- Уже скоро. Вон светает, так что скоро и солнце взойдёт. - Ксантиппе надоело кричать, да и весь запас бранных слов и обвинений она, кажется, исчерпала. Поворчала ещё немного и ушла в дом, где плакал разбуженный её криком Софрониск, их младший сын. Старший сын, Лампрокл, которому в минувшем фаргелионе исполнилось десять лет, тоже проснулся и сидел теперь на пороге дома, чесал живот, запустив руку под рубашку, и позёвывал.
- Хочешь есть? - спросил он отца, когда мать скрылась за дверью.
- Разве в этом доме есть что-нибудь съедобное?
- Мать ходила на рынок и купила целый кувшин солёных оливок. На те деньги, что тебе дали за участие в экклесии. А ещё сыру купила. Но сыр мы уже съели.
- Прекрасно, - сказал Сократ. - Тащи оливки.
Сократ не трудился в мастерской, доставшейся ему от отца, не учительствовал, не торговал, не занимался земледелием. Обтёсывать надгробные камни он бросил перед тем, как жениться: не хотел приводить молодую жену во двор, заваленный могильными плитами. Не учительствовал, так как считал, что мудрость, подобно огню, не продаётся - она дарована богами и заключена у каждого в душе, как солнечный огонь заключён во всём, что есть на земле: в металлах, в камнях, в дереве и даже в воде. Мудрость, как и огонь, человек должен добыть сам, изучив несколько приёмов. Чтобы добыть огонь, надо ударять камнем о камень, металлом о металл, тереть деревом о дерево, сталкивать дождевые тучи с тучами, высекая из них молнии. Чтобы добыть мудрость из души, нужно беседовать с себе подобными и извлекать истину из спора. Сократ не торговал, потому что ничем не владел - ни кораблями, ни товарами. Не было у него и земли, хотя часть оливковой рощи Критона, его друга, принадлежала ему - после сбора урожая, который не всегда оказывался богатым, Сократу доставалось пять-шесть медимнов оливок и медимна два масла, которых хватало на полгода. Не много приносило доходов и гусиное хозяйство Ксантиппы. Озлясь на жену, Сократ иногда говорил о её гусях, что от них больше вони, чем пользы. Главный и постоянный доход семьи складывался из того, что полис платил Сократу как свободному гражданину Афин за участие в общественных делах и для развлечений. За участие в Потидейской кампании гоплитам платили по три обола в день, а поскольку эта кампания длилась семь месяцев, Сократ получил за участие в ней из афинской казны около двухсот оболов, или более тридцати драхм. Этих денег его семье хватило на целый год. Теперь он получает деньги за участие в экклесиях - по одной-полторы драхмы, а экклесии, да хранят боги афинскую демократию, созываются часто, не реже двух раз в месяц. Полис платит и тем, кто заседает в судах, - по три обола в день, за членство в Совете Пятисот - по пять оболов в день, а ещё свободные граждане Афин получают время от времени но два-три обола, чтобы побывать в театре на каком-либо праздничном представлении, а великих праздников у афинян более сорока в году. Словом, худо-бедно, но Сократа и его семью содержит государство за счёт своей богатой казны. А за то, что казна Афин богата, что Афины кормят своих свободных и не очень обеспеченных граждан, надо благодарить Перикла - он ввёл закон об оплате всех общественных должностей и дел.
- Слава Периклу, - сказал Сократ, зачерпнув из кувшина горсть оливок. - И тебе тоже, - потрепал он по голове Лампрокла. - Усну без треска в животе. А мать видела, как ты брал кувшин с оливками? - спросил он сына.
- Нет, - ответил Лампрокл.
- Это хорошо, - похвалил его Сократ. - Так ты сохранил тишину. А тишина, сынок, самое важное в мире: когда ещё ничего не было, была тишина. И темнота. И пустота. Из тишины родился звук, из темноты - свет, из пустоты - земля, солнце, луна, звёзды. А повелел им быть - Ум. Он сказал слово - звучное, блестящее и весомое. И тогда всё произошло.
- Ты очень умный, пана, - сказал Лампрокл. - А мама говорит, что глупый. Почему?
- В каждом человеке есть то, что заслуживает упрёка. Если же упрёк произносится в гневе, то он становится чрезмерным: тогда сутулого называют горбатым, хромого - безногим, а допускающего промахи - глупцом. Вот, например, как было однажды на Олимпе: Зевс сотворил быка, Прометей - человека, Афина - дом. Позвали Мома, чтобы он оценил, хорошо ли всё сделано. Позавидовал Мом творениям богов и стал говорить: Зевс допустил оплошность, поместив у быка глаза не на рогах, и он не видит, куда бодает; Прометей напрасно сделал, поместив у человека сердце не снаружи, и нельзя сразу отличить дурного человека и увидеть, что у него на душе; Афине же, сказал Мом, следовало снабдить дом колёсами, чтобы легче было переехать, если рядом поселился дурной сосед. Разгневался Зевс на Мома за напрасные упрёки и прогнал его с Олимпа, назвав лжецом. А мог бы и простить, если бы не разгневался: ведь совершенны только сами боги, а не их творения. Об этом он зная лучше других. Клянусь харитами, эту басню Эзопу рассказал сам Мом, бог насмешки и смеха.
- За сколько драхм можно купить быка? - спросил Лампрокл.
- Хорошего быка - за пятьдесят драхм. Но зачем тебе бык? - спросил сына Сократ.
- Зачем Зевсу было создавать быка, если он мог бы купить его за пятьдесят драхм? - вопросом на вопрос ответил Лампрокл.
- Так! - рассмеялся Сократ. - Замечательно! Но Зевс создал быка, когда на земле ещё никаких быков не было.
- Да? - не поверил Лампрокл. - Но откуда же Мому было известно, что быки бодаются?
- А! - ещё громче рассмеялся Сократ. - А ты не допускаешь, что созданный Зевсом бык сразу же начал бодаться?
- Кого же он бодал? Зевса, Прометея или Афину? Или Мома? Если Мома, то почему же Мом пожалел, что у быка глаза не на рогах и что поэтому бык не видит, куда бодает? А куда быку надо было бодать Мома? Скорее всего, бык бодал кого-то из богов, наверное, Зевса, а Мом пожалел, что бык бодает своего создателя не туда. Поэтому понятно, почему Зевс разозлился на Мома.
- Прекрасно! - закричал от восторга Сократ. - Ты будешь великим софистом! - он схватил сына и принялся его тискать и щекотать. - Ты превзойдёшь самого Продика, которому я отдал за один лишь урок целую драхму!
- Целую драхму?! - изумился Лампрокл. - А сколько же он берёт за всё обучение?
- Пятьдесят драхм, - ответил Сократ.
- Значит, целого быка, - заключил Лампрокл. - Почему же ты не берёшь ни обола за уроки? Говорят, ты много знаешь.
- Достоверно я знаю лишь то, что я ничего не знаю. Все прочие мои знания недостоверны. Когда я беседую с людьми или моими учениками, я не учу их - я сам учусь. Бесплатно! А мама говорит, что я простак и не способен ни на какую хитрость. Она ошибается: самая большая хитрость - это учиться бесплатно, потому что знание - самое дорогое из всего, что можно добыть. А тот, кто не добыл подлинных знаний, всю жизнь платит за свою глупость.
Пришла Ксантиппа с Софрониском на руках, присела рядом с мужем на ступеньку, спросила:
- О чём мои мужчины здесь беседуют? - Она уже не злилась и чувствовала себя, кажется, даже виноватой, о чём можно было судить по тону её голоса.
- О богах и о знаниях, - ответил Лампрокл.
- Это похвально, - сказала Ксантиппа. - Но лучше бы вы поговорили о деньгах. Приближается война, а с нею и всякие беды. У кого много денег, те переживут все беды легко. А у кого нет денег, те не переживут, - она уткнулась лицом в спящего Софрониска и тихо заплакала.
- Зато нам нечего будет терять, - попытался успокоить жену Сократ. - Недавно астином оценил всё наше имущество в пять мин, иначе - в сто драхм. Сто драхм нынче стоит один раб. И вот если мы потеряем во время войны всё имущество, то это всё равно как если бы от нас убежал один раб. Клянусь харитами, мы обойдёмся без одного раба, Ксантиппа: у меня есть руки, есть далеко не глупая голова. А там и наши мальчики подрастут, станут нам опорой. Мы переживём. А кто потеряет сто рабов, тот не переживёт - такая большая потеря убьёт любого богача.
Ксантиппа, слушая утешительные речи мужа, придвинулась к нему и положила голову ему на плечо. Он взял с её колен Софрониска и обнял её. Утро они встретили в супружеской постели.