- О! Ответ на эту грамоту султанову тогдашний кошевой атаман Иван Сирко дал самый гордый. Вот послушайте, паны воеводы, что сочинил казацкий круг в Запорожье! - И, сдерживая рвущийся из горла смех, Гусак зачитал султанский титул, каким его утвердила казацкая вольница на Сечи. - "Ты, шайтан турецкий, проклятого черта брат и товарищ и самого Люцифера секретарь. - Здесь Гусак прокашлялся и продолжал далее уже громким голосом: - Вавилонский ты кухарь, македонский колесник, иерусалимский броварник, александровский козолуп, великого и малого Египта свинарь, нашего Бога дурень и некрещеный лоб, - продолжал совершенно серьезно читать кошевой атаман грамоту, хотя в палатке уже хохотали все: и сам боярин, и командиры его полков, и даже приглашенный на Трапезу священник. Не смеялся, пожалуй, один Барятинский, который в этом поношении султана узрел ущемление царского имени. Но Гусак на окольничего и взор не обратил и закончил не без торжества: - Не будешь ты, султан, годен сынов христианских под собою мати, твоего войска мы не боимся, землею и водою будем убиться мы с тобою! - Под конец чтения Гусак лукаво улыбнулся и завершил скороговоркой: - Числа не знаем, бо календаря не маем, месяц у неба, а год у книжцы, а день такой и у нас, як и у вас!"
- Да, лихой ответ дали запорожцы султану! - Борис Петрович утер слезы, выступившие у него от смеха, - боярин от природы был смешлив.
- Ответили-то они лихо, не спорю, только мы знаем, чем ответил и сам султан на казацкую цидулку, - сердито проскрипел Барятинский и стал пересчитывать - Первое - в дополнение к Очакову, запирающему выход из днепровского лимана, турки соорудили знатную фортецию Кази-Кермень как раз у впадения Ингула в Днепр. Второе: на острове напротив сей фортеции они построили крепость Таван или Таган. Третье: на левом берегу Днепра высятся теперь еще два городка - Орлан-Ордек и Мубаран-Кермен. И четвертое: если пушек Очакова запорожцы могли и избежать, плывя вдоль левого берега лимана, то у Кази-Керменя и городков панам запорожцам весь выход не токмо в Черное море, но и в днепровский лиман турками перекрыт.
- Твоя правда, пан окольничий! - Гусак хитро прищурился. - Только разве не для того и собрано такое великое войско, чтобы турок побить и все зги городки срыть? Не так ли?
За Барятинского ответил Борис Петрович. Он поднялся во весь свой немалый рост и молвил без смеха - неспешно и важно:
- Завтра в поход, други, - пойдем к Кази-Керменю, разорим сей разбойничий вертеп на земле наших предков, да и другие крепостцы уничтожим.
* * *
В начале июля 1695 года войско Шереметева подошло к Кази-Керменю. Казаки Мазепы, шедшие до сих пор по берегу Днепра в пределах видимости, словно вдруг растворились в степи, ушли в ночь от Днепра к Коломаку.
Об этом Шереметеву сообщил купец-грек, обоз которого был перехвачен запорожскими казаками, шедшими впереди войска боярина.
- Что ты вез в Кази-Кермень и кто тебя послал? - спросили грека на первом допросе. Грек-хитрован оказался словоохотлив, так что и пытки не понадобились.
- Вез я рыбу сушеную, муку и крупу, никаких боевых припасов в обозе моем не было. Очаковский паша разве что приказал пригнать мне в Кази-Кермень стадо баранов, дабы его друг амир-бей, комендант Кази-Керменя, не имел нужду в свежем мясе. Пороха же, ядер, гранат и бомб в Кази-Кермене и так предостаточно, - скороговоркой говорил грек, тревожно поглядывая на русских предводителей.
Особую тревогу у него вызывал хмуривший тяжелые черные брови Барятинский.
"А вдруг на дыбе повесят!" Грек уже был наслышан об этой страшной пытке. Поэтому, когда Барятинский повернулся и заговорил с Шереметевым, выразительно показав на двух здоровенных палачей, нетерпеливо переминающих ноги у порога хаты, грек бухнулся на колени перед Борисом Петровичем и выложил свою последнюю карту - он может показать слабое место в крепости, где легко можно подвести подкоп.
- Стену эту между двумя боковыми башнями у реки каждый год подмывают грунтовые воды, и не дале как в мае турки ее подновляли! - решительно заявил грек Шереметеву при объезде крепости.
- Похоже, не врет грек, впрочем, и так видно, что стена по кладке отличается от старой. - Борис Петрович приказал начать подкоп против гнилого участка стены. Для большего обмана турок стали вести еще два подкопа. Турки поначалу повели горячий орудийный огонь против русских шанцев, из которых велись подкопы, но Борис Петрович недаром тащил за войском триста орудий.
Боярин на пушечную стрельбу ядер и бомб не жалел, и русские пушки четыре дня били по крепости беспрерывно. На пятый день рванули мины, заложенные в приречном подкопе. Гнилая стена рухнула, и через нее в крепость вломились новгородские стрельцы, предводительствуемые князем Барятинским. Через час Кази-Кермень взяли. Остатки гарнизона во главе с амир-беем сдались.
Кроме пленных русские захватили 30 пушек и множество припасов.
И здесь до них долетела участившаяся стрельба с реки. С комендантской башни, на которую поднялись Шереметев и Барятинский, хорошо была видна стоявшая на островке крепостца Таван.
- Смотрите, смотрите, что запорожцы делают! - восторженно закричал молоденький князь Волконский, носильщик на новый манер, адъютант Бориса Петровича. - Без всяких пушек на приступ Тавана пошли!
- Сам вижу! - сердито выговорил запыхавшийся на крутой башенной лестнице Шереметев.
И впрямь сверху как на ладони было видно, как сотни запорожских чаек неслись к острову.
- Что делает вольница, без приказу на штурм бросилась! Побьют их турки сейчас, и крепко побьют! - Похоже Барятинский даже хотел, чтобы турки дали по зубам запорожцам.
"Как ненавидит он казацкую вольницу, - подумал Шереметев про своего старого однополчанина. - Да и то, Барятинский с детства человек царский, привык поступать во всем только по цареву приказу. Ну а мне ничего не остается делать, как задним числом отдать сей приказ!"
И, повернувшись к своему носильщику, Борис Петрович приказал:
- Ты вот что, Саша, скачи к белгородским челнам и прикажи от моего имени спуститься вниз по Днепру в подмогу запорожцам.
Сопротивление на острове было сломлено только к вечеру, когда подвезенные на челнах русские пушки выбили ворота и, смешавши ряды, белгородцы и запорожцы ворвались в крепость. Таван пал.
А на другой день пришло радостное известие - напуганные падением Кази-Керменя и Тавана турки ночью сами покинули две небольшие крепостцы, лежащие на левом берегу Днепра - Ослам-Кермен и Мубаран-Кермен, - и ушли в Очаков. Цепь турецких крепостей, запиравшая русским и запорожцам выход к низовьям Днепра, была прорвана. Да и крымский хан лишился удобной переправы для своей орды и не мог теперь вовремя оказать туркам помощь на Дунае.
18 августа 1695 года прискакал в Москву Александр Волконский с радостным известием о взятии сразу четырех турецких крепостей на Днепре. По сему случаю в Успенском соборе отслужили радостный молебен.
Радовались и в союзных столицах: Вене, Варшаве, Венеции, там хорошо помнили, какую помощь крымский хан оказывал туркам и на Дунае, и в Молдове, и на Подолии.
Борис Петрович и не ведал, что о его славных викториях на Днепре писали и в голландских, и в английских, и в немецких газетах, а в Польше опубликовали даже поздравительную брошюру с гравюрой, изображающей торжественный въезд боярина в крепость Кази-Кермень. Правда, на сей гравюре впереди Шереметева ехал Петр I на колеснице, запряженной парой львов, и гетман Мазепа размахивал булавой, хотя Петр I в это время сидел в шанцах под Азовом, а Мазепа с большей частью своего войска бездеятельно стоял на Коломаке.
Второй Азов
Во второй поход на Азов поручик Михайло Голицын плыл по Дону из Воронежа вместе с другими семеновцами на галере "Глория" в составе царской эскадры. За нехваткой капитанов их брали из числа гвардейских офицеров, понеже Петр был уверен, что "гвардеец - он все умеет!". Так и Михайло, отличившийся своей храбростью еще в первом походе на Азов, был определен капитаном "Глории", на которой разместилась полурота его солдат-семеновцев. Плыть вниз по Дону было легко - надобно было только следовать курсом за царской галерой, а кормчие, стоявшие у руля на "Глории", были добрые - трое рыбаков-воронежцев, многократно водившие купеческие барки и паузки из Воронежа в Черкасск, столицу Донского казачьего войска. Старшим у них был здоровенный детина Дмитрий Решилов, которого все, впрочем, звали просто - Митяй. Черная густая борода у Митяя торчала лопатой, тяжелые руки были черными от смолы (в смолокурне его и разыскал Голицын по совету одного знакомого воронежского купца), зеленые глаза кормчего нет-нет да я вспыхивали разбойным степным огоньком. Но дело корабельное Митяй знал куда лучше, чем сухопутные солдаты: легко мог поставить и четырехугольный и трехугольный парус, твердо держал руль и отлично знал фарватер. Помогали дяде Митяю вести галеру двадцатилетние племяши-близнецы - Фрол и Глеб. Парни из тех, кого называют крепышами - что в рост, что поперек, - тоже привычные водить купецкие струги по Дону.
Солдаты-семеновцы днем дружно налегали на весла, сам Михайло и прапорщик Бартенев зорко наблюдали за сигналами с царской галеры "Принципиум". Петр I, яко капитан-командор отряда, сам составил инструкцию к сигналам, подаваемым наотмашь специальными флажками. Ночью сигналы подавали зажженными фонарями.
Голицын и Бартенев ни разу не упустили сигналы с царского флага, "Глория" не сбилась с курса и не села на мель, как случалось с иными галерами, и по прибытии в Черкасск князь Михайло получил личное добро от царя-командора.