Последний парад
Вершина соседней горы утопала в тумане. Он густо курился, как в старых немых фильмах, когда режиссеру и оператору надо было нагнать ужасов. Да и пейзаж вокруг был черно-белым, как в старом "синема", призрачным, зыбким.
Участок дороги пропадал где-то внизу. Выше проступали контуры замка. Там мерещились фигуры. На вершине рядом, на уступе, круто уходящем вниз, отчетливо вырисосвывалась фигура. Человек обращался куда-то вниз, там предполагались слушатели.
"Труднее всего представить то, чего нет. Потому что его, действительно, не существует. До тех пор, пока оно не попадет в поле зрения. Тогда остальное исчезнет. Разве не это мы назывем смертью?"
Фигура в черном напоминала пастора.
"Вера равна существованию. Мы рады бы не быть, но все обречено быть. Все есть. Невозможно поступить плохо. Попытка сотворить зло – всего-навсего предусмотренная попытка выйти из Программы".
"Никакой Программы нет, кроме той, что есть".
"Программа не может не быть единственной!"
"Единственность – общий принцип!"
"Множественность – начальное условие. Всякое начало должно покончить с множественностью. Как и всякий конец".
"Попытка поверить в то, чего нет, и есть ваша религия!"
"Все попытки поверить в то, чего нет, и есть попытки выйти из Программы. Они приводят к новой религии, но не к Богу".
"То, что есть, и так слишком велико. Настолько, что его нельзя покинуть".
"То, что вы называете прекрасным, не имеет права на существование!"
"Прекрасное всегда безнадежно заражено".
"Хрупкость – основа мира. Оттого он незыблем. Он вынужден оберегать сам себя".
"Абстрагироваться – пытаться увидеть случайное".
"Текущему моменту и присвоено название случайного".
"За случайным стоит истинное. Оно не плохо и не хорошо. Оно – бесчеловечно!"
"Бог – Человеческое начало на границе Света".
"За этой границей – Тьма, которая и есть Цель!"
"Что есть там, во Тьме?"
"Бог не знает. Он не должен понимать самого себя, чтобы оставаться Богом".
"И Бог и человек гибнут, если узнают, что Там".
"Для Знания и создана смерть".
"Догадка – это и есть Идея".
"Любовь – ступень вниз, от Идеи к Смерти через Секс!"
"На Догадке содержимого Тьмы держится Жизнь".
"Можно проверить – заглянуть в Щель!"
"Но мы слишком слабы для этого. Стоим у незапертых ворот и ждем! Даже такие, как Ницше!"
"Такие, как Ницше и иже с ним заглядывают в Щель, крепко зажмурившись".
"Таков Человек!"
"Так говорил Кадаврастр, Привратник Бога".
Павел проснулся. Рядом храпела Старуха. Голос по громкой связи объявлял, наверное, не в первый раз их фамилии: "Пассажиры рейса номер сто девяносто пятый, следующего рейсом до Дюссельдорфа, Павел Нечаянный и Надежда Блиденцова, просьба срочно пройти на посадку в самолет к стойке номер 13, терминал Е-четыре… Achtung…"
Он подхватил Старуху и поволок ее почти бесчувственную к параду стоек.
"Наверх вы, товарищи, все по местам!" – вертелось ернически в мозгу.
Их встретили у стойки и на выходе с облегчением, граничащим с восторгом. Через пятнадцать минут самолет на Дюссельдорф выруливал на взлетную полосу.
Стюардесса, та же, что и на пути самолетом сюда, с кривой улыбкой поставила воду и посмотрела вопросительно. Он подтвердил ожидаемую просьбу о виски со льдом, тоже криво улыбнувшись. У него билет был с оплаченным обратным вылетом, потому опять "Аэрофлот". К тому же огромные сложности были со Старухой. Надежда выеживалась до конца. Она поняла, что его "Надежда" – это и есть ее мать. Не зря их звали одинаково – они были похожи. То есть мать в молодости и была вылитая вот та вульгарная "Надька", у которой он выпрашивал разрешение на выезд ее матери "для лечения". За большие бабки устроена была виза, вызов, залючение врачей и черт в ступе. Он был Золотой рыбкой, а дочка – Старухой, назначавшей цену. "И чтобы ты была у меня на посылках!"
Будет. Он будет. Он везет свою молодость и мечту, свою Принцессу в ее Замок!
Таково веление Судьбы.
Старуха потребовала "Фанты". И пирожное.
Принесли сразу и воду и виски.
Выпил, сразу стало просто и легко. И небольшим усилием он снова вызвал образ той Надьки. Она посмотрела на него серым глазом и неожиданно сделала глоток из его стакана. И вдруг тем, забытым голосом, сказала: "Сумасшедший!"
Он взял ее руку и осторожно сжал в своей. Слезы сами собой покатились из уголков глаз, он поспешно вытер их свободной рукой.
"Вот эта женщина в серой кофте, которых не носят триста лет, в уродских брюках, которые носят только старые тетки в Германии, и есть самая драгоценная ноша, которую когда либо поручалось ему доставить по воздуху в ненадежном железном ящике с приделанными к нему двумя турбинами…"
Двумя турбинами, надсадно воющими под самым боком – их места были у основания крыла.
Польшу в квадратах полей и ферм он продремал. Германия внизу выползла, как макет из-под одеяла облаков. Линии автобанов, железных дорог, аккуратных бордюров лесов на окраинах промышленных "гебитов". Дунай, здесь уже "Донау"… Прибрежная полоса в дюнах, "немецкая Дания", потом резко на юг. И сразу все закрыли чернильные тучи в отблесках молний далеко внизу. Крыло стало мокрым, замигал ярко красный огонь на крыле.
"Изменили маршрут из-за грозы? Но почему не обошли?"
Павел осторожно отпустил руку женщины. Она сразу посмотрела на него, ему показалось, с обидой. Он утешающе погладил ее по плечу. Опять глаза ему показались "прежними"… Что-то не хотело в сознании меняться, два образа не хотели совмещаться.
"Сумасшедший!"
В салоне несколько раз мигнул свет.
Он вызвал стюардессу, ее долго не было. Потом она пришла с новым выражением лица. Ему пришлось три раза повторять просьбу о выпивке. Она, похоже, ушла так и не врубившись, сомнамбулически повторяя "сию минуточку, сию минуточку"…
Он закрыл глаза, вызвал образ "той" Нади, Надежды. Не очень получилось. Губы клювиком, белая грива. Плечо, обтянутое школьным платьем.
Самолет тряхнуло, и он нырнул вниз, так что все за окном наклонилось так, будто хотело встать на дыбы. Стюардесса с тележкой не удержалась и отпрянула в тамбур перед пилотской кабиной. Послышался лязг и звон стекла.
В разрывах туч, похожих на черный пар, показались совсем близко горы.
"Зауэрланд?"
Горы быстро неслись навстречу, словно лайнер вдруг почувствовал себя орлом и выбирал место, чтобы сесть на каменный гребень одной из вершин.
Он отчетливо разглядел Замок на уступе и ведущую к нему крутую дорогу.
Надежда прильнула к нему, вцпившись обеими руками в него и прижалась головой к его груди, у сердца.
"Боже! Можно ли быть таким счастливым?!"
Это была последняя мысль перед оглушительным грохотом. Потом все накрыла багровая вспышка и синяя тьма.
Я легко поднимался по дороге, представлявшей участок заброшеного автобана. В отдалении меня дожидалась группа людей в необычном платье. Они дождались, когда я приближусь, и снова пустились в путь по направлению к подножию массивного строения, вроде Замка. Там, похоже, тоже дожидались, со скрипом стал опускаться на цепях подъемный мост. Я оглянулся и увидел, что за мной дорога обрывается, повисает в пустоте. А далеко внизу видна река и подножия опор эстакады, которые держат чудом уцелевший участок дороги. Мы, должно быть, находились на высоте не менее полукилометра. Внизу пробегало еще несколько дорог, по ним сновали машины. Справа, несколько в стороне повис сигареткой самолет, хвост и фюзеляж у него менялись огоньками. Там пролегал воздушный коридор. Неожиданно самолетик тюкнулся в невидимое отсюда препятствие и аккуратно развалился пополам. Обломки полетели вниз, роняя веселые искры.
Потом видение исчезло. Рядом со мной выросла фигура в платье: по коричневому полю были разбросаны черные цветы. Когда фигура оказалась ближе, они стали фиолетывыми и живыми, а коричневый цвет оказался сгустившейся темнотой ночи. Лицо женщины матово светилось, словно намазанное фосфором.
Оно не было лицом конкретной женщины, просто все вместе стало иметь имя. Даже не само имя – Надежда – а запах имени, его цвет и его форму. Его неслышную музыку. Особенно важен был запах – дешевой пудры и цветочных духов – не то Ландыш, не то Белая сирень. Но запах был горячий, как кожа, под которой струится кровь. И отчетливо заслышался стук сердца.
Мне показалось, что мой взгляд на женщину будет по вкусу напоминать поцелуй. И я счастливо засмеялся, но не посмотрел. Мне было достаточно так подумать.
В большом зале сидели люди. По виду монахи или члены какого-то ордена. При нашем появлении они недовольно оглянулись, потом вернулись к разговору.
"Все дело в том, что человек меняется… Но он меняется не сразу, а жизнь идет, прошлое еще хорошо видно, как берег, от которого отчалил пароход…"
"Некотрое время видно!"
"Некоторое время, совершенно верно!"
"Но потом берег отдалился, человеку ничего не видно, а он все думает про этот берег. Все оглядывается, и ведет себя так, словно ему оттуда могут бросить забытую вещь…"
"Перчатки!"
"При чем здесь перчатки? Человек уплыл. Надо забыть про тот берег. А он не может. Он повернулся назад и вглядывается…"