Тропинка вильнула, огибая ощетинившееся колючками незнакомое ему деревцо, и вывела к вершине утеса. И справа, и слева от него сверкала под солнцем просторная речная гладь. А прямо перед капитаном, на самом возвышенном месте утеса, стояла сооруженная кем-то из березовых стволов небольшая кумирня. К ней и вела лесная тропа. У входа в кумирню лежал перевернутый вверх дном чугунный жбан. Вход в кумирню обвешан ленточками, пучками увядшей травы. Внутри виднелся грубо вытесанный деревянный идол, тоже украшенный полосками выцветших тканей и звериных шкурок, связками небольших, отливающих перламутром ракушек.
Дьяченко обошел кумирню и стал на краю обрыва. У подножия его клокотало стремительное течение, вращались в омутах захваченные им сучья и коряжины. Капитан невольно сделал шаг назад и осмотрелся.
На горизонте фиолетовой громадой поднимался горный хребет, маячивший еще с утра, сначала по правому борту плывущих барж, а потом возвышавшийся за кормой. На карте штаба войск Восточной Сибири этот хребет носил название Хохцир. Слева, огибая низменные, опоясанные у берегов зарослями тальника зеленые острова, переливалась солнечными бликами просторная Амурская протока. А коренной холмистый берег курчавился густым лиственным лесом. Над увалами только кое-где поднимались вершины хвойных деревьев. И на одном из них заметной вехой возвышалось гнездо орла. Сам же он неподвижно сидел на суку соседнего дерева.
Прямо перед глазами батальонного командира, за амурской гладью, зеленым луговым простором лежал левый берег. Капитану, немало проскакавшему в молодости уланом и драгуном по южным степям, он тоже показался степью, только кое-где оживленной отдельными рощицами деревьев. За этим луговым левым берегом проглядывалась полоска Амура, там они плыли с утра. И отсюда, с утеса, хорошо можно было проследить похожий на изгиб натянутого лука крутой поворот могучей реки на север, за гряду сопок.
Справа же, за речушкой, где пристали баржи и откуда сейчас доносились стук топоров, голоса солдат и тянуло запахом дыма, тоже возвышался увалистый берег с вековыми лесами. Потом уже капитан разглядел близ воды, поодаль от лагеря, несколько островерхих берестяных шалашей и султанчики поднимающихся над ними дымков. Значит, рядом кто-то живет. "Эвены, манегры…" - стал перебирать он в памяти названия амурских племен, встречавшихся по верхнему течению реки. И вдруг вспомнил: "Гольды!" О них, как о дружелюбном, промысловом народе рассказывал Михаил Иванович Венюков, а может быть, и кто-то еще.
Взгляд капитана Дьяченко опять пробежал по пустынной речной глади, над которой сновали одни птицы, и задержался на далекой полоске воды за левым берегом. Он в эту минуту живо представил себе тот многоверстный путь, который проделали его солдаты от Шилкинского завода в Забайкалье до этого вот холмистого берега в среднем течении Амура, и бесправные его солдаты, на которых мог накричать любой унтер, которые не раз попадали под тяжелый кулак офицера, а то и под розги, срезанные тут же в прибрежных тальниках, сейчас показались капитану настоящими богатырями. Они безропотно шли в дальние походы, то бечевой, то на веслах или шестах преодолевали тяжелые амурские версты. Голодали, мокли, тонули, мерзли, а шли вперед, лишь смутно ощущая, что такая вот их солдатская служба нужна не генерал-губернатору и не офицерам, которые их ведут, и даже не государю императору, а всей стране, России. Недаром звонко стучат сейчас плотницкие топоры в руках солдат линейных батальонов и в далеких верховьях Амура, и в низовьях реки у Николаевска, и вот здесь, в сотне-другой шагов от утеса, в лагере 13-го линейного Сибирского батальона. Стучат топоры, прокладывая России торный путь к Восточному океану. И за ротами линейцев встают свежими стенами новые русские селения. Пусть пока неказистые, наспех срубленные, но это уже оседлое человеческое жилье, вокруг которого лягут пашни, и свяжут эти селения между собой тропы и дороги. И самое обидное в том, что потомки вспомнят имена не тех, кто набивал мозоли о деревянное топорище и сгибался под бечевой, не Михайлу Лешего, Кузьму Сидорова или молодого солдата Игната Тюменцева, а только тех, кто отправлял их в дорогу.
"А что! - вдруг с задором подумал Дьяченко. - Построим вот здесь военный пост, и назову я одну из улиц "Линейной" - в честь всех линейных солдат".
…С треском обламывая сучья, ухнув, упало первое срубленное дерево. Было это 19 мая 1858 года. Ни командир 13-го линейного Сибирского батальона капитан Яков Васильевич Дьяченко, ни солдаты, свалившие дерево, не знали, что в этот день они заложили не просто военный пост, из которого удобно будет отправлять роты батальона вверх и вниз по Амуру, а при надобности и далее, не просто строят свои зимние квартиры, а основали будущий красавец город. Не ведали, не гадали они, что расползется он сначала по трем холмам деревянными и редкими красно-кирпичными строениями, а потом уж раскинется на полсотни километров вдоль берега и будет весело отражаться в речном плесе стеклом и белым камнем стен, трубами заводов, бетонной набережной. Будет он люден и красив…
Остаток дня ушел на устройство лагеря. На расчищенной от леса и кустарника площадке натянули несколько палаток, соорудили в них из жердей нары. Михайло Леший натаскал с берега камней и, никому не доверяя, установил на них котлы.
- Навес бы надо, - сказал он кашевару. - Ну да это мы с утра устроим. Ты пробуй кухню-то, заваривай ужин. Не тяни!
После ночного дождя день выдался по-летнему жаркий. Многие солдаты поснимали рубахи и говорили:
- А что, ребята, место против Забайкалья куда как теплое! Об эту пору в Шилкинском заводе холодней.
- Глянь-ка, Михайло: рыба играет, - сказал Лешему Кузьма, указывая на реку.
Там после всплесков расходились круги и, тая, уплывали по течению. В стороне от лагеря над рекой опять кружил орел. На глазах у солдат он вдруг камнем упал на воду и тут же взмыл вверх, держа в вытянутых лапах белую рыбину.
- Ишь, хозяин поймал, половим и мы, - потирая руки, сказал Михайло. - Только приспособиться надо, кто знает, как ее тут брать.
- Ушицы бы свеженькой похлебать неплохо, - разжигая рыбацкую страсть Лешего, сказал Кузьма. - Ты уж, Михайло, постарайся. Надоела казенная еда.
Однако уху солдаты попробовали раньше, чем ожидали.
Под вечер на реке показалась лодка. Сидели в ней люди в берестяных шляпах. Лодка шла снизу, трое гребцов в ней, ловко орудуя короткими веслами, быстро гнали против течения выдолбленное из целого дерева суденышко. Пристали они у барж. Один из гребцов, не опасаясь нисколько солдат, соскочил на берег и вытянул на песок нос лодки. Двое других, улыбаясь и что-то выкрикивая на непонятном солдатам певучем языке, стали выбрасывать на берег рыбу. Серебряные сазаны, скользкие сомы и пятнистые зубастые щуки били хвостами. Солдаты сбежались к лодке и принялись отбрасывать рыбу подальше от воды.
Это приехали гольды, жившие неподалеку от лагеря в летнем стойбище, которое видел с утеса капитан Дьяченко. Гольды знали русских по первым сплавам и приехали в гости как к старым знакомым. Для них все русские солдаты были на одно лицо, и, может быть, они приняли линейцев 13-го батальона за тех, кто проезжал тут в прошлые годы. Рыбаки пытались объясниться с солдатами по-своему, солдаты в ответ коверкали русские слова, полагая, что такая ломаная речь понятнее будет гостям.
- Чем ловила, а? - допытывался Михайло, показывая на рыбу.
Рыбаки кивали на левый берег.
- Да нет, - говорил Кузьма, тыча пальцем в грудь Михайлы. - Он твоя спросил: чем ловил?
- Ловил, ловил, - запомнив последнее слово, смеялся гольд и тоже тыкал пальцем в могучую грудь Михайлы.
Разговор не получался, тогда Ряба-Кобыла протянул гостям кисет с табаком. К кисету сразу потянулись руки. Набив длинные трубки, гости уселись на корточки у костра. Прикурив от горевших сучьев, причмокивая губами и прищелкивая языком, они всячески показывали, что русский табак им нравится.
- Так-то оно лучше, а то зарядили: "ловил, ловил", - смеялся Леший.
Повар уже чистил рыбу и заваривал уху. Гости засобирались домой, но солдаты опять усадили их на место, угостили табаком и продержали в лагере до ужина.
За ужином Леший, усевшись рядом с понравившимся ему гольдом, показывал ему, как надо размачивать сухари, и подвигал к гостю сало: ешь, мол, наш солдатский харч.
Провожали рыбаков, когда над рекой уже густо высыпали звезды.
Потом все пошло по давнему, но уже забытому за дорогу, распорядку.
- Выходи строиться! Становись! - зычно прокричал Ряба-Кобыла. - Равняйсь! Тюменцев, убери брюхо. Подравняй носки. Смир-на!
Еще в одном месте дикого амурского берега зазвучала перекличка, а потом желанные для солдата слова: "Разойдись! Отбой!"
На матрасе, набитом свежей, не просохшей еще травой, Михайло Леший растянулся, как на мягкой перине. Он с облегчением подумал, что 14-й батальон и ненавистный ему унтер Кочет остались далеко, по меньшей мере, за тысячу верст от этого места. Можно теперь не прятаться, не ходить с оглядкой. Солдат улыбнулся в темноте, и перед глазами у него поплыли, зарябили амурские волны. Вскоре послышался богатырский храп.
Кузьма Сидоров хотел толкнуть Михайлу, чтобы тот перевернулся на бок и не храпел на всю палатку, но хлопотливый день, работа по устройству лагеря взяли свое, и сон тоже сморил старого солдата.
Дольше других ворочался Игнат Тюменцев. Где-то, как ему казалось совсем недалеко, бедовала Глаша, и не знала она, что все эти дни он плыл все ближе к ней. Может быть, она в этот час тоже не спит и думает о нем. Может, выходит на берег, ожидая сплава, всматривается в сторону заката, ждет… а он вот застрял тут. "Эх, Глаша, Глаша", - вздыхал Игнат.