* * *
У Новоселок Меншикову не удалось взять в плен ни одного шведа. Рейтары Кнорринга отошли без боя. И только через день шведский арьергард снова настигли у деревни Долгий Мох. С лесистого холма хорошо было видно, как на том берегу речки у мельницы, меж клетей и амбаров, у покосившихся мужицких хат с соломенными крышами мелькали синие мундиры шведских гренадер. Дождь, - беспрестанно моросивший всю ночь, прекратился, тяжелые свинцовые тучи зашевелились и заполоскались на ветру, точно отсыревшие паруса фрегатов.
Петр глубоко вздохнул, набрал полные легкие воздуха и поморщился от удовольствия. Дул зюйд с берегов любимой Балтики.
- То добрый знак! - И, положив тяжелую руку на плечо Меншикова, царь подтолкнул его: - Прикажи начинать!
Данилыч птицей взлетел на лошадь и помчался с холма с высшим кавалерийским шиком, опустив поводья. Выглянувшее в этот миг в разрыве между тяжелыми ходящими тучами солнце залило своими лучами долину, и один из лучей перебежал дорогу Меншикову и осветил его, так что светлейший промчался вдоль берега реки меж своим и неприятельским войском во всем великолепии своего пурпурного, блестящего плаща, золотого и сверкающего на солнце шлема, в ярко вспыхивающих в солнечных лучах медных латах. Шитый золотом турецкий чепрак волочился кистями по сырой траве, воинственно поднятая шпага казалась золоченой иглой, и сам этот нарядный всадник был столь явным вызовом неприятелю, что шведские стрелки, засевшие в прибрежных кустах, не выдержали и без команды открыли по нему огонь. Но светлейший благополучно доскакал до русской батареи, установленной на прибрежном откосе. И тотчас, словно приветствуя его, громыхнули русские пушки.
На неприятельской стороне задрали к небу жерла тяжелые шведские орудия, отряды рейтар, тускло поблескивая сталью кирас и касок, помчались на фланги, а из-за деревни показались колеблющиеся, как морские волны, сияние ряды шведской пехоты.
На нашем берегу русские саперы копошились у сожженного шведами и еще дымящегося моста; несколько эскадронов драгун, сохраняя равнение, как на смотру, домчались к броду вверх по реке, а запряжки с трехфунтовыми полковыми орудиями уже подскакивали в интервалы между стоящими вдоль берега батальонами русской пехоты и лихо разворачивались, уставив жерла на противный неприятельский берег.
С шведского берега тяжело ударила гаубица, и гул несущегося ядра достиг холма, на котором стоял Петр. Ядро, разбросав комья грязи, шлепнулось у подножия холма. "Недолет!" - как бывалый артиллерист привычно определил Петр просчет шведского фейверкера и неуклюже вскарабкался на крупную племенную кобылу Лизетту, подарок дражайшего друга короля Августа Саксонского. Тем временем ударили в ответ и русские пушки, затрещали с обеих сторон ружейные выстрелы, и белый пороховой дым поплыл по долине, подбираясь к вершинам белоствольных берез, теряющих от ударов пуль последние желтые листья.
Петр медленно объезжал батареи и выставленное к ним пехотное прикрытие. Здесь, в первых шеренгах, зрелище, кажущееся издали некоей красочной забавой, выглядело в своем истинном свете, как многотрудная и кровавая работа.
Батарейцы, как на подбор рослые и дюжие мужики, быстро и ловко, как астраханские арбузы на Волге, перебрасывали из рук в руки трехфунтовые ядра и пачки с порохом, заряжали орудия, накатывали, наводили, и по взмаху офицерской шлаги и отчаянному крику: "Огонь!" - пушки рявкали, чадя мутной желто-змеиной пороховой струей. Полуоглохшие, с покрытыми порохом лицами, батарейцы делали краткую передышку, наблюдая, куда упадут ядра, со злостью сплевывали, ежели был перелет или недолет, и снова становились на свою нелегкую работу к орудиям. Но эта многотрудная работа заставляла их невольно забывать о летающей кругом смерти, и на батареях было веселее, чем в шеренгах пехотного прикрытия. Куда тоскливей было стоять в общих шеренгах (стрелять из ружей было бесполезно, поскольку шведы за рекой были вне досягаемости ружейного огня) и слышать над головой гул пролетающих ядер, грохот лопающихся бомб, посвист налетающей картечи.
Петр неспешно, не кланяясь бомбам, поехал вдоль шеренг преображенцев, астраханцев, семеновцев и ингермландцев. Роты, завидев царя, кричали "Виват!", приветственно вздымали на штыках треугольные шляпы. Настроение русских батальонов, видящих, что сам государь разделяет с ними опасность, было таково, что они могли бы пойти в атаку прямо через ледяную купель реки Ресты. Но этого не понадобилось. Драгуны Меншикова отыскали-таки брод, перешли реку и теперь мчались с фланга на позиции шведского арьергарда. Русская пехота под орудийным огнем выстояла.
* * *
Левенгаупт прискакал в арьергард к самому началу сражения. Он успел приказать сжечь мост и выдвинуть цепь стрелков в прибрежные кусты. Конечно, все это, вероятно, сделал бы и Кнорринг, однако для Левенгаупта было спокойнее, когда он все сделал сам. Спесивый граф был недоволен вмешательством командующего, но Левенгаупт только посмеивался. А потом ему стало не до графа - Петр I выводил к Ресте весь свой корволант, и генерал-аншеф прильнул к подзорной трубе, пересчитывая царские батальоны. К его радости их было не так много, этих русских батальонов!
"Ах, как он попался, ах, как он попался!" Левенгаупт; даже замурлыкал старую студенческую песенку, вынесенную им из трех университетов, где он читал в подлиннике "Записки" Гая Юлия Цезаря. И сейчас на холме он чувствовал себя в тоге Цезаря: русский корволант был на добрую четверть меньше его корпуса, и он может не только отстоять обоз, но и раздавить русских, бросив против них из перелеска у Лесной своих померанских гренадер и дворянскую конницу.
- Да, да, я атакую царя именно там, у Лесной! - пробормотал под нос себе Левенгаупт, но его размышления прервал несносный граф Кнорринг.
- Смотрите, генерал, на том берегу сам Меншиков! - граф не без удовольствия показал на разодетого в пух и прах всадника, мчащегося впереди русских драгун.
Из прибрежных кустов раздались выстрелы шведских стрелков, но ни одна пуля не задела светлейшего.
- Ваши солдаты плохо стреляют, граф! - небрежно бросил Левенгаупт. - И сейчас этот царский щеголь отыщет брод, перейдет Ресту и атакует нас с фланга.
- Разрешите, мой генерал, я с моими рейтарами сомну их! - Кнорринг нервно теребил поводья, наблюдая, как русские драгуны и впрямь переходят реку.
- Действуйте, граф! - милостиво кивнул Левенгаупт. Это он мог позволить Кноррингу: скакать впереди рейтар, рубить палашом, стрелять из пистолей. Но вот принимать решения в Курляндском корпусе мог только он сам, командующий.
Рейтары Кнорринга опрокинули передовых драгун и мчались уже к переправе, но там их в свой черед атаковали Вятский и Тверской драгунские полки, построенные Меншиковым в три линии. На лугу завязался кавалерийский бой.
Под его прикрытием по приказу Левенгаупта шведская пехота отошла, увозя с собой пушки.
Вечерело. Стоя по грудь в ледяной воде, русские саперы стучали топорами у моста, спешно готовя переправу. Ночью по двум наведенным мостам летучий корволант перешел Ресту и вышел к лесной деревушке Лопатичи. Царская охота на Левенгаупта продолжалась.
Лесное
К утру сентябрьская погода окончательно обернулась ноябрьским киселем. Осень 1708 года стояла прескверная. Дул пронизывающий до исподнего платья сиверко, шел ледяной дождь со снежной крупой, так что на кратком привале в Лопатичах солдаты тесно забили не только избы, но и хлевы, сараи и сенники, прячась от непогоды. Караульные у штаба зябко ежились, закутываясь в обтрепанные плащи, с завистью смотрели на господ штаб-офицеров, пробегающих через грязные лужи во дворе в низкую распахнутую дверь избы, откуда густо пахло наваристыми щами. Солдаты грызли сухари, матерились: в летучем корволанте неделя как не было горячей пищи. Но боле всего солдаты бранили шведа, за коим гнались уже который день и который вновь и вновь отрывался и уходил.
Жарко натопленная большая русская печь делила штабную избу на две равные половины. В той, что попросторней, толпились господа генералы и штаб-офицеры, собравшиеся для краткой консилии, из той, что поменьше, слышалось покряхтывание, бодрый хохоток: Петр, раздевшись до пояса, обливался ледяной водой, кою щедро лил ковшом на царские плечи новый царский денщик Ванька Бутурлин. "Вали гуще!" - приказывал Петр, вслушиваясь в горячий спор, что шел на генеральской половине. Спор шел великий, и от того, чем он решится, зависела и судьба всей кампании. И когда, бодрый и свежий после утренней ледяной купели, царь вышел к генералам, он с присущей ему цепкостью сразу понял, что спор тот шел по делу.
Взятый в прошлом бою мальчишка-офицерик, очнувшись от контузии уже в русском плену, при виде двух здоровенных калмыков с кнутами расплакался и дал важные показания, позже подтвержденные и другими пленными.
У Левенгаупта, как о том согласно говорили все пленные, под ружьем стояло не восемь, а шестнадцать тысяч солдат. В полках все природные шведы, а конный полк Ремсворда состоит сплошь из дворян. При корпусе семнадцать тяжелых орудий, а в обозе восемь тысяч телег, груженных многими запасами.
- Словом, пороха и ядер на нас хватит, - задумчиво заключил Петр, когда пленный повторил свои показания перед всем русским штабом. И, обратясь к принцу Дармштадтскому, холодно спросил: - Что скажет на сие европейская воинская наука?
Принц ответствовал четко: