Сергей Смирнов - Царь Горы, Или Тайна Кира Великого стр 11.

Наши тени сошлись в безмолвной схватке раньше нас. Мой противник, одетый лишь в анаксариды, а по виду арамей, двигался очень умело, качаясь, как паук, и уходя от боковых ударов. Сам он успел махнуть кинжалом дважды и даже поцарапал мне предплечье. Но я воспользовался его коротким отступлением и, качнувшись назад, метнул в него железный обоюдоострый шип. Острие вонзилось в солнечное сплетение.

Добив врага одним ударом и удержав его за волосы, чтобы не падал с грохотом на пол, я успел оттолкнуть ногой второго, который уже успел пробраться во дворец целиком. Он отлетел к стене, но тут же выдернул копье из убитого евнуха и вновь напал на меня.

Увернувшись от острия и схватившись за древко, я дер­нул врага на себя. Но в тот же миг у меня в тылу послы­шалось очень опасное движение. Закон симметрии оказался против меня. Я не поспевал за всеми и не мог раздвоиться. Только качнулся в сторону, избегая прямого удара в спину и нанося "копьеносцу" передо мной слабый, слишком про­тяженный укол сбоку под ребра.

За моими плечами послышался мощный, рубящий вы­дох тяжкого лезвия, и меня опахнуло теплом. Раздался звон­кий удар об пол.

Я развернулся волчком, выставляя копье для резкого, короткого укола.

Прямо на меня падало обезглавленное тело.

Я невольно отступил на шаг, и тело рухнуло к моим ногам.

Краем взора я заметил откатившуюся голову, за которой по полу протянулся багровый хвост.

И ту голову с ужасом узнал. Она принадлежала Нар­циссу, одному из лучших учеников Скамандра и моему приятелю по школе. Сладкоголосому Нарциссу принадле­жала та голова! Значит, сам Скамандр послал его мне во­след - убить меня ударом в спину!

Рука Нарцисса все еще вздрагивала, сжимая рукоятку кинжала.

Я только что был сгустком огня - и сразу превратился в холодный камень. Пальцы мои онемели, будто я сделался стоячим трупом. Трупом - хоть и не достало меня острие.

Передо мной был царь персов Кир.

Он стоял, пригнувшись и расставив крепкие ноги, и держал в опущенной правой руке короткий, слегка изо­гнутый меч. Он пристально смотрел на меня.

На нем висел только просторный шерстяной хитон с рукавами до плеч. Хитон едва скрывал его срамное место, и прямо против срамного места край одежды был чуть замаран брызгами крови.

Первый и последний раз в своей жизни видел его голые ноги - немного кривые, потому уменьшавшие рост, очень жилистые, покрытые густым рыжеватым волосом.

Царь Кир стоял против меня и смотрел мне прямо в глаза.

В эти мгновения уже грохотала лестница под ногами стражников, бежавших наверх спасать своего повелителя, уже мелькали новые огни.

Я успел бы поразить Кира в любую из смертельных точек - в печень, в сердце, в шею или в глаз. Успел бы проткнуть его, убить его и один раз, и дважды, и трижды. И полагаю, даже успел бы спастись сам, ведь до окошка оставалось рукой подать. Но ведь не только Анхуз-коновал, но и сам Кратон из Милета сделался трупом, пусть с копьем и кинжалом в руках. Только ступни еще чувствовали тепло, но - чужое тепло, что еще выплескивалось с кровью из чужого тела, распростертого на полу.

В светлых глазах царя гор я не видел гнева. Только - покой и власть. Тот покой и ту власть, которую видишь, глядя на далекую горную вершину.

И руки мои вдруг потеплели, и пальцы ожили.

И мои пальцы отпустили и копье и кинжал. Оружие со звоном упало.

Воины уже обступили своего повелителя, и полдюжины копий загородили царя персов.

Кир вполголоса проронил одно слово - и копья не пронзили меня насквозь. То слово значило: "Живой!"

Мы были квиты.

Два копья уперлись остриями мне в пах, одно - в кадык. Получилось, что я смотрю на царя сверху вниз. Все силы отдал тому, чтобы не отвести глаз.

И вдруг словно молния ударила в меня - и разразился гром.

Мы оба разом захохотали.

И от смеха я ожил весь и порезал-таки шею об острие копья, но не заметил боли. Воин же с испугом отстранил оружие.

Мы с царем смеялись долго. Огни светильников заис­крились у меня перед глазами, и все поплыло вокруг.

А потом мы оба перевели дух, и он спокойно, едва ли не по-дружески вопросил меня на арамейском наречии:

- Что ты здесь делаешь, вижу. Ответь, что должен был сделать. Убить убийц или царя?

Я отвечал правду и наслаждался этим:

- Царь! Я пришел убить тебя, но сначала - убить твоих убийц.

Произнося эти слова, я впервые чувствовал в себе не­описуемую полноту жизни и необъятную силу.

- Говоришь правду, вижу,- кивнул царь персов, не сво­дя с меня глаз.- Зачем?

- Чтобы оставить их позади.

- Не о том спрашиваю.

- Такова моя служба, и таков мой заработок.

- Довольно,- снова кивнул царь персов,- Остынь. Ос­туди свою память. Ночь еще не кончилась. Эта ночь будет долгой.

Он повернулся ко мне спиной и, указав пальцем куда-то в сторону и вниз, скрылся за своими стражниками. Воины сразу сомкнулись плотным строем, надвинулись на меня, схватили сильными руками, и я, не сделав ни одного шага по полу, очутился в какой-то темной и хо­лодной каморке, вполне пригодной для прояснения па­мяти.

Помню, что совершенно не чувствовал страха и был очень доволен собой. Там, в подпольной тьме царского дворца, у меня не возникло никаких обид на Скамандра, так хотевшего поскорей сделать Кратона почетным граж­данином Милета. Не было никакого желания отомстить ему. Там у меня даже не возникло любопытства, зачем понадобился Скамандру этот базарный "фокус с шарика­ми", исчезающими из руки. Там мне хотелось только, чтобы царь Кир задал мне еще какой-нибудь вопрос и я так же правдиво ответил бы ему, невзирая на самую дорогую цену правды.

И царь дал мне такую возможность, за что я и по сей день благодарен ему больше, нежели Скамандру - за самое почетное гражданство.

Прежде чем вновь привести к царю пойманного убийцу, его одели в чужую одежду, но тоже арамейской, а не пер­сидской принадлежности. Той, в которой он явился во дворец, видимо, опасались, хотя наверняка всю общупали и перетряхнули.

И вновь я проделал короткий путь, не сделав ни единого шага, то есть повиснув в крепких руках царских стражей.

Они перенесли меня в другую комнату, попросторней застенка, но с такими же грубо обтесанными каменными стенами и без окон. Ту комнату освещали простые гли­няные светильники, заправленные скорее всего пальмо­вым маслом. Прежде чем меня ткнули носом в пол, я успел заметить три небольших резных стульчика на воз­вышении, а на стене позади возвышения - золотую че­канку в виде орла с небольшой головкой и широко рас­простертыми крыльями. То был родовой знак Ахеменидов.

Стражи молча поставили убийцу на колени, пригнули ему голову к полу, а один даже придавил его шею ногой.

Вскоре я услышал, как открылась дверь (но не та, через которую внесли меня), послышались мягкие шаги, шуршание одежд, и вот с возвышения раздался властный голос:

- Поднимите его!

Я очутился на ногах.

- Отпустите ему руки! - повелел Кир.

Стражники освободили мои уже онемевшие от крепких захватов предплечья. Замечу, что меня не держали связан­ным.

Теперь царь персов возвышался передо мной во всем своем блеске - в шкуре гирканского тигра, грубо под­крашенной в пурпур, в шерстяном хитоне с рукавами до запястий, в анаксаридах из светлой кожи и высоких башмаках с золотыми колечками и тесемками, стяги­вавшими голенища. На голове Кира поблескивала зо­лотыми кольцами остроконечная тиара, закрывавшая уши.

Теперь Пастырь персов показался мне гораздо крупнее и гораздо старше, чем в час, а вернее, в миг нашего первого, чересчур близкого знакомства. В густой, тщательно завитой кольцами бороде резко проглядывала седина. Черты каза­лись правильными, если не считать крупноватого носа. Лицо выглядело прямым, продолговатым и несколько тя­желым. Лоб царя был чист. Я не увидел на его лбу ни тяжелых складок, ни торчащего вверх над переносицей пря­мого "копья тиранов". И щеки его совсем не одрябли, как бывает у людей невоздержанных или просто утомленных жизнью.

Удивили меня его руки, неподвижно лежащие на не­больших подлокотниках,- крупные, очень широкие кисти и резко выделявшиеся костяшки пальцев, какие бывают у каменотесов или пахарей. Я взглянул также на его стопы и подумал, что они непропорционально малы по сравнению с кистями. Впрочем, потом мне иногда казалось, что в оценке этих подробностей мной владела невольная иллю­зия, вызванная освещением.

По правую руку царя сидел высокий, довольно худой человек, тоже в тигровой шкуре, но некрашеной, и тоже в тиаре, но с загнутым вниз концом. То был Гистасп, двоюродный брат Кира, по своей воле отдавший ему власть над Персидой. Он выглядел года на два старше царя.

А по левую руку от Кира находился змееликий эламит, посаженный вавилонским царем правитель Элама по имени Гобрий, в те дни - гость царя персов. Без всякого коле­бания ему можно было дать и сорок и восемьдесят лет от роду. Роскошь его одеяний, похоже, превосходила все богатство самого Кира. Темно-синий парчовый кафтан эла­мита, скрывавший ступни, весь переливался узорами из золотых лилий. Пояс сверкал драгоценными камнями. Шапка на нем была круглая, плотно прилегавшая к голове и перетянутая составным обручем из электра. Само же лицо эламита так и отливало бронзой, а с тонких губ не сходила неподвижная улыбка. Этот человек вызывал у меня смутные подозрения, и Кир, как мне показалось, заметил мою тре­вогу.

- Итак, ты - Анхуз-коновал из Дамаска,- неторопли­во выговаривая каждое слово, будто кладя камень на камень, сказал Кир.

- Нет,- покачал я головой,- или не больше, чем на тридцать дней моей жизни, проведенной в Дамаске.