Услышав это, Хильковский от неожиданности крякнул и насупился. В этом году он вообще не собирался выезжать на Амур. Свою задачу он видел в том, чтобы набрать необходимое количество переселенцев-казаков и отправить их. На Усть-Стрелочном карауле генерал пригласил его ехать с собой, и Хильковский, польщенный, не стал да и не смел отказываться. А теперь вот надо добираться до самого Хингана, смотреть там за строительством станиц. Ни продовольствия с собой, ни одежды войсковой старшина из дома в Цурухайтуе не брал. Но это было не самое главное. Главное же - вокруг Цурухайтуя паслись его огромные табуны без хозяйского присмотра. Хильковский скупал и продавал пушнину, и теперь, за месяцы, проведенные на Амуре, терял большой доход. Уплывали доходы и от "подарков", которые можно было получить, набирая переселенцев на будущий год.
"Войска, оставляемые в этом порядке для пособия казакам, должны не только помогать им в постройке зимнего их помещения, но и во всех хозяйственных их работах… - звучал голос Шишмарева. - 13-й линейный батальон должен сверх того рубить и сплавлять лес на Усть-Зейскую станицу…
Генерального штаба поручик Венюков с находящимся в его ведении топографом производит подробные съемки и осмотр местности для заселения казаками от Хинганского хребта до реки Зеи".
"Хорошо, - подумал Венюков, - увезу Жилейщикова с глаз генерал-губернатора".
Унтер-офицер Жилейщиков никак не мог из-за своего скромного звания пристроиться на какую-нибудь баржу и поэтому опоздал, и прибыл только что вместе с Кукелем. Узнав об этом, генерал приказал Венюкову разжаловать топографа в рядовые и высечь. Приказания Михаил Иванович не выполнил, он сразу отправил Жилейщикова на съемки и наказал не показываться на глаза губернатору. Ну, а теперь им предстояло уходить вниз по реке.
Далее приказ определял порядок возвращения осенью 13-го батальона в Шилкинский завод, а двух рот 14-го батальона на Усть-Зейский пост. До этого было еще далеко, и офицеры зашевелились, но, когда приказ был дочитан, генерал-губернатор вдруг сказал:
- Добавьте, Яков Парфентьевич, еще один пункт… - и стал диктовать: - Во всех местах поселения казаков от Хинганского хребта до Усть-Стрелочного караула должны быть заготовлены регулярными войсками по ста сажен дров для пароходов, и количество это должно пополняться по мере расходования оного пароходами так, чтобы при открытии навигации будущего года находились налицо сполна, а на Усть-Зейском посту триста сажен, на самом берегу Амура. Все, приступайте к выполнению.
В тот же день солдаты 13-го батальона были сняты с работы и начали собираться на новое место.
- Ну что, Игнат, поедешь поближе к дому? - спрашивал Кузьма Сидоров.
- Поближе, да не домой, - вздыхал Игнат.
Возле солдат, загружавших баржи, вертелся Убошка.
- Совсем уезжаешь? - спрашивал он.
- Совсем, - отвечали солдаты.
Низа Амура или верха?
Кому куда…
- А капитана куда?
- Наш капитан с нами, вверх.
Довольный Убошка, подхватив полы халата, потрясывая косой, спешил к следующей барже.
Быстро погрузившись, первая и вторая роты 13-го батальона потянули бечевой свои баржи против течения. Две роты 14-го батальона на веслах поплыли вниз.
- Гляди ты, какой-то месяц пожили, а уже не хочется уходить, - говорил Кузьма, придерживая руль.
- Что поделаешь, на то мы и солдаты, - отозвался капитан Дьяченко. - Поступил приказ - поднимайся и иди.
- Так-то оно так, - согласился Сидоров, - да любопытно бы посмотреть, как тут дальше пойдет. Мы здесь немало понастроили.
Игнат с другими солдатами тянул бечеву и рассказывал:
- Тренькаю я вечером на балалайке, а подпоручик Прещепенко подошел и слушает. Я вскочил, а он говорит: "Сиди, играй, я тоже люблю музыку, гитару вон с собой вожу". Послушал еще, а потом говорит: "Хорошо играешь". Я тут осмелел, прошу: "Ваше благородие, не напишете мне домой письмо?" - "А ты что, неграмотный?"- "Да где ее учить было. Деревенька у нас небольшая, школы нет". - "Ну, говорит, подойди завтра - напишем".
- Написал? - интересуются солдаты.
- Написал, все слово в слово. Во грамотный! И поклоны…
- Глашеньке-то своей передал?
- Передал, да… А потом я говорю: "Ваше благородие, научили бы меня хоть читать да писать…" А он засмеялся и отвечает: "Эх, Тюменцев, Тюменцев, глупая ты голова. Да если собрать все пятаки, что мой родитель заплатил за мою грамоту, собрать да разложить в ряд. Отсюдова до самого моря-океана хватит".
- И зачем тебе, Игнат, грамота? Раз в год письмо родителям написать!
- Не, я ведь Глаше хочу письмо когда-нибудь отправить. А другому человеку разве скажешь, что ей одной написать надо. Это ж только ей. Другому неудобно.
Хлюпал мокрый песок под ногами солдат, взлетали с посвистом кулички, когда баржа приближалась, и, покружившись, садились чуть подальше, а потом опять взлетали. Вели баржу за собой, словно лоцманы.
- Здесь-то берег ровный, идти спорко, а вот начнутся скалы, там держись: ни на веслах проехать - течение шибко сильное, ни бечевой пройти, - говорил кто-то из бывалых солдат. - Там, ребята, натерпимся.
- Ужин бы скорей! - мечтательно произносил кто-то позади Игната.
- Придумал, ужин ему. Еще и солнце не село, да и смены нам не было. Знай тяни!
- Да я тяну. А кишка, вон, кишке: "бур да бур".
Шли бечевой роты 13-го батальона туда, где две другие роты уже воздвигали новые станицы. Шли, разговаривали про самое земное. И не думали, что они первопроходцы и творят они великое дело: застраивают и обживают для России и для своих потомков край немеряных расстояний, землю зверей и птиц, тайги да гор, степей и рек. А скажи им это кто-нибудь сейчас, они бы не поняли, ответили:
- Ты не болтай, знай тяни!
9
"Колыбель Амура: Усть-Стрелочный пост, 24 июня 1857.
Здравствуйте, мои милые сестры, милая Мери, милые птенцы!"
Михаил Александрович обмакнул перо, но задумался, и густые чернила капелькой собрались на конце аккуратно обрезанного пера. Пошел уже пятый месяц, как он покинул свой дом в Селенгинске, приняв предложение только что созданной Амурской компании сплавить в Николаевск-на-Амуре сорок две баржи со ста пятьюдесятью тысячами пудов казенного груза. Оттуда он должен отправиться в Америку, чтобы заказать пароходы для компании, и уж потом через Европу и Петербург вернуться в Забайкалье.
Когда знакомые удивлялись этому решению, он запальчиво восклицал: "Да! Я очертя голову бросаюсь в это предприятие! После двадцатилетнего страдания в душных тюрьмах и безысходных тайгах Сибири отрадно наконец выглянуть из-за гробовых досок на свет божий, подышать вольным воздухом. А каков маршрут! Ингода, Шилка, потом Амуром на край Азии, Аян, Нюёрк, Англия, Франция, Кронштадт, Петербург. Этот маршрут достаточен, чтобы потрясти самую апатичную натуру!"
Была и другая причина, толкнувшая на дальнее путешествие человека, носившего клеймо государственного преступника, участника декабрьского восстания Михаила Бестужева. Он надеялся поправить материальное положение семьи. Жить приходилось за счет собственного хозяйства да "сидеек" - двухколесных безрессорных экипажей, которые изобрел и сам изготовлял на продажу блестяще образованный выпускник морского корпуса, морской, а потом гвардейский офицер и, наконец, ссыльный поселенец, один из пяти братьев Бестужевых. А семья на его плечах была не малая: три сестры, разделившие с ним и братом Николаем изгнание, жена Мария и двое малышей.
Медленно покачивалась большая лодка, покрытая войлоком, чуть слышно шуршал о войлок мелкий дождь, а Михаил Александрович, вслушиваясь в этот успокаивающий шум, представлял лукавые глазенки трехлетней Лены, видел ее, так похожую на жену - коренную сибирячку Марию Николаевну, и словно слышал, как Леночка требует называть ее не Леной, а Лолой. Так ее назвала как-то сестра Мария, и Лена, наверно, из-за звуков этого имени, сразу полюбила его. Вот лица Коли, годовалого малыша, сколько ни пытался Михаил Александрович, представить не мог. Коле исполнилось всего полгода, когда пришлось выезжать в Читу, готовить караван. И сейчас одни письма, кои он старается отправить, откуда только возможно, хоть ненадолго приближают его к семье. А из Селенгинска уже давно нет ни одной весточки.
Михаил Александрович склонился над бумагой и старательно вывел: "Уф! Наконец добрались мы по истоки заветной реки…"
Перо его задержалось над граненым флаконом чернил, и он вспомнил, как ежегодно в Читинском остроге, только чувствовалось приближение весны, когда сам воздух заставлял думать о воле, в казематах начинали обсуждать планы побега. Самым реальным казался замысел общего бегства по Шилке и Амуру. На пустынном Амуре не достанут никакие стражники. По Амуру, а потом морем можно достичь дикого запада Америки и стать там вольными колонистами. А построить судно и пересечь на нем Восточный океан они смогут.
Боже мой! Чего только не умели делать узники Читинского острога! Загорецкий и старший брат Михаила Николай, казалось, из ничего, да и на самом деле из всякого хлама: старой кастрюли, картона, обрезков жести изготовляли собственной конструкции часы. По сооруженным Николаем и Фаленбергом солнечным часам проверял свои карманные сам комендант острога генерал Лепарский. Обнаруживались вдруг искусные плотники, механики, токари. А повести судно могли моряки - братья Бестужевы.
"…Заветной реки", - мысленно повторяет Михаил Александрович и продолжает письмо: "После 25-дневного плавания, - но сразу вычеркивает последнее слово и пишет: - не плавания, нет, а таскания барж по мелям - так что можно сказать без метафор, что мы не плавили груз, а перетащили его на плечах рабочих…"