После одного такого романа, который кончился для нее особенно плачевно, когда она чуть не умерла от вынужденного аборта, избитая ревнивым югославом, она уступила его страсти и согласилась на брак. Он ей всегда все прощал и только ждал. "Да что ты такого нашел-то во мне? Баба как баба. Таких вон сколько! Есть и красивей, и моложе! Вот, правда, задвинутый ты какой-то!" – кокетничала она не вполне всерьез. Она даже не дарила его интимной близостью, он терпел, только все смотрел на нее со своей собачьей преданностью и нечеловеческим обожанием.
– Чего, она тебе еще и не отпускает? – не поверил я.
– А ты не находишь, что так бывает даже интереснее? – ответил он, как-то нехорошо сверкнув глазами. – Теперь вот отпускает, дает кинуть палку "из-под палки"! – и он так противно захохотал.
Я слушал его так, словно перечитывал Достоевского. Я грешу книжным мыслями и ассоциациями; он, как выяснилось, тоже. И любимая его вещь – "Кроткая"! Это показательно, кто читал…
Она принимала все знаки любви с усмешкой и некоторой долей презрения. Флиртовала с молодыми мужчинами, что всегда толклись у них в доме. Он всегда мало бывал дома, до загранки пахал, как карла, чтобы удовлетворять ее капризы и прихоти. Его взяли по связям в совместную с французами полиграфическую фирму – пригодились его французский и английский – оттуда рукой подать было до Парижа, но его не посылали из-за жены, так она "нашалила", где надо и где не надо. Пока же он окопался еще и консультантом в невнятной "Межкниге", дожидаясь, когда освободится место в их французском представительстве.
В это время он встретил старого другана, тот сидел в Париже, двигал по культуре, играл в теннис и пил абсент в "Ротонде". По ночам оттягивались на совковый командировочный манер – дулись в преф. Узнав, что серенький играет в преферанс по высшему разряду, друган заинтересовался: "А как, если к нам в басурманию?"
У этого деятеля были серьезные конторы в разных европейских странах. Сеть "культурных обществ". Звались они как-то по-чудному – именами всяких крестьянских вождей, предводителей наших "крестьянских войн", какие в Европк прошли лет на двести раньше, как все остальное у нас – с запозданием были и войны за землю. Да они и сегодня еще не кончились!
"Серый", помявшись, ответил, что с бабой у него проблема, может она в басурманин выступить так, что всем "мало не покажется". "Ты что, свою телку обломать не можешь?" "Поди, обломай!" Въехав в проблему – "любит-не любит", – забугорный друг вообще повелся: "Да ты что? Из-за бабы ломать биографию?" "А что остается делать, когда жена есть и ее нет? Баба есть, а ее на самом деле нет? Да? Стреляться? Пробовал! Люблю я ее, понял-нет? Врубился, наконец?!" "Да ты всерьез?"
"Серый" осветил ситуацию.
Друган ответил откровенностью на откровенность:
– Друзьям надо помогать. Вроде ты мужик вменяемый, хотя не сразу заметно. Так как? Компашка-то у нас есть, но то одного, то другого дергают на… задания, то бишь в командировки. "Специфика"! Без четвертого не ловим кайфа от игры – привыкли. Ты будещь запасной. Без обид – на замену. По рукам? Я в два счета организую перевод тебя в ваше заграничное представительство. Ну, и на меня неможко поработаешь. Заметано?
– Нет, серьезно, в чем моя работа будет заключаться? Без будды. Я – переводчик, их у вас, как собак. Правда, еще по бизнесу могу колотить. Книги, проспекты, всякое такое…
– То, что надо! Будешь своими книгами заниматься. Не парься, мои проблемы. Так как? Застолбили?
– Только мечтать можно. А с женой как? Я ее кинуть здесь одну не могу, без вариантов.
– Да бери с собой своего бабца, без проблем. Оформим. Будет выступать – мы своих женщин на нее замкнем. Такого не было, чтоб одна корова все стадо испортила! К тому же другие дела катят, пусть выступает, теперь неформалы везде тон задают. Поймешь потом сам. Так как?
– Даже не верится. Охотников, небось, навалом без меня?
– Есть, я сказал, "специфика", по ходу усечешь. Жене твоей найдем дельце, не бери в голову. Кстати, как ее зовут?
– Надежда…
– Годится! Все Надьки красивые! Считай, ты принят! О, кей?
– О, кей!
Ударились кулаками.
Его отправили вместе с любимой прямо в Лютецию, как Париж называют снобы. Там он и стал раз в неделю четвертым в пульке и первым в офисе сначала "меж" – а потом уже – "Интеркниги". Помощником его был сонный на вид бухгалтер, который на деле был очень даже оборотистым трудягой. В преф "бухгалтер" не играл, потому был и вне других игр. Дела тогда еще были скованы льдом отгремевшей "холодной войны", но "Игрок" просчитал на много ходов вперед и не ошибся: они создали базу для всего, что последовало потом.
"Серый" с подругой жизни по тогдашней поре были бедны. Что он зашибал на двух работах, она спугивала за трех содержанок. Забугорные виды подоспели вовремя. Любимая слегка оживилась – все-таки "Париж стоит мессы", как она полюбила говорить по поводу и без. Обросла подружками, наладила досуги, хотя в то время они в основном ограничивались стенами представительства "Межкниги" да Обществом дружбы. Однако, Париж – и в Африке Париж.
Конфликтов поубавилось, перспективы высветились…
В конце восьмидесятых кое-кто поднялся, уже начинали прикидывать будущие клондайки, строить подступы – все понимали, что надвигается крупный передел всего, что движется и, главное, что "не движется". Партия была богата, но глиняные ноги ее начали крошиться.
Реакция замещения началась – власть оставалась, где была, но быстро двигалась по горизонтали так, чтобы в перспективе под ней оказались другие ноги. И в короткий момент, когда она встала на эти ноги в железных ботфортах, в этот неуловимый и молниеподобный миг партия, она же – власть, смела с кона сундуки, которые только на этот миг и были бесхозными. Она "приделала им ноги"! Другие ноги! Точнее не скажешь. Конечно, желающих было больше, чем требуется, кое-кем и кое-чем пришлось пожертвовать, однако те, кто представлял и партию и власть, после перемещения представляли уже только власть и деньги, без партии. Даже армия, гэбэ и люди из госаппарата спасовали со своим гэкэ-чэ-пэ (эс-эс). Тысячи, сотни тысяч страждущих не хотели слышать ни о чем, что пахло вчерашним, потому что впереди был дележ, а оставаться с "глиняными" людьми означало оставаться у источника воды, "из которого нельзя напиться". Правила игры были вкинуты на игорный стол: хватит платить членские взносы мертвому ослу, у него давно не стоит, – пора распечатывать поклажу, которую он вез из последних сил. Партийные билеты полетели в урны, в пепельницы и в письменные столы до лучших времен. В обмен давали теплые места и живые деньги. Наш серенький, теперь уже твердо – "Серый" – вылез.
С коллегами и женой из своей "Межкниги" они перебрались в некую "Интеркнигу", которая взялась за ликвидацию всей пропагандистской литературы за рубежом, оказавшейся для кой-кого компроматом. Полагалось ее тайком списывать и сжигать, они нашли ей лучшее применение, но в отчетах – исправно отправляли домой в спец-контейнерах, (в которых шла бытовя электроника и мебель). Потом грянули перемены.
Теперь они рубили бабки почти открыто, двигая продажу прав на использование литературы брежневского периода, но уже не такой, как его книги, а закрытой еще вчера. Заключали договора на использование архивных материалов, поступающих в "открытый доступ" в разной очередности.
То, за что вчера мазали лоб зеленкой без разговоров, не взирая на лица и обвинения в "устаревших" методах, сегодня прокатывало как бизнес и приносило доход во "вражеской" валюте.
"Расчистим авгиевы конюшни и снова возьмем волшебных коней под замок! – шутил друган. – Включая коня-горбунка-выручалочку! Поверь – это не систематическая измена, а изменение в системе!" – говаривал его новый знакомый и патрон, "Игрок". Он принял горячее участие в делах, ему нужны были бабки на игру. Срослось.
"Материалы продаются только оптом", – разводили они экспертов из спецслужб свободной Франции и насквозь демократической Америки, заодно с политологами пунктуальной Германии. Поставку из обновленной России тоже удалось наладить – нашлись умные люди, они получали по закрытым каналам вчерашние секреты, его компания впаривала спецархивы "любителям" из Молиньяка и Пуллаха по потолковым ценам, фиксируя продажи в ценах бумажной мукулатуры. Однако таких умных оказалось слишком много, а надзор за утечками усилился. Свободы ширились, а деньги таяли… Бизнес стал накрываться медным тазом. Жена "Серого" затосковала и засобиралась "домой".
– Ты что, хочешь сказать, что и тогда ее не трахал? – с изумлением пытал я его.
– Не буду врать – трахал. Когда надирался, и она меня гнала. Можно сказать, насиловал. Иначе, не поверишь, не стоял у меня на нее. Только с плеткой. Один раз держал ее "над пропастью" – с балкона парижской квартиры свесил, чуть не выронил.
Потом ей стало нравится.
– Что? Висеть над "пропастью во лжи"?
– С плеткой нравиться стало. И она даже пьяного меня перестала динамить. Наоборот, мне становилось… не по себе. Хотел бросить все, ее бросить кчертям. Но куда там! Как прикован был к ней. И месть замышлял. Чтобы когда-нибудь… За все!
– Слушай, а ты не голубой?
– Скорее уж импотент… – так он мрачно пошутил. Примерно в это время он среди прочих дел принимал писателей из Москвы. Всяких лохов третьего ряда. О них у "Серого" составилось нелестное мнение.
– Поганый народ, – морщился "Серый", рассказывая мне, как они норовили зарулить к девкам или торгануть своими опусами под псевдонимами. – Одного я и вышвырнул тогда за пьянку и растрату. Вроде тебя, много о себе понимал. Не знал я, что он, гад, потом меня подставит по полной программе…