* * *
Дмитрий Михайлович Голицын поспешал к Батурину с пехотной бригадой Яковлева в жесточайшей тревоге. Хотя после казни Кочубея и Искры не было ни одного явного доноса на гетмана, на киевском базаре за месяц до измены Мазепы даже бабы-торговки открыто болтали, что гетман переметнулся иль собирается переметнуться к шведу.
"Народ обмануть труднее, чем царя!" - в тревоге рассуждал князь Дмитрий и самолично отписал о тех базарных толках Головкину. И то ли письмо его наконец достигло цели, то ли постоянные увертки гетмана возбудили подозрение Головкина и Шереметева, но Голицын получил наконец приказ немедля маршировать на гетманщину. И Дмитрий Михайлович не терял ни минуты, отправив передовым отрядом бригаду с дивизионом тяжелых орудий. Притом, вопреки указу Головкина стать в Нежине, он отправил Анненкова прямиком в гетманскую столицу и сам направился туда же с бригадой Яковлева, хотя уходом тем и ослаблял киевский гарнизон. Но Киеву при тех обстоятельствах, когда швед стоял на Левобережье, ничто пока не грозило, а вот увертки гетмана вызывали в те осенние дни особую настороженность Дмитрия Михайловича. И ох как жалел сейчас Голицын, что Кочубей и Искра были посланы царем на расправу пряменько в Белую Церковь к гетману, а не в Киев к Голицыну. Дмитрий Михайлович хорошо знал старого полковника и его друга и не верил, что эти честные люди оговорили Мазепу. Скорее всего, и Кочубей и Искра говорили правду и их последний допрос-покаяние мог ту правду раскрыть!
Вот отчего Мазепа столь упрямо добивался передачи Кочубея и Искры в свои руки, минуя Киев, минуя Голицына.
Подгоняемый сими тревожными мыслями и рассуждениями, Дмитрий Михайлович оставил позади Яковлева с его тяжелыми пушками и налегке, в коляске, сопровождаемый легким эскортом, помчался в Батурин. Не доезжая Десны, у деревни Мены Голицын встретил светлейшего князя с драгунскими полками. Дмитрий Михайлович не кривил душой и открыто поведал Меншикову о своих немалых тревогах и подозрениях.
- Пустое! - расхохотался Меншиков, пересевший для разговора в коляску Голицына. - И потом, какая Ивану Степановичу корысть на старости лет к шведу перебегать? Сам посуди, какой у него чин! А маетности? Да, чаю, ни у тебя, хоть ты и прямой Гедиминович, ни у меня, хоть я и светлейший князь, и в помине нет тех богатств, что имеет старик! - Меншиков даже облизнулся при мысли о скарбнице старого гетмана. - Вот, говорят, у него алмаз есть: пол-Европы купить можно! Нет, такому богачу на старости лет хозяина менять - себя и все богатства потерять. А Иван Степанович, сам ведаешь, скупонек! - Тут светлейший прервал разговор и, показывая на пылившее за Десной неизвестное войско, радостно воскликнул: - Да, никак, Иван Степанович сам, легок на помине, встречать нас вышел? Я вчера приказал через Войнаровского ждать нас на Десне!
Но радость Меншикова была преждевременна, поскольку пылившее за рекой воинство оказалось бригадой Анненкова.
- Приказано передать кумплимент светлейшему князю от его светлости пана гетмана! - приветственно гаркнул полковник, встав во фрунт перед коляской с генералами.
- Ты в чьей команде служишь?! Почему оставил Батурин? - Князь Дмитрий чуть было не с кулаками набросился на глупого полковника, да, спасибо, остановил Александр Данилович:
- И полно, батенька, уйми гнев! Что из того, что послушался полковник гетмана, доставил мне кумплимент! Иван Степанович, почитаю, болен и оттого ждет нас в Батурине! - И коляска дальше покатила к гетманской столице.
Меншиков веселился в предвкушении знатного обеда (гетманская кухня была знаменита!), Дмитрия Михайловича ничто не радовало: ни осенний погожий день, ни укатанная дорога, усаженная тополями и цветистыми по осенней листве кленами, ни здоровый крепкий воздух с запахом яблок из окрестных садов. Черное предчувствие окончательно овладело им, и он ничуть не удивился, когда ворота Батурина оказались на запоре, мост через ров разведен, а на валах выросли, целя мушкетонами, сердюки Чечеля.
Александр Данилович, само собой, пришел в страшный гнев и приказал вызвать для переговоров самого коменданта. Пан Чечель появился на валу и стал надменно, всем своим видом показывая, что ни петушившийся на коне роскошно одетый Меншиков, ни мрачно сидевший в коляске Голицын ему не страшны и что хозяин положения здесь он, Чечель!
- Где ясновельможный гетман, вражий ты сын? - горячился Меншиков по ту сторону глубокого, залитого водой рва.
Чечель ответил насмешливо:
- Пан гетман к вам, москалям, в Короп отъехал!
- Так почему ты не пускаешь нас в крепость? Разве мы шведы?
- На то нет приказа его светлости, пана гетмана! - воровато ухмылялся Чечель в цыганский ус.
- Разве ты не знаешь, кто я? - неосторожно спросил Меншиков, и громкий хохот раздался на валу. То смеялись сердюки Чечеля.
- Да кто тебя не знает? - с ленивым равнодушием ответствовал Чечель. - А только ступай отсюда, светлейший, не то, не ровен час, зашибу тебя со всей твоей кавалерией! - И по знаку Чечеля фейверкеры-немцы угрожающе навели с вала тяжелые пушки.
- А ведь ты, пожалуй, прав, Дмитрий Михайлович. - Меншиков поудобнее устроился в коляске. - Не посмел бы этот сукин сын так себя вести, не перебеги сама сука к шведу. Впрочем, то еще надобно проверить! - И светлейший приказал кучеру: - Гони в Короп!
Однако в Короп поспешать было без надобности. Уже в сельце Обмачеве встретили нестройную толпу казаков, отказавшихся последовать за гетманом в шведский лагерь и возвращающихся с Десны. Оставленный на перекрестке старый сотник поведал Меншикову и Голицыну, что Мазепа и впрямь за Десной переметнулся к шведу.
- А войско? - нетерпеливо спросил Меншиков.
- А вот оно войско! - Кусая седой ус, сотник показал нагайкой на тысячи казаков, отъезжающих от реки в разные стороны, и с горечью добавил: - Нема боле казацкого войска! Все порушил клятый Мазепа!
- И то хорошо, что за ним и двух тысяч казаков не пошло! - сказал Меншиков Голицыну. К нему, бывало, в минуты крайней опасности возвращалось полное самообладание. - Потребно теперь, Дмитрий Михайлович, у предателя главную карту в его предательской игре выбить - взять Батурин!
- Казаки молвят, что у Чечеля в Батурине четыре полка сердюков, три сотни пушек с немцами-фейверкерами да три казачьих полка! Батурин ныне - крепкий орешек! - раздумчиво вымолвил Дмитрий Михайлович.
- Расколем! - решительно махнул рукой Меншиков. - Казаки, чаю, за Мазепу и биться не станут, а наемники, знамо дело, не устоят против твоих гренадер и моих драгун.
- Так оно иль нет, а Батурин взять надо! - согласился Голицын. - Упустим Батурин, там швед второй магазин обретет, поболе того, что тащил ему в сикурс Левенгаупт!
Вечером в придорожном шинке, простившись с Голицыным, ускакавшим поторопить гренадер к Батурину, Меншиков начал писать донесение царю об измене Мазепы.
Свеча совсем уже догорала, когда светлейший наконец дописал последние строки. "И ныне сей новоявленный Иуда при гробе стал изменник и предатель своего народа!" - не без удовольствия перечел свое красноречивое послание, скрепил его печатью и вызвал дежурного офицера. А еще через минуту адъютант светлейшего с десятком драгун из лейб-регимента мчался по ночной дороге в главную штаб-квартиру.
Лунный свет перебегал дорогу всхрапывающим на бегу лошадям, тревожно мелькали огоньки далеких хуторов и окрестных деревень, взад и вперед сновали по пути конные и пешие казаки, шарахались в стороны чьи-то тени, и казалось, вся Украина не спала в ту ночь, потрясенная изменой старого гетмана.