- Да я хоть сейчас согласный! - вскочил Иван. - Давайте, я к ней враз сбегаю. Предупрежу.
- Ну, ин и ладно. Ну, ин и добро, - помягчал старик.
- Спи ужо, - подала голос мать, - утро вечера мудренее.
На следующий день все и порешили. Не оставалось времени сватов засылать, соблюдать старые обычаи, как надо.
Смазал Иван дегтем сапоги, расчесал Мандрика деревянным гребнем бородку, и пошли они через огород в соседский дом.
Настя не ожидала гостей, стоит у грядки в огороде, подоткнув юбку, тяпает траву в борозде.
- Бросай, красна девица, работу, - поздоровавшись, сказал Мандрика. - Пошли в избу. Дело есть. Есть, есть дело.
- Вы заходьте, я зараз, - бойко откликнулась Настя.
Дом у Пешковых был попросторнее, покрепче, чем у Мандрики, печка с лежанкой поаккуратней. А остальное все так же. У стены лавки. Между двумя окошками на Аргунь - стол. От стены до стены под потолком у печки жердь, одежку зимой сушить. Полка с глиняными мисками да деревянными ложками, а за нее подоткнут еще с весны пучок верб, перевязанный ленточкой.
Сели гости на лавку. Мандрика на посошок оперся, Иван к стене прислонился, ждут. А Настя замешкалась, забеспокоилась. Хотя старый Мандрика часто в их доме бывал, и Ванюшка по делу и не по делу забегал, а тут задумалась Настя: зачем это они? Может, Ванюшка проболтался про их уговор: как только обстроится он с отцом и матерью в новой станице на Амуре, так и приплывет за ней. Вчера ночью они только про это и говорили. "Самое позднее зимой по первому льду прикачу", - обещался Иван. А тут вот пришли. Может, дядька Мандрика против… "Ох, если откажется от меня Ваня, пропаду я".
Робко, будто не в свой дом входила, переступила Настя порог да так, потупившись, и стала, не закрыв двери.
"Ладную девку выбрал Иван, - подумал Мандрика, - не хуже моей Марфы, когда она молодкой бегала".
- Да ты проходи, голубка, проходи, - сказал он. - Или Ваньку стесняешься? Так он у нас не кусается.
Иван тоже собрался сказать что-нибудь веселое, да охватила его непонятная робость, потупился, как и Настя, сидит, молчит, а ведь парень бойкий.
Бьется в оконце ожившая муха, перекликаются на берегу казаки и казачки, собравшиеся в Стрелке из разных станиц в ожидании переселения. Ругают начальство, что загодя на месте не предупредило, сколько пудов груза с собой брать. Только в Стрелке и узнали. А куда добро, что сверх пятидесяти пудов с собой взяли, куда его? Бросать жалко, родных в Стрелке, кому можно отдать, нет. Покупать никто не хочет. Но сюда в хату все эти голоса доносятся как гусиное "га-га". Молчит Настя. Хотела она пройти к лавке и сесть, да ступить не может. Улыбнулся Мандрика про себя: растерялась девка, догадывается, почто пришли, али не догадывается? Тут бы издали, как положено, начать, да времени на окольный разговор нет. А раз такое дело, надо прямо говорить.
- А мы ведь, Настюша, сватать тебя пришли. Вот он, твой жених, - показал Мандрика на Ивана. - Как ты, согласная?
Говоря это, казак думал: "Ой, плохо все, скоро как-то. Обидится еще Настюшка. Да что делать…"
- Ой, дядя, - Настя всплеснула руками и зарделась, - да я совсем согласная!
- Ну, ин и ладно, ну, ин и добро, - даже прослезился Мандрика, растрогали его девичьи слова. - И ты, Настенька, девка добрая, и с родителем твоим мы вот с таких мальцов бегали, - показал он рукой от пола. - Да и Ванюшка у нас не варнак какой. Только ведь переселяться нам надобно.
- И я с вами…
- А не жалко тебе, голуба? Ведь бросать все придется? - Мандрика снова оглядел крепкий дом Пешковых.
- А на кой он мне дом! Мы с Ванюшкой новый срубим.
- Ну, ин и добро! Пошли теперя к матери, свекрови твоей, пусть и она благословляет.
Весь остальной день прошел в хлопотах и заботах. От матери направились к сотнику Богданову: как, мол, быть, можно ли невенчанными ехать?
- Езжайте, - не раздумывая, решил сотник, - а мы вам туда к покрову батюшку из Горбицы подошлем. Он по пути зараз кого окрестит, кого повенчает, кого отпоет. Все справит.
Сотник был рад: не надо заботиться о дочери покойного казака и, вместо одной семьи, теперь можно записать две.
- Ну, тогда, это самое, Кирик Афанасьевич, заходьте вечером на свадьбу, и я прошу, и Марфа моя, и вот молодые. Кланяйтесь, - толкнул Мандрика сухим кулачком в потную от переживаний спину Ванюшки.
- Чо это, паря, ты тут баишь! - сразу сменил милость на гнев сотник. - Завтра отваливать, а он - свадьбу!
- Да как завтра! Мне еще Васька, то есть, господин урядник Эпов, коня не привел и коровку.
Услышав жалобу, сотник побагровел:
- Как не привел? Ну, я его сейчас шурну - враз пригонит. У самого табун коней, а он одну жалеет. А вы, однако, идите, идите. Собирайтесь.
Только начали увязывать Наськину поклажу, как к Мандрикину дому прискакал на жеребчике Васька Эпов.
- Эй, малолеток! - загорланил он. - Получай задарма коня! Шустрый черт! - сказал урядник, соскакивая на землю. - Будешь меня вспоминать. - И, передавая повод чуть не пританцовывающему от радости старику, вполголоса спросил; - Ты сотнику на меня не жалобился?
- Что ты, что ты, я его и в глаза не видел! - слукавил Мандрика.
- А как же коровка? - на ходу подвязывая платок, спешила к казакам Марфа.
Васька Эпов уставился на нее, будто не узнавая, потом постучал черенком плетки по голенищу и сказал:
- Так она на пастбище. Пасется коровка-то. Вот прибежит вечером, Матрена Степановна подоит ее, и пригоним. А уж поутру доите вы… - И, направляясь домой, обернувшись к Мандрике: - Встретишь сотенного, скажи, мол, пригнал я животину!
Но и вечером не пригнала Матрена корову.
- Ничего, - утешал Марфу Мандрика, - припозднилась, видать, по хозяйству. Зато мы утром свово молочка напьемся.
Настя уже считалась своей. Как стемнело, послали за ней Ивана, чтобы ужинать шла да и ночевать осталась - пусть к семье привыкает. Уложили ее спать на лавке. У одной стены дома Ванюшка лег, у другой Настя, а посредине у печки Мандрика с женой, свекор, значит, со свекровью. Разделили молодых. Хоть и жалко их, да ничего не поделаешь, невенчанные. Настюшка, как легла, так и затихла - не слышно ее, а Иван долго ворочался и курить раза три вставал. Черт нетерпеливый.
Поднялись рано. Марфа достала плитку кирпичного чая, хотела заварить, да Мандрика остановил:
- Чего загоношилась? Погоди, Матрена корову приведет, подоишь и сливану нам сваришь. Люблю я сливан, чтоб, значит, заварка была свежая, молочка парного туда, маслица, яичко и посолить как надо.
Но сливаном побаловаться не довелось. Коровку-то Матрена привела да с самых сенец затараторила:
- Бог в помощь, соседушки! А я вам комолую свою пригнала. И покормила ее травкой и подоила, чтоб вам не беспокоиться.
Вот тебе и сливан! Выпил Васька Эпов со своей тощей жинкой молоко!
А вскоре и команда подоспела: грузиться на плоты с имуществом и скотом, устраиваться там, травы свежей для скотины на первый день накосить, а в полдень - в дорогу.
Мандрика попал на плот к уже знакомому подпоручику Козловскому, тому, что присылал солдат тесать для Кузьмы Пешкова гроб. Офицер стоял на берегу и вместе с сотником Богдановым отмечал в реестре: "Две семьи: Мандрики Ивана - служилого казака и Мандрики - малолетка. Четыре души. Одна корова и две лошади".
Сложили на плоту пожитки, привязали и Настиного, и своего коня, рядом корову. Водрузили курятник с курицами. Принесли полкопешки травы. Кажется, все.
- С плотов не отлучаться! - приказал подпоручик. - Через два часа отваливаем.
Ванюшка с Настей устроились на свежем сене. Рядышком так лежат, зубоскалят. И не заботит их, что уезжать, бог знает куда, час пришел. Что теперь они, как те цыгане. Мандрика с Марфой на бревнышке уселись, да не сидится старику. Повертелся он, посмотрел, как грузятся на плоты казаки, загоняют хворостинками глупых телят, как приезжие казаки на берегу завтракают перед дорогой, и подошел к подпоручику.
- Дозвольте, ваше благородие, за дедкой в станицу сходить?
- Как? - удивился офицер. - У вас еще один человек, а у меня записано всего четыре души.
- Да оно… - замялся Мандрика, - это и не душа вовсе, а суседка.
- Не понимаю, - обидчиво пожал плечами подпоручик. - При чем тут соседка? Она что, с вами собралась? Вдова, что ли? И молодая?
- Почто вдова? - Тоже удивился недогадливости офицера Мандрика. - Оно, как бы вам сказать… Суседка - домовой, значит. Коли дедушку не позвать с собой в новое место, прокудить станет. Да он у нас, дедка-то, тихий. Он не помешает… Так я сбегаю, ваше благородие?
Козловский поморгал длинными девичьими ресницами, снял перчатки, которые надел, видать, перед казачками покрасоваться. А так зачем бы ему перчатки, летом-то - в июне!
- Домовой, говоришь? - переспросил он. - Ты что, взять его с собой хочешь? А знаешь, это очень интересно. И я с тобой пойду!
- Так оно бы и хорошо, - замялся казак, - только как он, дедко? Не осерчал бы. Вы хоть и свой, а все-таки чужой человек.
Но восторженный Козловский, которому нравился и этот край, и эти люди, с их наивными обычаями, старинными песнями и преданиями, уже загорелся любопытством.
- Я нисколько не помешаю. Я буду очень осторожен.
- Ну, ин ладно, - с неохотой согласился Мандрика.
Откажи офицеру - он возьмет да и не разрешит сбегать в станицу. А позвать домового надо. Без дедки в дому, все одно, что без тараканов. Жилого духа не будет.