Муравьев встретил амбаня у входа, стоя выслушал цветистое приветствие, а потом пригласил его к себе. Амбаня усадили на подставленный солдатами стул, сам Муравьев сел напротив. Дьяченко с другими офицерами стоял у входа в палатку и слышал, как Шишмарев переводит вопросы амбаня: "Хорошо ли плыл цзянь-цзюнь Муруфу? Как его бесценное здоровье?"
Генерал поблагодарил амбаня, сказал, что плавание проходит успешно, здоровье же у него хорошее, и в свою очередь поинтересовался здоровьем амбаня.
Дзираминга пространно поблагодарил генерала, здоровье у амбаня тоже оказалось хорошим.
- Я прибыл сообщить, - торжественно сказал амбань, - что придворный вельможа, маньчжурский главнокомандующий князь И-шань, прибыл в Айгунь. Он просит цзянь-цзюня Муруфу хоть на несколько дней отсрочить свое дальнейшее плавание, чтобы иметь возможность поговорить с ним о разграничении на Амуре, так как дело это крайне заботит наше правительство.
Муравьев выслушал амбаня с тем же спокойным и любезным выражением лица. Казалось, что он в это время думает о чем-то, совершенно не относящемся к предстоящим переговорам, к тому, что говорит невысокий, по-бабьи расплывшийся полный маньчжур, так и не снявший, несмотря на жару, свою шелковую шапку, увенчанную соболиным хвостом. Но пока Шишмарев слово в слово переводил речь амбаня, стараясь даже интонациями подчеркнуть те слова, которые выделил Дзираминга, генерал-губернатор мысленно взвешивал их, тоже выделяя слова, но только те, в которых находил ответ или намек на заботившие его самого вопросы.
"Князь И-шань просит задержаться, чтобы поговорить с ним о разграничении… Это что-то новое. Совершенно новое. До сих пор не они, а я предлагал провести такой разговор, но маньчжуры от него уходили… Дело это крайне заботит их правительство… Крайне заботит… Ну что ж, почувствовали наконец, что англичане и французы могут высадиться не только на юге Китая, где они предали все огню и разрушению, как в Кантоне, но ударить и здесь - на Северо-Востоке Азии. Жаль, что пекинским чиновникам потребовалось почти пять лет на уяснение простой мысли, что здесь, на Амуре, у нас и у Китая общность насущных интересов…"
Между тем Шишмарев, заглядывая в свою запись, переводил последние слова Дзираминги:
- …и пограничные люди наши находятся в тревоге и оторваны от сельских своих занятий…
"Пограничные люди", - сказано довольно прозрачно и определенно. Называя так жителей северных районов Маньчжурии, китайцы несомненно выражают свое согласие с моими предложениями о границе по естественному рубежу - реке Амуру…"
Думая об этом, Муравьев все еще стоял с любезным и в то же время отсутствующим взглядом. Пауза затянулась. Слышно было, как за палаткой настороженно переступают с ноги на ногу офицеры. Амбань решил, что цзянь-цзюнь Муруфу колебался, и торопливо заговорил, что он во всем успеет и все сделает.
- Я могу задержаться только на короткое время, - сказал наконец генерал-губернатор.
Амбань заметно оживился и поинтересовался: есть ли у генерала дети? Муравьев не понял этого вопроса, так далекого от всего того, о чем он сейчас думал, и переспросил. Когда же смысл вопроса дошел до него, он развел руками и сказал, что детей у него нет.
Дзираминга с сожалением покачал головой.
- Очень, очень жаль. После великого дела, хорошо было бы оставить славу в потомстве.
Муравьев не удержался, улыбнулся. Опять очень прозрачный намек…
Сразу же договорились, что встреча генерал-губернатора с князем И-шанем состоится на китайском берегу, в Айгуне, через несколько дней. Уже прощаясь, амбань вдруг вернулся к столу, сел и начал извиняться за свою забывчивость. Он еще не спросил позволения у генерала принять его с почестями и пушечными выстрелами. Получив согласие и на это, амбань уже окончательно раскланялся и, провожаемый генералом и офицерами, направился к лодке.
Приезд амбаня вызвал немало разговоров и толков среди офицеров. Но все сошлись на том, что, по-видимому, на этот раз китайская сторона решила договориться о разграничении.
В тот день, уже в сумерках, пришла в Усть-Зейский пост рота Прещепенко. На следующий день прибыла и рота поручика Коровина. А первая рота все еще стояла в Усть-Зее, ожидая приказа. Солдаты, правда, не жаловались на непредвиденную остановку, зато капитана Дьяченко томила неопределенность. Далеко ли еще придется плыть? Где, наконец, станет батальон? Об этом у него спрашивали и Прещепенко, и Коровин, но Яков Васильевич и сам не знал. А генерал-губернатор на его вопросы отвечал так неопределенно, будто и он еще не решил судьбу батальона.
9 мая трубачи Иркутского конного полка проиграли сигнал общего построения. "Наконец-то будет зачитан приказ", - решил Яков Васильевич, наблюдая за тем, как офицеры равняют отвыкшие от построений роты. Но оказалось, что солдат обоих батальонов и казаков собрали на молебен. Генерал-губернатор решил заложить храм благовещенья и переименовать станицу Усть-Зейскую в город.
Едва плывший с Муравьевым архиерей Иннокентий закончил короткий молебен, как на только что отструганной и установленной мачте подняли большой флаг. Генерал-губернатор сам объявил, что отныне станица Усть-Зейская становится городом Благовещенском.
Михайло Леший по-прежнему прятался на барже. Услышав сначала звуки оркестра, потом крики "ура", он долго гадал, что там происходит на берегу. Но выбраться наверх Михайло не решался. Вчера вечером он опять чуть было не столкнулся с унтером Кочетом. Когда порядком стемнело, Михайло выбрался на палубу, чтобы размяться, покалякать и покурить с приятелями. Но едва он набил трубку и потянулся к тлевшему труту, как увидел, что с берега к сходням их баржи идут, неторопливо беседуя, Ряба-Кобыла и Кочет.
- Ой, братцы, опять схватило! - только и успел сказать Леший и скатился в трюм.
- Плохи дела у Михайлы, - сочувствовали ему солдаты. - Такой был здоровый мужик… Вишь, как расхворался.
Михайло сидел в трюме и клял Кочета, из-за которого нельзя ему ни на барже посидеть, ни на берег выйти. А вдруг батальон вовсе тут станет. Так и сидеть ему все время в трюме? Да тут и правда в лешего превратишься. "Нет уж, если батальон останется здесь, убегу я опять. Лучше беглым быть, чем в трюме сидеть", - решил солдат.
Скоро послышались шаги подходившего к пристани строя, донеслись команда "разойдись!" и топот ног по сходням. Рота вернулась с молебна.
- Приехали в станицу, а уплывем из города, - обсуждали солдаты случившееся.
- Да какой это город! Вот Иркутск или Чита - это да, это город!
- Пока мы отсюда назад поплывем, может, и правда здесь город построится…
- А почему его Благовещенском назвали? - донесся в трюм голос Игната Тюменцева.
- Говорили же. Благая весть, значит, получена, что вернутся опять к России ее амурские земли. Потому и назвали город Благовещенском.
10 мая, так и не отдав приказа о дальнейшем движении 13-го батальона, генерал-губернатор на своем катере в сопровождении двух канонерских лодок отправился в недалекий отсюда Айгунь. С ним уплыли все офицеры походного штаба.
- Ну что, ребята, не надоело бока пролеживать? - вернувшись в роту, спросил батальонный командир.
- Ничего, мы привычные. Нам что лежать, что щи хлебать - все одно.
- Ладно, отдыхайте, раз все одно, - рассмеялся вместе с солдатами капитан Дьяченко.
В тот день пришла в Благовещенск четвертая рота.
Козловский задолго до того, как показались первые строения, устроился на носу баржи и не опускал подзорную трубу. Увидев растянувшиеся длинной цепочкой по берегу дома, мачту с флагом, причаленные баржи, группы солдат на берегу, он радостно выкрикнул:
- Дружнее, ребята, дружней! Покажите, как умеет ходить четвертая рота!
Солдатам и самим хотелось показать себя жителям станицы да и другим ротам батальона. Они перестали оборачиваться, дружно налегли на весла.
Прещепенко и Коровин находились на барже батальонного командира. Втроем они стали у борта, встречая подходившую баржу Козловского.
- С прибытием в город Благовещенск! - крикнул Дьяченко, когда первая баржа поравнялась с ним. - Хорошо идете, ребята!
Козловский, как всегда, был радостно возбужден. Доложив батальонному командиру о том, что вверенные ему казаки-переселенцы доставлены на места нового водворения, он прямо засиял, когда узнал, что прибыл не в станицу Усть-Зейскую, а в город.
- Вот уже два русских города на Амуре: Николаевск и Благовещенск! - воскликнул он. И стал расспрашивать - Куда мы теперь? Скоро ли дальше?
- Не пойму, чего вы торопитесь! - не разделяя восторгов молодого поручика, сказал всегда вступавший с ним в спор Прещепенко. - Дайте солдатам отдохнуть. Пусть хоть мозоли у них от весел подсохнут.
- Вы не знаете моих орлов, - заметил, нисколько, впрочем, не обижаясь, Козловский. - Прикажи им на этих баржах плыть на Камчатку, и они ни слова не скажут.
- Больных нет? - пряча улыбку, спросил Дьяченко.
- Больных?! - Козловский разулыбался во все розовощекое лицо, удивившись даже вопросу. - А вот сейчас сами услышите…
Он повернулся к реке, где заворачивала к берегу вторая баржа его роты, и звонко крикнул:
- Здоровы, ребята?!
- Все, как один! - дружно ответили на барже.
- Молодцы, ребята!
- Рады стараться!
- Вот видите, - оборачиваясь к капитану, сказал Козловский.
- Хорошо, - улыбнулся Прещепенко, - только не по уставу.
- Так скоро ли дальше? - довольный произведенным впечатлением, допытывался Козловский.
- Скоро, - ответил капитан. - Пока ремонтируйте баржи, приведите в порядок обмундирование.
Козловский вспомнил трагический случай, свидетелем которого он недавно был, и сказал: