В Москве остановились в Немецкой слободе - Кукуе, где проживали иноземцы: купцы, офицеры, врачи, мастера-умельцы и мастера-шулера, потому как здесь оседали не токмо профессионалы, но и та накипь Европы, которой и деваться уже боле было некуда, разве что в Америку плыть. Но Гордон и Менезий не были какой-то шушерой, оба имели офицерские патенты, так что царь Алексей Михайлович допустил их к своей руке, и 9 сентября 1661 года Гордон был зачислен на службу майором, а Менезий - капитаном. Но затем ловкий Менезий, недаром окончивший в свое время школу иезуитов на севере Франции в Дуэ и знавший много европейских языков, перешел в Посольский приказ, ездил в 1674 году по поручению главы приказа боярина Матвеева в Берлин, Вену, Венецию и Рим, где даже добился аудиенции у Римского Папы Климента X и вскоре по возвращении, не свершив никаких воинских подвигов, получил чин генерал-майора.
Патрик Гордон тем временем по-прежнему тянул военную лямку и, только отличившись во втором Чигиринском походе в 1678 году, тоже достиг генеральского звания.
Тем временем в Англии произошла реставрация Стюартов, а вступивший на престол в 1685 году Яков II вообще готовил восстановление католицизма, о чем сообщали Гордону и его шотландские родственники, с которыми он вел переписку.
И Гордон начал было проситься с русской службы - ведь один из его родственников стал губернатором Эдинбурга, да и сам Гордон во время своего отпуска побывал в Англии и Шотландии и лично представился королю Якову.
Но по возвращении в Россию оказалось, что об отставке нечего и мыслить: готовился первый Крымский поход и большой воевода князь Василий Васильевич Голицын наотрез отказался отпустить опытного генерала.
И Патрик Гордон со своими бутырцами пошел во главе Сторожевого полка на Крым. Неудача похода, прерванного даже не неприятелем, а степным пожаром, вызвала у Гордона потерю последнего доверия к воинским талантам великого воеводы князя Василия. При встрече со своим другом Менезием Гордон сказал с горечью:
- Сбор полков объявили не в срок, с походом запоздали, вот и угодили на июньскую жару, когда степь и сама по себе самовозгореться могла!
- Выходит, Самойлович и его казаки вины за пожар не имеют и в неудаче повинен сам князь Василий? - переспросил Менезий своего прямодушного друга.
- Само собой, во всем виноват сам князь Василий. Я предлагал ему спускаться вдоль Днепра, тогда бы у нас была бы и вода и фураж, но воевода упрямо полез в самое пекло. Ну а как поспешает Наше войско лапотное, сам ведаешь! - сурово отрубил старый воин. Павел Менезий, как опытный царедворец, только вздохнул на прямоту друга - ведь князь Василий по-прежнему был в фаворе у правительницы Софьи.
- А ведаешь, что царевна в своем утешительном письмеце князю Василию написала? - спросил он не без насмешки.
- Я в ее чернильницу не заглядывал, - пожал плечами старый солдат.
- Зато у меня есть копия того письмеца, - усмехнулся генерал-иезуит. - Вот слушай!
Менезий извлек голубой листок и прочитал с явным сарказмом излияния правительницы:
- "Свет мой, братец Васенька! Здравствуй, батюшка мой, на многие лета! Подай тебе, Господи, и впредь врагов побеждать! А мне, свет мой, не верится, что ты к нам возвратишься, тогда поверю, когда увижу в объятиях своих тебя, света моего!"
- Какие там победы над неприятелем?! - воскликнул Гордон. - Ведь мы в походе не только турок, но и татар крымских не видали. Только при отступлении появились татарские разъезды и многих наших отставших солдат в полон взяли!
- Ты, Патрик, обо всем этом помалкивай, - участливо посоветовал Менезий. - Ведь у нашей правительницы, пока вы по степи ходили, и второй фаворит объявился - Федор Шакловитый. И это тебе не обходительный и вельможный князь Василий. Федька ныне не только Стрелецким приказом, но всем Розыском сыскным ведает.
- Да это какой-то сумасшедший дом! - взорвался Гордон.
- Погоди, есть и из сумасшедшего дома выход. - Менезий задумчиво посмотрел из мелкозастекленного голландского окна на чистенькие улочки Немецкой слободы. Здесь все так аккуратно, ровненько - не верится, что рядом гудит грязная, неумытая огромная Москва.
- Какой там выход? - приступил Гордон к своему изворотливому другу.
- А такой, что, служа Софье и князю Василию, надобно ненароком послужить и царю Петру Алексеевичу. - Менезий посмотрел с лукавством и продолжал: - Царь Петр-то подрос, а в его потешном полку опытных офицеров раз-два, и обчелся. Вот ты и съезди в Преображенское. Поставишь Преображенский полк на ноги, тебе зачтется. А еще лучше, коли дашь царю роту-другую бутырцев. Они царю и другой полк устроят в Семеновской слободе. Я о том и с царем Петром, и с его матушкой Натальей-Кирилловной Нарышкиной, и с его первым советником боярином Борисом Алексеевичем Голицыным уже переговорил.
- А как же правительница, неужто согласится? - удивился Гордон.
- Отчего же не согласится - согласится! Для нее ведь потешные так, ребятки, что в войну играют. И того, дура, не Понимает, что ребятки-то растут, да и самому царю Петру в этом году шестнадцатый стукнет! Ну а там посмотрим, кто кого! - Менезий даже пальцами щелкнул от предвкушения такого оборота дел. Ведь он всегда был близок к Нарышкиным, а малолетнего царя Петра сам учил воинским потехам.
- Что ж, новый поход в Крым в этом году отложен, так что время у меня найдется и для Преображенского, - задумчиво сказал Гордон. - И об учреждении Семеновского полка подумаю, есть у меня на примете два капитана - шотландец Чамберс и швейцарец Лефорт. К семеновцам я их и определю, ежели, само собой, правительница разрешит.
К удивлению Патрика Гордона, Софья разрешила, и в 1688 году он обучал уже два полка - Преображенский и Семеновский, устроив их на тот же регулярный строй, что и Бутырский.
В Семеновском полку
В Москве все благие помыслы боярина Бориса, как он будет учить наукам своего малолетка Алексея вместе с Мишей Голицыным, развеялись яко дым; захватили дела в Боярской думе и Казанском приказе, которым ведал Борис Алексеевич, и по делам того приказа мотался он частенько в Казань, где чинил суд и расправу чуть ли не по всей Волге и Каме. Дел у боярина было невпроворот, и вышло так, что с малолетками стал заниматься князь Дмитрий Михайлович. Князь не токмо учил, но и сам вспоминал латинские вокабулы, с интересом переводил с мальцами книгу Юлия Цезаря о галльской войне, походах славного римского воителя в Британию, Бельгию и Германию.
Времени у князя Дмитрия вдоволь - ведь большой воевода, вернувшись в Москву, распустил на отдых всех бывших при нем стольников и прочих думных людей, и старший братец засиживался временами с младшим до полуночи, учил Мишутку не только латыни, но и немецкому письму.
А по весне, вернувшись из своей очередной поездки в Казань, старый боярин устроил экзамен малолеткам, вызвав их вместе с князем Дмитрием в Преображенское. В этом загородном дворце у боярина Бориса Алексеевича, как царского кравчего, были свои покои.
Рядом с боярином восседали красивая женщина в богатом платье, с собольей накидкой на плечах и высоченный вьюноша с прекрасными темными волосами до плеч. Чувствовалось, что ему было не до сладкозвучной латыни Цицерона и Вергилия, а хотелось выскочить из полутемной горницы в залитый майским солнцем двор, откуда долетали звуки солдатских флейт и гобоев. Наконец он не выдержал, прервал латинскую речь Алексея и Мишки и спросил глухо, баском:
- Ну а кроме латыни что еще ведаете?
- Ведаю немецкую грамоту, - смутился Алексей перед властным взглядом.
- Ну а ты что, тоже в Посольский приказ служить собрался? - обратился долговязый вьюноша к Михаилу.
И Михаил вдруг понял, что этот долговязый, перед которым все как-то робели, и есть молодой царь, и еще понял, что робеть тут не надо.
- В Посольском приказе пусть князь Василий сидит, а Я сюда в полк на учение и службу солдатскую явился! - объявил он ломким, но решительным голосом.
Молодой царь довольно рассмеялся - ничто его не могло так расположить, как ревность к солдатской службе. Но, поскольку тут шел экзамен, спросил не без насмешки, воззрившись с высоты своего роста на маленького Голицына:
- Да что ты умеешь, малец?
- Умею стрелять из ружья, из пищали и из мушкетона, - бить в цель из пистоли, фехтовать на шпагах и еще… - тут Михаил как бы смутился, - играть на барабане!
Все заулыбались, кроме Петра, который крикнул баском по-начальственному в открытую дверь:
- Эй, Бухвостов, неси сюда мой барабан!
- Боже мой, да угомонись же ты, Петруша, нельзя в барабан бить в царских покоях! - поднялась с места красавица в соболях (потом уже старший братец объяснил, что то была мать Петра, царица Наталья Кирилловна).
- Хорошо, матушка, - с видимой покорностью склонил голову Петр, но затем лукаво добавил: - А мы во двор выйдем, там малец и ударит в барабан.
Во дворе толпились потешные в зеленых мундирах, и, когда Бухвостов вынес барабан, Михаил привычно взял палочки и ударил сперва побудку, затем сбор, пробил к атаке и завершил вечерней зорькой.
- Молодец! Ай да молодец! - Тяжелая царская длань легла на плечо Михаила. - Что, Петр Иванович, берем молодца в полк?
- Отчего не взять, Петр Алексеевич! - Важный сухопарый генерал-иноземец с ласковой насмешкой посмотрел на раскрасневшегося Михаила. - У нас в Семеновском полку как раз барабанщиков не хватает, туда и запишем!