в нем русского, а не джигита. Все было так, да не так. Несмотря на то, вся наружность его дышала здоровьем, веселостью и самодовольством.
- Вам вот смешно, - сказал Ванюша, - а вы подите-ка сами поговорите с этим народом: не дают тебе хода, да и шабаш. Слова, так и того не добьешься. - Ванюша сердито бросил к порогу железное ведро. - Не русские какие-то.
- Да ты бы станичного начальника спросил.
- Да ведь я их местоположения не знаю, - обиженно отвечал Ванюша.
- Кто ж тебя так обижает? - спросил Оленин, оглядываясь кругом.
- Черт их знает! Тьфу! Хозяина настоящего нету, на какую-то кригу, говорят, пошел. А старуха такая дьявол, что упаси Господи! - отвечал Ванюша, хватаясь за голову. - Как тут жить будем, я уж не знаю. Хуже татар, ей-богу. Даром, что тоже христиане считаются. На что татарин, и тот благородней. "На кригу пошел!" Какую кригу выдумали, неизвестно! - заключил Ванюша и отвернулся.
- Что, не так, как у нас на дворце? - сказал Оленин, подтрунивая и не слезая с лошади.
- Лошадь-то пожалуйте, - сказал Ванюша, видимо озадаченный новым для него порядком, но покоряясь своей судьбе.
- Так татарин благородней? А, Ванюша? - повторил Оленин, слезая с лошади и хлопая по седлу.
- Да, вот вы смейтесь тут! Вам смешно! - проговорил Ванюша сердитым голосом.
- Постой, не сердись, Иван Васильич, - отвечал Оленин, продолжая улыбаться. - Дай вот я пойду к хозяевам, посмотри - все улажу. Еще как заживем славно! Ты не волнуйся только.