- Ну ты гляди, вот это удача! Господин слепой, раз у вас есть один бу, так и беспокоиться не о чем. Завтра вместе и выйдем. А по дороге я найду вам погонщика с лошадью, который тоже идет в столицу, его и наймете. В общем, завтра раненько и отправимся. А до того, как сядете на лошадь, я вас вести буду.
- Но я прошу тебя вместе со мной в столицу пожаловать. Дом у меня на Четвертом проспекте немаленький. А уж там я бы тебя отблагодарил, как только могу.
- Нет, у меня своя мысль есть. Хочу когда-нибудь сюда вернуться, выкупить обратно поле, и дом наш надо бы отстроить…
- Да ведь ты мне жизнь спас, и я готов деньгами услужить… насколько смогу, так что прошу тебя непременно пожаловать со мной в столицу, сделай такое одолжение…
- Прощения просим, но это никак невозможно… Я хочу попробовать своими руками деньгу заколотить, ха-ха-ха… Дайте-ка мне, господин слепой, вон тот обломок алтаря, что возле вас лежит, а то огонек что-то слабоват стал.
- Ну хорошо, не сейчас, так потом, - в любое время, когда захочешь. Приходи в столицу, на Четвертый проспект. Спросишь там на Четвертом проспекте Кэнгё-Слушай-до-Зари, сразу дом покажут.
- Так вы, господин слепой, выходит, в чине Кэнгё, магистр то есть? Не иначе, как массажем и прижиганиями занимаетесь?
- Ну, как сказать… в общем, я сказитель-монах.
- А ваше имя - оно что ж, показывает, к какому вы цеху относитесь?
- Нет, на самом деле меня зовут Гэндзё Кэнгё. А люди меня прозвали Кэнгё-Слушай-до-Зари. Прозвище такое, и цех тут ни при чем.
- Я слыхал, что от простого исполнителя дзато до самого высокого уровня - кэнгё - столько ступеней, запутаешься!
- Да уж, разобраться нелегко. Исполнители сказаний делятся на четыре группы, каждая группа разделена на шестнадцать разрядов, и внутри них - еще семьдесят три ступени. Да и у простых дзато существуют четыре разряда и семьдесят три ступени.
- Вон оно как…
- У исполнителей рангом повыше, кото, тоже восемь разрядов. Над ними - бэтто, те поделены на три разряда. Еще выше кэнгё, магистры, - у тех один лишь разряд.
- Да, мудрено… А вы, стало быть…
- Я-то? Ну вот был на свете Сёбуцу, он - как Живой Будда, - монах-исполнитель сказаний на бива, отец-основатель, он первым положил сказания на музыку. Искусство его унаследовал знаменитый исполнитель Нё-ити. Затем двое его учеников - тоже знаменитые исполнители, То-ити и Дзё-ити. Их ученики разделились на две исполнительские школы, а от них, в свою очередь, произошло еще много школ. Я принадлежу к течению, восходящему к Дзё-ити, оно в старину называлось "дзё-ката", поэтому и имя у меня - Гэндзё. К тому же в старые времена, видишь ли, жил замечательный исполнитель по имени Дзёгэн. Благородного рода был человек - племянник вельможи Кога…
- Господин слепой, а вас в сон не клонит? - завтра ведь чем свет вставать…
- Ха-ха-ха, увлекся я, а ты, видно, заскучал. Ну, хорошо. Так что прошу тебя непременно пожаловать в столицу, хоть когда-нибудь. Подожди, а как тебя-то звать?
- Вакадзо.
- Вроде голос у тебя молодой.
- Двадцать шесть мне. Я один, ни родителей у меня, ни жены нету.
- Одному-то одиноко, наверно. Ну что ж, господин Вакадзо, соизволь пожаловать ко мне на Четвертый проспект, договорились?
- Угу, когда-нибудь, глядишь, и выберусь, и уж тогда прошу меня принять. Ну что, спать будем?
3
Потекли годы и месяцы, уже трижды с тех пор столица расцветала цветами сакуры, и вот снова пришла зябкая зима.
В доме Кэнгё на Четвертом проспекте теперь гостил крепко сбитый молодой мужчина с загорелым до черноты лицом, и был это тот самый Вакадзо, который когда-то в снежную ночь в провинции Мино спас ему жизнь.
Тогда, к счастью, Вакадзо удалось найти проводника с лошадью, возвращавшегося в столицу, и Кэнгё, уже восседая на лошади, все махал и махал ему рукой, сожалея о том, что расстается с ним, а молодой человек отправился неведомо куда, без единого гроша за душой.
Кэнгё и его жена радостно бросились к Вакадзо, как только в доме раздался его голос - голос человека, испытавшего немало житейских бурь и сохранившего силу и бодрость.
- Однако знатная у вас усадьба, - вот не думал, не гадал, что вы так богато живете! - воскликнул Вакадзо с прямотой и непосредственностью, которые явно не изменили ему со времен той снежной ночи.
- А ты-то что с тех пор изволил делать?
- Подался в Овари и там работал. Стал учеником гончара, но руки у меня оказались к этому делу неспособные, там сказали, что толку из меня не выйдет. Ушел я тогда в Ооми, стал там погонщиком - на быках поклажу возил, да быки ходят медленно, как-то не пошло у меня это дело. Был я и в Вакаса, потом опять вернулся в Ооми - много разной работы было, но пока не получилось накопить столько денег, на сколько я рассчитывал. Ну а теперь иду в Нанива. Уговорился с одним, когда жил в Ооми, вот теперь к нему и иду. Так что прямо и не знаю, когда сбудется то, о чем той ночью, три года назад, я решил в сердце своем, уходя из деревни. На прощание вы мне сказали - дескать, приходи ко мне в столицу, а я вам на это - "как-нибудь загляну", было дело? Вот я и подумал - если прямо сейчас не зайду, то уж и не знаю, получится ли когда.
За это время Вакадзо пришлось хлебнуть немало всякого, а цель была по-прежнему далека, и хоть голос его звучал бодро, но почудилась Кэнгё скрытая где-то в глубине надсада.
- Ну, сегодня вечером тебе прежде всего отдохнуть надо. Вот увидишь, все наладится.
Поняв по виду Вакадзо, что он давно уже не мылся, жена Кэнгё велела служанке вскипятить воды. Тот и не думал чиниться - даже вежливости ради:
- Давненько я грязь с себя не смывал - вот уж за это спасибо так спасибо, - обрадовался он.
Когда Вакадзо помылся, она предложила ему надеть кимоно, за которым нарочно послала человека в торговый квартал, а к кимоно дала подобранный по цвету широкий пояс; оби.
- Ох, да вы что - я такое кимоно не надену! Не привыкший я к таким тонким да мягким…
В конце концов, не в силах сопротивляться уговорам, он покорно просунул руки в рукава нового кимоно и завязал пояс, однако, видя, как он ерзает в этой одежде, как ему не по себе в ней, жена Кэнгё огорчись - хотела как лучше, да вот не угодила.
- Ох ты, уж и угощение готово. А посуда-то какая красивая! Вот чего не хватало, когда вы у меня в доме кашу кушали!
- Вкуснее той каши я с тех пор не едал.
- Понравилась, значит? Вот ваше сакэ что-то не очень…
- Не по вкусу, стало быть? Ну, найдем другое…
- Да ладно, не надо. Я, в общем-то, сакэ не очень люблю, лучше на еду налягу.
- Ничего особенного на столе нет, но кушай побольше, сделай милость. И скажи, чего бы ты хотел, тебе тут же приготовят.
- Рыба эта, господин слепец, что-то не по вкусу мне…
- Не по вкусу, говоришь? Это плохо, сейчас чего-нибудь другого принесут.
- Ой, да нет, ладно. Уж хватит, сколько можно есть.
Изысканная кухня оказалась Вакадзо не по душе. Привыкший к грубой пище, он не смог оценить ее.
Нельзя сказать, что Вакадзо был не рад оказанному ему приему в доме Кэнгё, но вся эта суета вокруг него явно была ему неприятна, досаждало и то, что жена Кэнгё и служанка неотступно следуют за ним по пятам, поэтому он согласился переночевать только одну ночь - не более.
На следующий день он хотел было попрощаться, но Кэнгё всячески стал уговаривать его побыть еще.
- Тут в столице столько всего красивого - останься, посмотри.
К нему приставили человека, чтобы показать столицу, так что Вакадзо понадеялся, что сможет вырваться на свободу. Однако надежда не оправдалась - человек этот, которому велено было стараться, говорил слишком много и чрезмерно хотел услужить. Вакадзо, привыкший ходить сам по себе и туда, куда хочется, был этим немало удручен.
Радения членов семьи и домочадцев Кэнгё вконец утомили его.
"Знал бы, нипочем бы не пришел".
Он раскаивался, но было уже поздно. Гостеприимство обернулось для него адским наказанием, и бодрости его заметно поубавилось.
Жена Кэнгё довольно скоро заметила это. Да и сам Кэнгё тоже. Он сожалел о том, что все их старания оказались Вакадзо в тягость, однако нельзя же оставить без вознаграждения человека, спасшего тебе жизнь…
- Может быть, поднесете ему деньги? - сказала жена.
- Пожалуй, ничего другого не остается.
Вечером накануне того дня, когда Вакадзо твердо объявил о своем уходе, Кэнгё с женой опять горячо поблагодарили его за спасение жизни, и Кэнгё протянул ему сверток с деньгами. Вакадзо метнул на него неодобрительный взгляд и решительно поджал губы.