При первой же встрече в Петербурге Муравьев объявил Михаилу Ивановичу, что летом ему предстоит возглавить экспедицию по исследованию реки Уссури. Там же, в столице, Венюков увлеченно начал готовиться к новому путешествию. Он копирует карты, делает выписки из книг, получает топографические инструменты, запасается нужной литературой.
Однажды вечером в дверь квартиры на окраине Петербурга, которую занимал молодой офицер, постучался неожиданный гость. Им оказался сам Геннадий Иванович Невельской, человек, поднявший русский флаг в устье Амура. Он пригласил Венюкова к себе и несколько вечеров подряд рассказывал о тех местах, где еще предстояло побывать поручику. Геннадий Иванович был настолько любезен, что сам начертил эскиз карты реки Уссури и написал к ней пояснение.
Не забыл Михаил Иванович и просьбу Петрашевского. На Торговой улице он разыскал дом матери Михаила Васильевича. Старушка спрятала письмо сына под косынку на груди и во время долгого разговора так и не вынула его, не прочла. Не написала она и ответ.
Теперь позади и дорога от Петербурга в Иркутск, и новые стычки с Будогосским, и дорога до Шилкинского завода. И вот наконец команда его плывет по Амуру. Уже на этом дурацком баркасе Михаил Иванович ради любопытства подсчитал, что только за год, с февраля прошлого по февраль нынешнего, не считая этой новой экспедиции, он проехал более двадцати двух тысяч верст.
В Петербурге, в библиотеке главного штаба, Михаил Иванович подобрал для Иркутска целую кипу книг о Восточной Азии. Некоторые из них он взял с собой в дорогу. В том числе и аккуратно переплетенный полугодовой комплект журнала "Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие" за 1757 год. Привлекла его в журнале, выходившем еще при Михайле Ломоносове, "История о странах, при реке Амуре лежащих, когда оные состояли под Российским владением".
Интересно было читать сочинение, написанное сто лет назад. Автор его высказывал свою точку зрения на происхождение слова "Амур": "Живущие по сей реке народы думают, что сие имя есть Российское, потому что оно ни у них, ни у китайцев, и ниже у маньчжуров не употребительно", далее рассказывалось о первых известиях об Амуре, полученных через томских казаков, "кои посланы были в 1636 году из Томска на Алдан-реку"; о походе письменного головы Василия Пояркова, а потом и "промышленного человека, уроженца города Соли-Вычегодской, именем Ерофей Хабаров".
Журнал печатал эту "историю" из номера в номер. И как ни медленно тащилась баржа Венюкова тем же путем "встречь солнца", каким плыли землепроходцы, чтобы "проведать оную реку обстоятельно", а все равно одно за другим миновали места, знаменитые походами предков, и реку, по которой Хабаров с неполной сотней гулящих людей и казаков первый раз вышел на просторы Амура, и Албазин. А потом и станицу Кумарскую, где в прошлом году Венюков встретился с энергичным и распорядительным капитаном Дьяченко. Оказывается, в старину и здесь, на Кумаре, стоял острог и в нем Онуфрий Степанов, а с ним несколько сот человек выдержали осаду многотысячного маньчжурского войска "к немалой чести казаков", как говорилось в журнале.
Михаил Иванович еще в Петербургском университете, слушая лекции по отечественной истории профессора Устрялова, заинтересовался прошлым Амура. Но тогда его привлекли русские люди, совершавшие великие географические открытия: Москвитин, Поярков, Хабаров, а потом оборона Албазина. А вот разгром неприятеля под Кумарой как-то прошел мимо внимания Венюкова. "Надо будет рассказать об этой битве Дьяченко, - подумал он. - Ему, построившему станицу на столь знаменитом месте, все это будет любопытно".
- Карманов! - окликнул Михаил Иванович своего унтер-офицера, переводчика с тунгусского языка. - Вы знаете, какое место мы проплываем?
- Казаки говорят: станицу Кумарскую, - ответил Карманов.
- А приходилось вам слышать, какая битва гремела здесь двести лет назад?
- Здесь? Битва? - изумился унтер-офицер.
- А вы, казаки? - спросил Михаил Иванович у своих гребцов, заранее уверенный, что и они ничего не слышали об осаде Кумары.
- Как же, - за всех ответил урядник Масленников, также входивший в команду Венюкова. - Давайте-ка, станичники, споем песню про Кумару!
Двое казаков отложили шесты, откашлялись и затянули в два голоса:
Во Сибири во украине,
Во Даурской стороне…
К удивлению своему, Михаил Иванович услышал, как "на устье Комары-реки казаки царя белого острог себе поставили", и даже описание острога с его рвом, валом, рогатками, и как потом на казаков "из раздолья широкого, из-за хребта Хингалинского, из-за белого каменя, выкатилось войско большое богдойское", и как в жестокой битве войско это было разгромлено.
Пораженный, Михаил Иванович думал о том, как веками сохраняет память народа предания о подвигах своих предков. Нет, недаром эти люди - казаки и солдаты - так безропотно переносят лишения походов, бросают насиженные места, чтобы вновь пройти дорогой предков, поселиться там, где они строили свои остроги, корчевали эту землю.
- Чудно, ваше благородие, - сказал урядник Масленников, находясь, как и Венюков, под впечатлением старинной песни, - после стольких-то годов, что и новый лес успел вырасти, опять на Амуре поднимаются Албазин, Игнашина, Кумара. Все как было. Чудно… - повторил он.
- Что ж чудного, - ответил Михаил Иванович, - просто побеждает справедливость.
- И чего они лезли, богдойцы-то, тогда? - спросил один из казаков. - И теперя их берег пустой, и тогда, сказывают, ни кола ни двора не стояло. А пришли, как в песне поется: "издалече, издалече, из-за хребта Хингалинского, из-за белого каменя…"
- И правда, станичники, чего им тогда воевать-то было идти? - впервые задумался об этом молодой казак.
Глубоко уважая Китай и его жителей - земледельцев и мастеров, философов и художников, - Венюков не раз поражался величайшей амбиции правителей древней страны. Даже во времена Ерофея Хабарова все народы, живущие на запад, на север и на юг от Поднебесной, они считали варварами. И когда в Пекин, преодолев огромное расстояние, прибывало посольство, прием его обставляли, как встречу вассалов. Подарки считали данью, а грамоту, которую вручал посол от своего государя, переводили императору так, что получалось, будто послал ее зависимый, ждущий покровительства данник. Странно ли, что, узнав о появлении русских на далеком и от Великой стены и даже от пограничного Ивового палисада Амуре, правители Китая восприняли это как дерзкую выходку забывшихся варваров и, собрав в течение нескольких лет войска, обрушили их потом на русские селения.
Михаил Иванович хотел поделиться этими своими мыслями с казаками, но услышал, как урядник Масленников спросил у молодого казака:
- Слышал, поди, говорят другой раз: "Сам не ам и другому не дам"?
- Так слышал…
- Ну вот и они так - ни себе, ни нам!
Казаки смеялись, а Михаил Иванович почему-то вдруг вспомнил сон: выбивают тревожную дробь барабаны, кажется, через весь плац военного лагеря на Ходынке под Москвой тянется живой коридор из солдат с розгами. А по этому коридору медленно волокут окровавленного солдата, на спину которого с каждым шагом со свистом опускается розга…
Шесть лет прошло с тех пор, как молодой еще офицер Венюков присутствовал при этой расправе над беглым солдатом, а снится она ему до сих пор. Тогда прапорщик Венюков прямо из лагеря, ничего не замечая вокруг, пешком бежал в Москву. Окружающая жизнь показалась ему такой жалкой, досадной ошибкой мироздания, угаром, от которого, чтобы не умереть, нужно было непременно выбраться на свежий воздух. "В жизнь науки", - решил он позднее и перевелся в дворянский полк на должность репетитора, что позволило ему посещать лекции в университете. И сюда, в Восточную Сибирь, Венюков отправился только потому, что надеялся с пользой приложить свои силы "к гуманной, общечеловеческой деятельности", как он когда-то записал в своем дневнике.
- Ваше благородие, - окликнул его урядник, - опять курица сдохла и один баран совсем квелый.
Это напоминал о себе "задний двор".
- Эдак мы до Усть-Зеи половину живности не довезем, - вздыхал урядник. - И чего им надо, кормим, поим, а они дохнут.
"Великое и обыденное, - думал Михаил Иванович. - Заселяем пустыню, внедряем здесь земледелие и промыслы, а сами в Иркутске вынуждены терпеть издевательства и мелочные придирки будогосских. Я собираюсь открыть для науки реку Уссури, дорожу каждым днем, чтобы оставить больше времени на экспедицию, а мне дают баркас, на котором полезнее было бы сплавить семейств тридцать казаков-переселенцев, и, словно в насмешку, загружают его птицей и баранами…"
Недоплывшую до губернаторского стола курицу выбросили за борт, "квелого" барана казаки вынесли на палубу, может, отойдет на солнышке да на ветерке. Но к вечеру и барана пришлось выбросить на корм амурским рыбам.
Уже на закате дня, дочитывая "Историю о странах, при реке Амуре лежащих…", Михаил Иванович сделал для себя еще одно открытие. Он знал, что один из его предков Никифор Венуков был в составе Московского посольства Даудова, направленного в Афганистан в 1672 году. И вот оказывается, что позже тот же самый Никифор побывал в Забайкалье и даже в Пекине. Он возил в Китай известие, "что прибыть имеет из Москвы посольство для прекращения ссор, между обоими народами происходящих. Канцелярист посольского приказа Никифор Венуков, отправленный из Москвы декабря 11 дня 1685 года, оное известие туда привез".
Эта неожиданная находка в старинном журнале подняла настроение Михаила Ивановича. Он стал прикидывать, сколько еще дней потребуется его команде, чтобы добраться до устья Зеи. Там можно будет оставить баркас, сдать всю живность и уже налегке поспешать к устью Уссури.