Изречения мудрецов были высечены на верхних камнях. На нижних же были нацарапаны сотни других изречений - людей тщеславных, но безвестных, посещавших в разное время Дельфийский храм Аполлона. Сократ долго читал эти надписи - их были сотни! - но не нашёл пи одной достойной того, чтобы её запомнить. При этом он заметил, что многие надписи сделаны поспешно, неразборчиво, зато имена авторов под ними процарапаны тщательно и глубоко, из чего следовало, что авторы надписей больше заботились об увековечении своих имён, чем мыслей. Как жаль, что человеческое тщеславие, глупость и суетность нашли пристанище в храме Аполлона, под чьим знаком родился и живёт он, Сократ, и кому, в сущности, служит. Он родился в фаргелионе, месяце Аполлона, - в этом месяце богиня Лето родила на Крите, в Делосе, двух близнецов, Артемиду и Аполлона, - и, значит, подпадал под покровительство лучезарного Бога муз, искусств и гармонии. Гармония - разум космоса, которому причастны философы. А первым принципом философствования служит этот увековеченный на белом камнехрама: "Познай самого себя". Ибо подобное познаётся подобным: душа мира - бессмертной человеческой душой. Душа человека - хранительница всех знаний, которые она приобрела в своих вечных скитаниях в том и в этом мире. И потому познание самого себя, своей души - это воспоминание бессмертной души о своих прежних знаниях, накопленных в скитаниях по разным мирам. Кто углубляется в себя, тот углубляется в космос и приближается к Богу. И потому познание есть высшая добродетель. Поля Блаженных принадлежат философам...
А всё дурное, всё злое совершается людьми по неведению, незнанию. Разумное, умышленное зло невозможно. Если человек знает, что есть истинное благо для него и для других, он никогда не совершит злой поступок: знание - божественная сила, и ничто не может её поколебать или одолеть. Никакое зло не совершается сознательно. Знание истинного блага не допускает, чтобы для одних оно было злом, а для других добром. Если же человек допускает такое, то он обладает не знанием, а мнением, которое, как правило, далеко от истины, так далеко, что путь от мнения до истины может стоить всей жизни, невозвратного ухода в подземелья и пропасти Тартара. Мудрость уводит человека в Поля Блаженных, где обитают Орфей, Мусей, Гомер, Гесиод, Паламед, Аякс, Агамемнон, Одиссей...
Добрый и дельный поступок - следствие ума. Преступление - следствие безумства. Следует ли казнить безумцев? Неисправимых, испорченных в самой сути своей следует посылать в Аид, на суд Миноса, Радаманта, Эака и Триптолема. Прочих же надо увещевать и наставлять для дальнейшей жизни.
Размышляя о добре и зле, Сократ подспудно думал о Демархе. Способность к философствованию - редкость. Ею обладают лишь древнейшие души, прошедшие суровые и длительные испытания жизнью и смертью. Прочим же добродетель открыта в делах, которые не требуют ни божественного откровения, ни философского самоуглубления. Им нет нужды спрашивать у богов и философов, например, о том, что лучше: взять для лошадей человека, умеющего держать вожжи или не умеющего; взять на корабль умеющего править судном или не умеющего. Или, например, о том, что может узнать человек, научившись считать, измерять, взвешивать. Сам человек, без помощи богов и философов, может стать умелым плотником, кузнецом, земледельцем, экономом, кормчим, стратегом. Философы не нуждаются в прорицателях, потому что они сами открывают в себе божественный смысл всего. Прочие же люди пусть обращаются к богам лишь по поводу значительного: о своём предназначении, о будущем своей семьи, своего дома, города, государства. Философам это открывается в общении с собственной душой. Итак, познай самого себя...
Преступление - как яма: если в неё упал один человек, то упадёт и другой, и третий, и четвёртый - пока её не зароют. Так оказался в этой яме Демарх. Сократ пока мало что знает о нём. То, что он сын сборщика налогов Диния, наводит лишь на мысль, что он может быть причастным к делам своего отца. Наводит на мысль, но ничего не доказывает. А разбойное нападение у развилки дорог в ущелье Парнаса? Соверши Демарх нападение на кого-нибудь другого, можно было бы решить, что он обыкновенный разбойник. Но он напал не на кого-нибудь, а на них, на Сократа и Софокла. Если это случайность, то он останется простым разбойником; если же не случайность, если это его первое нападение, задуманное с учётом того, что на развилке у Парнаса в этот день и час появятся они, Сократ и Софокл, то он не просто разбойник, а исполнитель чьей-то злой воли, преступного замысла, в котором добыча мало что значит, потому что важно другое - убийство... Убийство из боязни чего-то или убийство во вред кому-то.
Он, Сократ, опасен для тех, кто отравил Фидия, потому что приблизился к раскрытию преступления. Это может быть основанием для его убийства, которое, если бы Демарху всё удалось, было бы обставлено так, будто он, Сократ, подвергся разбойному нападению, ограблению и убит. А что сталось бы с Софоклом? Пришлось бы, наверное, убить и Софокла...
Другой повод для убийства - навредить Периклу. В чём состоял бы этот вред? А вот в чём: он убил Фидия, он убил Сократа, он убил Софокла. Каким же образом два последних убийства были бы приписаны Периклу?..
Сократ упорно думал об этом, когда в наос вошла жрица Арсиноя и, увидев Сократа, спросила:
- Ты хочешь увидеть место, где прорицает Пифия?
- Да! - горячо ответил Сократ. - Очень хочу.
- Тогда следуй за мной, - улыбнулась жрица. - Молчи и следуй за мной.
На несколько мгновений они задержались у статуи Аполлона. Солнце, висящее над Парнасом, ударяло в неё пучком золотых, искрящихся лучей. Столь же яркое отражение статуи светилось в чёрном, политом маслом мраморе пола. Сквозь солнечные ниши, в которые заглядывали лавр и плющ, доносился звенящий гомон Кастальского ключа, пересвист дроздов и синиц. Воздух в храме был наполнен ароматами масел и трав. Аполлон был прекрасен, светел и горд. Глаза его, словно отражая цвет лавровых листьев, отливали зеленью. Его лёгкий плащ, удерживаясь лишь на шее и руке, походил на золотое крыло. И сам он почти летел - так изящен и лёгок был его стан. А венок на златокудрой голове был сплетен из живых цветов.
- Теперь туда, - сказала Арсиноя.
Они обошли статую Аполлона и стали спускаться по широкой полутёмной лестнице навстречу дневному свету, который проникал в самом низу сквозь боковую дверь. Лестница закончилась. Они оказались как бы в перистиле, внутреннем дворике, который был окружён не колоннами, а высокой каменной стеной с мелкорешётчатым навесом. Дворик разделяла от угла до угла узкая и глубокая скальная щель, из которой медленно поднимался пар. Справа от входа в перистиль, в неглубоком бассейне, выдолбленном в скале, стояла тихая прозрачная вода. За щелью у противоположной стены перистиля рос лавр, по-молодому роскошный и зелёный, хотя кора на его толстом стволе, грубая и корявая, говорила о другом - о том, что если он и не сама Дафна, превращённая Аполлоном в лавр, то ровесник Дафны, прорицающий из себя Бог...
В центре дворика, над рассекающей его щелью, стоял бронзовый треножник - место для Пифии.
- Ты можешь подойти и прикоснуться к нему, - сказал Арсиноя Сократу - Это место под небом, на земле, над бездной. Это тот самый треножник, которым пытался овладеть Геракл. Его бронза давно стала зелёной, как лавр. Теперь спроси, о чём хочешь, - разрешила Арсиноя.
-Я хочу спросить об этой воде, - указал Сократ рукой на бассейн, - об этом источнике. Это и есть источник Коссотиды, в котором живёт дух божества?
- Из этого лавра и из этого источника дух божества переходит в Пифию, когда она, съедая лист лавра, запивает его водой Коссотиды, - ответила Арсиноя. - Дух божества парализует личную волю Пифии. И как флейта издаёт музыку флейтиста, так Пифия изрекает предсказания божества.
- А что за пар над щелью? - спросил Сократ.
- Это дыхание подземной тьмы, которое соединяется здесь с дыханием солнца. Царство мёртвых соединяется с царством живых и рождает истины прошлого и будущего. Эти истины опьяняют и изрекают себя голосом Пифии.
- Сколько лет Пифии?- спросил Сократ.
- Она молода и красива, - улыбнулась в ответ Арсиноя.
- С ней можно поговорить, как с тобой?
- Нет, - сказала жрица. - Нет.
- Почему?
- Всякое общение с людьми усиливает в ней то, что сопротивляется духу божества.
- Что это?
- Желания плоти и мысли о них, - ответила жрица, подняв руку, чтобы упредить очередной вопрос Сократа. - Теперь я задам тебе несколько вопросов, - сказал она. - Нас слышат лавр, вода, бездна и небо, а значит, слышит Аполлон. Своим рождением и призванием ты посвящён Аполлону, Сократ. И потому твои ответы должны быть полными, - она не сказала "правдивыми", чтобы пощадить самолюбие Сократа. - Ты понял?
- Да, - ответил Сократ.
- Теперь скажи, почему на копье, которое показал мне твой слуга Хромон, вернее на наконечнике копья, написано имя Перикла?
- Хромон - слуга Перикла.