Но сейчас у них никого. По крайней мере, в глубине, ближе к задам их замысловато вырезанной кроличьей норы комнаток и кривых коридоров. Потому что, о да, - Майк был совершенно уверен, что кто-то вполне может околачиваться в гостиной в этот самый миг (часто они так и делали, если по правде, потому что, несмотря на их разговоры, просто удивительно, сколько здешних обитателей было искренне очаровано этим драгоценным кусочком старой доброй Англии, запаянным в янтаре). Тедди, я знаю, все это кажется таким домашним - говорит, хотел бы, чтоб его комнаты были такими же. И Джон, старина Джон - Джон и эта его вертихвостка, Фрэнки, да? Ну - если речь о Джоне, "прикован" - не слишком сильно сказано. Поначалу-то нет - но видели бы вы его сейчас. И это взаимно, правда, потому что в последнее время я и впрямь начал жадно ловить каждое его слово - поскольку знаете что: он взаправду прошел, понимаете, Джон - он взаправду жил во время всего шоу. Нет, конечно, когда война кончилась, ему могло быть всего сколько?.. Никто, по-моему, точно не знает, сколько человеку лет (а не будешь ведь спрашивать, верно? Если человек сам не скажет, вы не спросите), но, допустим, ему лет шестьдесят пять, да? Что довольно близко к среднему по догадкам. Ну ладно, хорошо, - отнимем шестьдесят пять от, гм, - какой сейчас год? Две тысячи, э… ну ладно, короче, в любом случае суть более или менее в том, что он был ребенком, школьником, может, лет восьми или девяти, когда мы наконец поставили фрицев на колени (а это немногим меньше, чем возраст Мэри-Энн, я совершенно уверен - и всего на год больше, чем было бы нашему малышу Джереми, вот оно как. Сейчас. Да. Да. Седьмой день рождения в следующем месяце, двадцать третьего. Но он даже второго не встретил, малыш Джереми. Что ж. Вот так вот. Не могу). То, о чем я говорю, однако, не имеет, нет - с этим вообще ничего общего. Я это к тому, что, ну - вот вы помните себя восьмилетним, ведь правда? Детские воспоминания. И семилетним. Некоторые люди, говорят, помнят себя даже в три года. О себе я бы такого не сказал. Я довольно ярко помню все, начиная с - ну, лет шести или около того, да, точно. "Бэй Сити Роллерс", Гэри Глиттер, серебряный юбилей королевы - такого рода кошмар. Боже правый - только представьте, что помнит Джон, - бомбы сыплются дождем и прочее (и думать не смейте, будто я его не спрашивал. Господи, в наши дни - Фрэнки может меня убить - я не оставлю беднягу в покое). В воспоминаниях есть кое-что интересное: вот вы послушайте. Сначала Джон сказал мне: нет, извини, Майк, - я бы с удовольствием помог, честно - облек бы плотью кой-какие вещи - но я ничегошеньки не помню, мне очень жаль, но увы. Столько лет прошло, у меня мозги виски заплыли: тебе от них никакого проку, старина (это он так говорил). Но потом - потом он пришел и увидел вещи, да? Один лишь взгляд на эти старые жестянки "Кросс и Блэквелл", которые я раздобыл, - в одной ревень, и еще бобы есть - все с такими крошечными, грубо отпечатанными этикетками (это из-за дефицита бумаги - я вам как-нибудь расскажу)… а потом, когда он увидел коробку яичного порошка - а рядом мутную бутылку рыбьего жира, о боже мой - воспоминания изверглись из него, практически эдакие стилизованные рвотные позывы - отложенная реакция, так он это сформулировал (ибо он подлинный джентльмен, наш Джон) на трудные времена, да, - а затем он расцвел такой теплой ностальгической улыбкой - приятно посмотреть, - и вдруг начал рассказывать о ярком летнем солнце на свежескошенной лужайке и о зубодробительном жженом сахаре, купленном на фартинг по драгоценным купонам его матери - и "Спам", и никаких бананов, и старый плакат "Копай для победы" (который висел на каждом углу, сказал он как-то раз: мне пришлось обойтись репродукцией шестидесятых), и свистящие, грохочущие страшные передачи, когда после чая все собирались вокруг радиоприемника. Иногда его не остановить, нашего Джона, что - о, не могу выразить, как это великолепно. Однако он может внезапно опечалиться, понимаете? Как бы поникнуть слегка. И тогда он говорит: о господи, я говорю тебе, Майк, - я ощущаю себя таким ужасно старым… И тут обычно вмешивается Фрэнки, целует его в сияющую розовую лысину и говорит: да ладно, Джон, ради Христа, - давай лучше свалим из этого затхлого старого музея (без обид, Майк, - я ничего такого не имела в виду, Уна), возьмем тачку и завалимся куда-нибудь повеселиться, а? Вполне естественно в ее годы. Но все равно странно, правда? (Лично я считаю, что странно.) Ну, понимаете - что некоторым людям нравится в жизни. И что других оставляет совершенно равнодушными.
Боже мой. Откуда это все только взялось? Я ни о чем таком и говорить-то не собирался. Потому что я не про Джона и не про войну хотел поговорить - нет, я хотел поговорить об Уне, о моей Уне. Я, собственно, хотел сказать (ах да, я вспомнил, как мы забрели в эти дебри), что кто-нибудь вечно болтается по дому (я это называю домом), потому что, ну, думаю, теперь ясно - просто здесь так заведено: проходишь мимо и заскакиваешь. Так это работает. И это накладывает отпечаток. Так особенно. Но, очевидно, бывают минуты, разве нет, когда тебе нужна капелька уединения (вполне естественно), и в этом смысле наш дом имеет преимущество над всеми прочими, нереставрированными пространствами, понимаете? Сказать вам, что мы делаем? Мы просто вешаем эмалированную табличку на двери спальни: я нашел ее на Портобелло-роуд. Она гласит синим по лимонному: "Извините, мы закрыты - не продаем даже чай "Лайонз". Мы откроемся в…" А под надписью, видите, такой как бы циферблатик, нужно только подкрутить стрелки на нужное время. Прекрасно в своей простоте (не то что в наши дни). На самом деле, может, она и послевоенная, эта табличка (парень, у которого я ее купил, считал, что она 1950 года - быть может, конца сороковых), но все равно сокровище, как по-вашему? Мы ее обожаем. В общем - теперь люди знают, понимаете, что надо держаться чуточку на расстоянии, когда висит табличка чая "Лайонз". Конечно, потом все над нами подшучивают, ну разумеется: ну как, вам понравился чай? Освежающая чашечка, не правда ли?.. И все в таком духе (хуже всех Джуди). Но на такие шутки отвечаешь добродушно, да? Надо признать: на том и основывается наука ладить с людьми.