- Me тебя ли он высматривает, учитель? - спросил Сократа Платон.
- Нет, не меня, - ответил Сократ, засмеявшись. - Он ищет девушку, которая только что висела у него на шее и горячо целовала. Это была гетера Тимандра... Он ещё молод, наш Алкивиад!
Они не слышали речь Алкивиада, которую он произнёс перед народным собранием на Пниксе с трибуны, высеченной из скалы для Перикла. За колесницей Алкивиада можно было бы угнаться только на колеснице, а Сократ и Платон возвращались из Пирея в Афины пешком. Хотя многие из юношей, встречавших Алкивиада и не имевших ни колесниц, ни лошадей, побежали следом за ним, соревнуясь друг с другом и желая отличиться перед великим стратегом.
- Я одного боюсь, - сказал Платону Сократ, когда они подходили уже к Дипилонским воротам, - любовь народа переменчива, как морской ветер. Достигнув своего апогея, она легко превращается в нечто противоположное - в ненависть. Для этого достаточно малейшего пустяка, как для перемены ветра - одной тучки на небе.
Он понимал, что нынешней своей радостью афиняне отчасти обязаны и ему и что с возвращением Алкивиада ушли в прошлое и его беды. Не знал только, надолго ли.
Все эти десять лет, пока Алкивиада не было в Афинах, судьба Сократа, как и многих других сторонников, родственников и друзей Алкивиада, висела на волоске, на ниточке, которую мойры почему-то не торопились обрезать: ведь он, Сократ, воспитал Алкивиада, был его учителем и наставником, или, как говорил в своих речах Ферамен, глава четырёхсот олигархов, развратил Алкивиада, сделал его чудовищем. Многие ученики в эти годы покинули Сократа - одни из страха оказаться в немилости у афинян, другие по требованию своих недальновидных или враждебно настроенных по отношению к Сократу родственников. Верными ему остались только Евклид, Антисфен, Аполлодор и Ксенофонт. А потом, три года назад, к ним прибавился Платон, красивый, умный и чуткий юноша. Платон был выходцем из древнего и знатного рода Алкмеонидов, к которому принадлежал и Алкивиад...
Был конец месяца таргелиона, его двадцать пятый день - Праздник омовения Афины. По представлениям афинян, плохой день для всяких начинаний, несчастный день. Со статуи Афины Паллады в Парфеноне сняли все украшения из золота, драгоценных камней и слоновой кости и набросили на неё покрывало, чтобы никто не мог увидеть её лишённой божественного блеска и величия. У крашения мылись и протирались. Считалось, что Афина в этот день, закрыв лицо, становится суровой к людям и не велит им радоваться. Афиняне же, дождавшись возвращения Алкивиада, предались весёлому пиршеству. Сократ подумал, что позже, протрезвев, они вспомнят, что нарушили волю богини, и, суеверные, станут ждать наказания. И всякую неудачу Алкивиада будут приписывать тому, что он вернулся в Афины в несчастный День омовения; враги же его, осмелев, заявят, что его возвращение - начало грядущих бед...
Алкивиад позвал Сократа на пир, который он устроил в своём, возвращённом ему афинянами доме, и предоставил ему ложе рядом с собой.
Ночь была тёплая и короткая - приближалось летнее солнцестояние, месяц скирофорион. И потому, начавшись на вечерней заре, пир скоро увидел утреннюю зарю - так быстро пролетела эта ночь. Но слов было произнесено так много, что, когда б их удалось выстроить одно за другим и вложить в уста лишь одного говорящего, он не смог бы умолкнуть и на десятую ночь. И почти все они предназначались Алкивиаду - славили его и пророчили ему ещё более славную судьбу. А те немногие слова, что произнёс сам Алкивиад, были обращены к Сократу.
Алкивиад сказал:
- Если кто и спас меня от смерти и бесчестья, то это только он, Сократ, поистине самый мудрый человек Эллады. Я слышал его голос на чужбине, он вёл меня, как ведёт слепца поводырь. И поэтому первую благодарственную чашу я пью за учителя моего. За тебя, Сократ!
- Как только ты начал говорить, я испугался, - сказал Алкивиаду Сократ, когда на рассвете они вышли вдвоём в сад. - Я боялся, что ты проболтаешься о письме, которое я передал тебе тогда с матросом "Саламинии".
- Боялся?! - удивился Алкивиад. - Но ты достоин награды!..
- Нет, нет, - остановил его Сократ. - Ни о какой награде и речи быть не может. Достаточно того, что ты сказал. Но как бы не случилось так, Алкивиад, что твои слова превратятся в камни, которыми забрасывают меня враги. Не теперь, конечно. Теперь они затаились, забились в щели. Но скоро ты уплывёшь, Алкивиад, - сто кораблей уже оснащены и ждут тебя в Пирее. И тогда враги снова поднимут голову. Поэтому я прошу тебя, никому не рассказывай о моём письме. Жизнь переменчива, Алкивиад. И многое в ней повторяется. Как бы мне не пришлось вновь посылать тебе тайное письмо. Только ради этого я и прошу тебя не говорить лишнего. Не лишай меня возможности совершить ещё один подвиг, - засмеялся Сократ.
- Ты мало пил, учитель, если мрачные мысли не покинули тебя, - сказал Алкивиад. - Но я подчинюсь твоей просьбе. Мой горький опыт убеждает меня в том, что ты прав: нужно держать ухо востро не только с врагами, но и с друзьями. Так ли, учитель?
Сократу очень хотелось расспросить Алкивиада о том, как он жил все эти годы, о чём думал, какие истины открылись его душе, но Алкивиад не мог надолго оставить своих гостей. Сократ понимал это и потому ни о чём не спросил его. Лишь пригласил побывать у него в доме, повидаться с Ксантиппой.
- Моя старуха любит тебя, как своего сына, - сказал Сократ, когда они уже возвращались к пирующим.
- Хорошо, я побываю у тебя, - пообещал Алкивиад. - Непременно.
Пришла очередь и Сократу произнести заздравное слово. Обращаясь к Алкивиаду, он сказал:
- Я не знаю, что ты ещё совершишь, Алкивиад. Но вот наилучшее из всего, что ты сделал для себя: ты вернулся в Афины. И афиняне говорят, что из всего прошедшего наилучшим является настоящее, потому что ты вернулся. Афиняне, однако, могут заблуждаться и со временем назовут наилучшим другое время. Но для тебя, Алкивиад, уже ничто не переменится: это - твоё наилучшее время, это - наилучший из твоих пиров. Сегодня тебя чествуют за многие твои победы, но по-настоящему ты одержал лишь одну великую победу - победу над самим собой. И как надо знать себя, чтобы победить! Не один ведь только случай движет нами, но и разум. Волна сколько угодно будет бросать корабль туда и сюда, но, чтобы плыть, нужен парус. И вот разум - самый чудесный из всех парусов, парус, наполняемый ветром знания...
Сократ любил Алкивиада, гордился им, радовался его возвращению и славе, восхищался его мужеством, силой, красотой, верил в его воинский гений, но в одном всё же отказывал ему - в разумном постоянстве. Сократ и теперь не верил тому, что Алкивиада возвратила в Афины его разумная воля, а не богиня Тихе, госпожа случая и удачи.
Подтверждением этому был рассказ самого Алкивиада, навестившего Сократа на третий день после пира. Алкивиад пришёл один, в сумерках, в простом наряде. Простой наряд и сумерки избавили его от зевак, которые все эти дни преследовали Алкивиада, где бы он ни появлялся. Уставший от пышных встреч, от громких речей, он пришёл к Сократу для тихой задушевной беседы.
- Прости меня, учитель, - сказал он, обнимая Сократа. - Теперь ты видишь, кому я принадлежу, - толпе. Постоянно - толпе и так редко - самому себе. А простить прошу меня за страдания, которые невольно доставил тебе своим существованием. Я знаю, что тебя здесь оскорбляли, преследовали, что тебе грозили судом и расправой за мои проступки, что тебя покинули многие друзья и ученики, страшась за собственную шкуру, и тем самым обрекли тебя на бедность... Лучше бы я умер тогда - и сам не страдал бы, и у тебя не было бы напрасных хлопот.
- Никто не знает, что лучше, - ответил Алкивиаду Сократ. - Если мы живём, то это для чего-то нужно. И мне думается, что справедливо одно из двух: либо после жизни ничего не будет - и тогда она всё, чем мы обладаем; либо после здешней жизни, бестолковой и трудной, наступит другая жизнь, осмысленная и лёгкая, - тогда здешняя существует как ступень к той, как приготовление к другой, как обучение для иных мыслей и дел. Словом, никто не знает, что лучше - жить или не жить. Так что и твои слова - только слова.
Небо зажглось звёздами, улёгся ветер, сумрак наполнился голосами людей, собирающихся к ужину, поплыли запахи стряпни, дым. Шорох в деревьях - устраиваются на ночлег птицы. Лают собаки - выползли за ворота, когда спала дневная жара, лают на скот и на прохожих. Над Акрополем движутся факельные огни - ходит ночная стража. И уже откуда-то доносятся звуки весёлой флейты: где-то начался пир.
Ксантиппа вынесла столик во двор, поставила у стены, обвитой виноградом, зажгла масляную плошку. Принесла вино, хлеб, сыр. И когда Сократ и Алкивиад сели к столу, отошла в сторону, долго глядела на Алкивиада, на его лицо, освещаемое огоньком плошки, задумчиво улыбалась и, должно быть, думала о том, как быстро летят годы, - ведь ещё совсем недавно, казалось, Алкивиад приходил сюда мальчиком, а теперь вот зрелый мужчина с сединой в волосах.
- Что же было, Алкивиад? - спросил Сократ.
Алкивиад стал рассказывать, облокотись на стол, то роняя голову, то поднимая глаза на Сократа.