Мастер приблизился, снял шапку и, с усилием подняв свой красивый топор, сделал первую зарубку на бревне, но зарубка эта была едва заметна.
- Теперь моя очередь, как главного смотрителя за работами, - сказал оратор и, сняв шапку, сделал вторую зарубку. - Гаарден! - продолжал он. - Теперь тебе, старшему плотнику.
Гаарден хотел уже выступить, но кто–то схватил его сзади за руку. То был новичок, русский плотник.
- Товарищ, - произнес он умоляющим голосом, - уступи мне!
- Тебе? - угрюмо возразил старый плотник. - Молод больно! Заслужи сперва!
- Я уступлю тебе первый месяц своего жалованья, - продолжал молодой человек умоляющим голосом.
- Пошел! - сердито отвечал Гаарден и пошел к бревну.
Михайлов невольно последовал за ним.
Толстый Блундвик слышал просьбу молодого человека и, будучи в веселом расположении духа, хотел услужить ему.
- Пусти его! - сказал он старому плотнику. - Раз можно сделать исключение и пустить младшего вместо старшего.
- Ни за что не пущу! - вскричал Гаарден.
- Гаарден! - строго произнес мастер, - Я приказываю тебе, я, хозяин зтой верфи!
Гаарден отступил, бросив грозный взгляд на молодого человека. На лице Михайлова выразилась радость, он бросил шапку наземь, засучил рукава и твердыми шагами подошел к бревну.
- Да узрит моя отчизна этот новый корабль на своих морях! - произнес он вполголоса по–русски. - И да будет ему прозвание "Царь Петр"! Господи, благослови!
Михайлов перекрестился, замахнулся и нанес такой удар, что чуть не перерубил бревно пополам, щепки так и брызнули во все стороны. Михайлов взял одну из них и спрятал ее в карман. Потом он поднял голову и выпрямился. Все с особенным удовольствием глядели на статного, прекрасного молодого человека, в черных, огненных глазах которого блистали ум и благородная гордость.
Сам Блундвик чуть не снял шапки, взглянув на величественную наружность своего младшего работника.
- Братцы! - сказал последний, - Сегодня вечером я угощаю вас всех. Принимаете приглашение?
- Принимаем! Принимаем! - отвечали все плотники, исключая Гаардена, который не мог простить Михайлову, что он лишил его принадлежащей ему чести.
- Странный парень! Настоящий москвич! - сказал Блундвик, у которого от смеха трясся живот. - Правду говорят, что русские тароваты; это, вероятно, какой–нибудь маменькин сынок, которому из дому посылают денежки.
- Видели ли, - спросил Видеманн, - как он топором владеет? Я думал, что он испортит бревно.
- Да–да, силач!
- А заметили ли вы, как он спрятал одну щепку в карман? Видно, хочет послать маменьке свою работу.
Блундвик продолжал смеяться, но, вспомнив, что не завтракал еще, сделался весьма серьезным, пожелал счастливого начинания плотникам и ушел домой. Михайлов с прочими работниками приступил к работе.
ГЛАВА IV
ПЕРВОЕ ЖАЛОВАНЬЕ
Прошла неделя.
Однажды вечером дети Гаардена вернулись домой с двумя корзинами, доверху набитыми щепками.
- Как вы сегодня много набрали! - сказала им мать. - Да и какие славные щепки!
- Да, - ответил Фриц. - Мы были у русского. Он так рубит, что успевай только подбирать. Мы к другим и не ходим; он такой добрый, ласковый! Он очень удивился, когда мы ему: сказали, что должны платить за каждую корзину щепок. У нас, говорит он, столько лесу, что щепки годятся только на растопку, и бери их даром сколько хочешь.
- А какой он ловкий, маменька! - продолжала Анна. - Якову попала щепка в глаз, и он стал кричать от боли. Услышав крик, русский бросил работу и подбежал к Якову. Увидав, в чем дело, он вынул из кармана какие–то стальные щипцы и вытащил щепку; потом посоветовал еще Якову приложить к глазу хлеб, смоченный в молоке.
Мать с изумлением покачала головой.
- У него всегда в кармане маленькая плоская коробочка со щипчиками, ножницами и ножами, точно у доктора, - сказал Фриц.
- И как все любят его! - прибавила Анна.
- Да, все, - печально сказал Фриц, - все, кроме папеньки.
- Он сердится на русского за то, - сказала со вздохом мать, - что тот перебил у него…
Она не успела договорить, потому что в это самое время в отворенном окне показалась голова красивого молодого человека лет восемнадцати.
- Папенька не вернулся еще с верфи? - спросил он.
- Вильгельм, Вильгельм! - вскричали дети. Мать с беспокойством осмотрелась.
- Ступай сюда, Вильгельм! - сказала она. - Ступай сюда! Отца твоего нет еще дома.
Минуту спустя молодой человек вошел в комнату. Он поздоровался со всеми, потом спросил печальным голосом:
- Что, папенька все еще сердит на меня?
- Ах, Боже мой! - отвечала мать. - Ты ведь знаешь железную волю твоего отца. Только ты один не уступил ей!
- Я не могу, маменька, не могу! - Подумай, Вильгельм!
- Я думал, маменька, думал долго и много и убедился совершенно, что с моей стороны это не одна прихоть, не одно упрямство, но истинное, глубокое призвание, которого я победить не могу.
В это время послышался громкий голос за дверьми.
- Папенька! - вскричали дети с испугом.
- Уйди, уйди! - сказала мать, испуганная не менее детей, потому что старый Гаарден был очень строг.
Вильгельм осмотрелся: уйти не было никакой возможности, а потому он, не теряя напрасно времени, подлез под высокую кровать, длинные занавесы которой доходили до полу. Едва он успел спрятаться, как в комнату вошел отец. Сложив топор, пилу и другие орудия, Гаарден сел на скамью.
- Марта! - сказал он жене. - Дай мне скорее рюмку водки.
Пока жена наливала водку, взор старого плотника упал на корзину со щепками.
- Ого! - сказал он, наклонившись, и взял одну щепку. - Сейчас видно, что топор, рубивший эти щепки, был в искусной, сильной руке. Где вы их набрали? - спросил он, обратившись к детям.
- Возле русского, папенька, - отвечал Фриц.
Гаарден насупил брови.
- Этот выскочка обидел меня, - сказал он, выпив рюмку водки, - несмотря на то, я первый готов отдать ему должную справедливость. Славный работник! Встает с рассветом, ложится спать последний, неутомим, понятлив, воздержан; словом, таких работников мало! Он нанял себе маленький домишко у мастера, сам готовит себе кушанье, сам убирает себе квартирку н не принимает никогда участия в пирушках наших гуляк. Да, часто, смотря на благородное, открытое лицо молодого человека, работающего так усердно, что с него градом льет пот, я вздыхаю и сожалею о том, что Бог не дал мне такого сына вместо моего негодяя Вильгельма!
- Напрасно ты бранишь бедного Вильгельма, любезный муж, - возразила жена. - Что делать, если…
- Молчи! - вскричал Гаарден. - Первый долг сына есть беспрекословное повиновение воле родителей.
- Но, друг мой, если он не чувствует ни малейшей охоты…
- Вздор! Я ему желаю добра; он еще слишком молод и не понимает своей пользы; что за жизнь ведет моряк? Ему беспрестанно угрожает опасность; море ненасытно и ежегодно поглощает тысячи людей.
- Любезный муж, - возразила жена, - на все воля Всевышнего, и коли кому суждено умереть, так смерть отыщет его, где бы он ни был, на корабле ли, на верфи или в мягкой постели. Притом же, если б не было моряков, так не нужно было б строить и корабли.
- Пустяки! Я своего слова не переменю. Вильгельм будет плотником, или я его знать не хочу! Впрочем, я заболтался; сегодня суббота, надобно идти получать недельное жалованье. До свидания, жена.
В дверях Гаарден встретился с Михайловым и невольно нахмурился.
- Товарищ! - сказал молодой человек. - Я сейчас получил жалованье и принес тебе обещанное.
- Какое обещанное?
- Ты забыл, что я обещал отдать тебе свое жалованье за целый месяц. Вот за первую неделю.
С этими словами Михайлов положил деньги на стол.
- Не нужно мне твоих денег, я их не заслужил, - угрюмо отвечал Гаарден.
- А я никогда не изменял и не изменю своему слову. Ты должен взять деньги!
- Не возьму, говорят тебе! - с упрямством возразил старик. - Что ты пристал ко мне!
Глаза Михайлова засверкали; краска выступила на щеках его.
- Я приказываю тебе взять эти деньги! - вскричал он громким гневным голосом так, что Гаарден с невольным изумлением вытаращил на него глаза.
- Ты мне приказываешь? - повторил он.
Но вспыльчивый молодой человек успел уже оправиться и прийти в себя.
- Гаарден, - сказал он более спокойным голосом, - не стыдно ли тебе? Ты вдвое старее меня, а между тем упрямишься, как школьник; у тебя жена и дети, а ты не хочешь принять денег, которые я предлагаю тебе с таким удовольствием и радушием…
- Если я приму у тебя деньги, то скажут, что ты заплатил мне за оскорбление. Ты, вероятно, забыл, как обидел меня?
- Э, полно, Гаарден! Не ты ли сам, вместе с прочими, говорил при заложении корабля: "И прости нам долги наши, яко же и мы прощаем нашим должникам"? Неужели ты произносил эти слова бессознательно, или считаешь себя таким безгрешным, что не нуждаешься в прощении?
Все присутствующие были невольно поражены словами, голосом и выражением лица Михайлова. Старый плотник был до того пристыжен, что не смел взглянуть в лицо своему молодому товарищу; но после минутного молчания он протянул ему руку.
- Товарищ, - сказал он, - ты прав. Я сознаюсь, что ты обидел меня не по злобе, а по весьма понятному в твои лета честолюбию. Итак, дай мне руку и будем друзьями, но денег твоих я все–таки не возьму… Но извини, мне надобно идти за жалованьем.
- Пойдем, я провожу тебя, - сказал Михайлов.
- Да, но возьми сперва свои деньги.