- Нет, нет, милые сыновья, - ласково пропела Ливия, - не спешите уединяться. Позвольте счастливой матери вначале насладиться вашим обществом.
- Да к чему тебе их общество, дорогая? - с нарочитой грубоватостью спросил Август. Он, заложив руки за спину, что выглядело по-простонародному неприлично, чуть покачивался на своих высоких каблуках (носил из-за невысокого роста). - Они и так уж получили больше, чем следовало. Посмотри-ка на них! Этот, - он указал на Друза, - прямо пыжится от довольства. Еще бы - консул! А этот, - он взглянул на Тиберия, - как всегда глядит свеклой.
Когда не нужно было произносить речей на правильном языке, Август обожал говорить по-простому, вставляя в разговор всякие словечки и выражения, какие в ходу на рынках, в кабаках и лупанариях.
- Тиберий! Уж не кажется ли мне, что ты недоволен наградой? - спросил вдруг Август, вперившись взглядом в пасынка (кто-то сказал императору, что его глаза обладают способностью заставлять собеседника говорить правду, и поэтому Август приобрел привычку, спросив о чем-нибудь, пристально вглядываться в собеседника). - Ты, может, ожидал от меня большего?
- Он, наверное, хотел полного триумфа, отец, - неожиданно прозвучал голос стоявшего неподалеку Гая. Дерзкий мальчишка не упустил случая уязвить Тиберия и напомнить ему, что усыновлен теперь Августом, а значит, по положению и он и Луций стали выше какого-то там мужа их матери.
Август, обожавший Гая, захохотал, откидывая голову назад. А Друз неожиданно вскинулся:
- Ах ты, щенок! Закрой свою щенячью пасть! И скажи спасибо, что здесь император, иначе я выдрал бы тебя как следует. - Он даже сделал короткий шаг по направлению к Гаю, отчего наглый мальчишка вздрогнул и попятился.
Вмешался Август, поймав вопросительный взгляд Ливии:
- Ну, ну, оставьте, вы оба! Здесь только я решаю, кого сечь, а кого нет. Гай, дружок! Удались к себе на время. Я позову тебя.
Друз скрипнул зубами от злости: Август и его унизил, поставив как бы на одну доску с паршивцем Гаем, и за Тиберия не заступился. А император, словно ничего и не произошло, повторил свой вопрос:
- Так как? Ты и вправду недоволен, Тиберий?
- О госуд… (Тиберий осекся, потому что Август не любил, когда его называли государем.) О нет, принцепс! Как я могу быть недовольным? Скорее мне… скорее мои заслуги переоценили…
Август все так же пристально глядел на Тиберия.
- Ха! Переоценили - скажешь тоже! - бесцеремонно вмешался в их разговор Друз. Он явно не желал ни в чем выказывать раболепия. - Недооценили - вот это будет правильно сказано! После всего, что ты сделал, брат…
- Ничего такого я не сделал, - поспешно перебил его Тиберий, стараясь сгладить неожиданно выперший в беседе острый угол. - Я только служил, и все. Любой на моем месте…
- Обгадился бы, - упрямо вставил Друз.
- Честь служить его вели… принцепсу и Риму… - Тиберий испугался уже по-настоящему. Он заметил, как Ливия смотрит на младшего сына. "Она же убьет его!" - подумал Тиберий. - Прошу тебя, брат, оставим этот разговор. Я всем доволен сверх меры.
- А, Друз? Что скажешь еще? - насмешливо спросил Август. - Здорово я вас обоих поддел, а? Да, я вижу - вы оба порядком одичали у себя в лесах! Придется вас обтесать немного!
И он опять захохотал, довольный своей шуткой.
Отсмеявшись, император повернулся и, сделав приглашающий жест, направился в ту часть дворца, где находился триклиний: это означало, что все приглашены к столу. Друз решил все-таки победить Августа в споре и, догнав его, продолжил:
- Но как же, цезарь? Здесь нарушен закон! Ведь большой триумф полагается за пять тысяч убитых врагов, разве нет?
- И что же? Тут есть юридическая тонкость, милый Друз, - отвечал Август, пришедший уже в благодушное настроение, из которого его было трудно вывести. - Триумф возможен, если в наличии пять тысяч трупов. Но он возможен также, если их будет и десять? Таких тонкостей в законе навалом, дорогой. Между тем, что возможно, и тем, что обязательно, - большая разница.
- Другим триумф назначался обязательно, цезарь.
- Брось. Здесь другой случай, - отмахнулся Август. Он приблизился к Друзу и понизил голос: - Мы с сенаторами исходили из двух положений. Первое: Тиберию на самом деле плевать на то, какую именно награду он получит. И второе: если все-таки не плевать, то у него останется стимул для наивысшей награды. Стимул, мой дорогой! - Август опять повысил голос и оглянулся на Тиберия - слышал ли тот.
Рядом с Тиберием была Ливия.
- Тебе в домашней обстановке не мешает твой венок, милый сын? - дружелюбно спросила она. - Ты вполне можешь снять его - ведь здесь на тебя уже не смотрят восторженные поклонники!
Тиберий, спохватившись, сдернул миртовый венок с головы. Повертел его в руках, не зная, куда деть. Ливия кивком подозвала смуглую рабыню-сирийку (Август таких любил), и та с глубоким поклоном, как драгоценность, приняла венок. Ливия довольно улыбнулась сыну.
- Август будет приятно удивлен такой скромностью, - сказала она. Потом подумала и добавила: - Это Юлий Цезарь любил закрыть свою лысину венком. Ты же не считаешь, что хоть чем-то похож на него?
И тихо засмеялась, потому что опять сумела указать Тиберию на его место. Он, впрочем, ничем не выразил своего отношения к очередной материнской ласке.
В триклинии расположились по старшинству: над всеми - Ливия и Август, как распорядители обеда. Ниже возлегли рядом Тиберий и Друз. И - так уж хитроумно оказались расставлены столы - справа от Августа и Ливии разместились Гай и Луций, причем даже когда они легли (хотя по возрасту им еще полагалось бы сидеть), то получилось, что оба юнца лежат выше, чем Друз с Тиберием. По левую руку от Августа разместились Антония, Юлия и Друз Младший (он сидел). Старший Друз, оглядев расположение участников обеда, хмыкнул, но, не желая, наверное, портить себе аппетит, только громко сказал, обращаясь к Тиберию:
- Ну и дела, брат! Пока мы с тобой воевали, здесь многое изменилось, ты не находишь? Пожалуй, порка откладывается!
Тиберий, не зная, что отвечать, исподлобья глянул на Гая и Луция. Оба они молчали. Только Гай, казалось, желал испепелить взглядом Друза, а Луций вопросительно смотрел на Августа.
Инцидент замялся сам собой - никто не стал развивать ссору. Август распорядился подавать на столы, рабы засуетились, забегали, обнося присутствующих вином и закусками. До горячего блюда, - а Август пообещал, что это будет необычным способом приготовленный кабан, - подали устриц, копченых угрей, свиное вымя в рассоле из тунца и каждому - по нескольку яиц, начиненных приправой, полезной для пищеварения. До вечернего пиршества (куда уже будет приглашено множество гостей) оставалось много времени, и нужно было как следует подкрепиться. С первой чашей вина, поднятой за здоровье великого Августа, обстановка и вовсе разрядилась. Все же Друз тихонько сказал Тиберию:
- Нам нужно будет о многом поговорить, братец.
Тиберий кивнул, улучив момент, когда Ливия, как всегда,
начала уговаривать Августа съесть что-нибудь повкуснее. Она своей рукой подкладывала ему лучшие кусочки, Август брал их, рассматривал и лишь некоторые отправлял в рот, пожимая плечами, а большинство клал обратно. Он совершенно не имел вкуса к хорошей еде - и так нарочито этим гордился, что можно было подумать, что кокетничает. Фиги с черствым хлебом, едва размоченным в воде, - вот ежедневная еда Августа. Во всяком случае, та, что он обычно ел в присутствии свидетелей. Причем утверждал, что ему все равно, какие фиги, - первого урожая, что тают на языке, или второго - волокнистые и жесткие.
Друз снова хмыкнул. На вопросительный взгляд Тиберия он уже не решился отвечать полным голосом. Делая вид, что увлечен устрицей, Друз пробормотал, чтобы только один брат слышал его:
- Как подумаю, что этот спектакль нашей матери Ливии приходится разыгрывать каждый день, - скулы от тоски сводит. Тебе хорошо, брат, ты скоро уедешь. А я тут торчи консулом.
Понятно, что хотел сказать Друз. Действительно, многое изменилось за последние годы. И должность консула, то есть фактически соправителя при Августе, превратившемся в царя вроде кого-нибудь из Тарквиниев, пусть и без внешней мишуры царской власти, будет должностью номинальной. Тиберий знал своего брата лучше, чем кто-либо другой, и знал также, что Друз опечален вовсе не из-за того, что получит мало власти. Он был вполне счастлив и в военном лагере, и в своем деревенском поместье (только бы рядом была Антония), и перспектива быть консулом, ничего не решающим при всевластном Августе, раздражала его простую и честную душу. Друз завидовал Тиберию, которому уже намекали, что пребывание его в Риме будет недолгим.
Братьям не удалось поговорить и после обеда, когда все разошлись готовиться к вечерним торжествам. Ливия сразу забрала Тиберия к себе, заявив, что соскучилась и желает выразить сыну свои материнские чувства.
Когда они остались одни в ее комнате, она спросила напрямик:
- Что ты скажешь о поведении своего брата?
И Тиберий решил не рисковать. Рим уже привел его в себя, а сегодняшняя выходка наглеца Гая показала, какую цену определяет Тиберию сам Август. Ссориться с матерью, даже из-за единственного и любимого брата, было равносильно самоубийству.
- Я осуждаю Друза, матушка, - покорно произнес он, - Он вел себя непростительно по отношению прежде всего к тебе, ну и к Августу, конечно.
Ливия молча ждала.