Гюльденберг сообщил, что Курцман начал чихать и кашлять вскоре после отъезда из Зальцбурга. Когда они проехали Вельс, у него зашумело в ушах и нос распух так, что он не смог вести машину и передал руль Луитпольду, что уже было плохим предзнаменованием. Он даже пересел назад. Они заехали в аптеку и купили Курцману лекарства, укутали его в плед и кое-как уложили на сиденье. Ему, Гюльденбергу, после этого всю дорогу пришлось сидеть буквально у Курцмана на ногах. Курцман все беспокоился: следите за Бруно, говорил он, по крайней мере до тех пор, пока он не отдаст рацию надворному советнику. Потому что только Бруно может показать ему, как с ней обращаться. Гюльденберг успокаивал Курцмана, и до Вены на самом деле все шло хорошо. Однако как только они доехали до первого светофора, перед которым Луитпольду пришлось остановиться, Бруно сказал: "Я на минутку", вылез и исчез за пеленой дождя. Курцман, страдая от сильного жара, все же успел отреагировать: "За ним, скорее!", – но тут загорелся зеленый, машины позади загудели, и Луитпольду ничего не оставалось, как ехать дальше.
Потом они, конечно, повернули обратно, еще раз проехали по той же улице, зашли в стоячий бар на углу и еще в один, где Бруно тоже помнили, но после этого его след потерялся.
– Одна надежда, – заключил Гюльденберг, – что в один прекрасный день Бруно объявится сам где-нибудь поблизости от отеля "Язо-мирготт". Нам остается только надеяться.
В номере начальника пахло лекарствами и горячим чаем. Курцман лежал в постели и сипло поминал Ратхарда: "Три часа под дождем! Кто это выдержит? Конечно, это не прошло мне даром".
– Ничего, не волнуйтесь, – успокаивал его Гюльденберг.
– "Не волнуйтесь, не волнуйтесь!" – проворчал Курцман – Крегель приехал?
– Да, я здесь, – отозвался Кессель.
– Портье что-нибудь заметил? Ну, что я болен?
– Нет, – сообщил Гюльденберг, – Я сказал ему, что у вас запой.
– Что?!
– У вас есть другие предложения?
– Болезнь, – начал Кессель, обращаясь к Курцману и стараясь придать своему голосу возможно больший оттенок сочувствия, – это всего лишь состояние души. Болеет лишь тот, кому хочется болеть…
– А-а, вот вы как! И кто же я теперь, по-вашему? – возмутился Курцман, резко поднимаясь в постели.
– Да нет, – смутился Кессель, – просто один старый священник говорил мне…
– А один молодой священник вам ничего не говорил? – гневно просипел Курцман. Он и в постели лежал в очках, в своих очках с толстыми роговыми дужками, над которыми вздымались густые темные брови, – Или, может быть, одна молодая монашка? Она вам ничего не говорила?
– Дело вовсе не в этом, – попытался оправдаться Кессель, – я не имел в виду вас…
– Так в чем же дело? Кого имел в виду этот ваш епископ, ваш очередной высокопоставленный знакомый?
– Просто есть такая теория…
– Если вы думаете, что можете третировать меня как угодно, раз у вас такой дядюшка, – Курцман снова упал на подушки, – то вы… вы жестоко ошибаетесь!
Гюльденберг счел нужным вмешаться.
– Луитпольд! – позвал он. – Идите сюда, надо поставить герру Курцману холодный компресс на икры.
– Нет! – возопил Курцман, – Не надо!
– Надо, надо, – успокаивал его Гюльденберг, – чтобы понизилась температура.
– У меня нет никакой температуры! – кричал Курцман.
– Как же нет, когда есть. Луитпольд, проверьте, там еще остался лед?
В ведерке для шампанского плавало несколько кусков льда.
Шампанское заказал Гюльденберг – по его словам, только ради льда. В целях конспирации ему, правда, пришлось шампанское выпить.
– Как шампанское, так непременно "Вдова Клико", – кряхтел Курцман, пока Луитпольд переворачивал его с боку на бок как куклу, готовя к ледяному компрессу, – прекрасно можно было заказать обычный "Хохригель" местного разлива, всего сто пятьдесят семь шиллингов бутылка. Лед-то все равно тот же самый, – стонал Курцман, – Так нет же. А я теперь ломай голову, по какой статье провести такие расходы. А-а… А-а-а! – вопил Курцман. Гюльденберг увязал лед в полотенце и обмотал им тощие волосатые икры шефа.
– Не дрыгайтесь, – попросил Гюльденберг – Крегель, будьте добры, подержите герру Курцману ноги.
– Крегель пусть ко мне не прикасается! – прохрипел Курцман.
В этот момент упало ведерко. Ледяная вода вылилась Курцману в постель. Курцман снова закричал.
– Это оттого, что вы дрыгаетесь, – заметил Гюльденберг. – Лежите спокойно и постарайтесь пропотеть.
– Мне холодно! – жаловался Курцман – Простыня намокла!
– Ничего, высохнет, – успокоил его Гюльденберг – Имейте хоть чуточку терпения!
– Ну кто же вытерпит такое! – пыхтел Курцман.
И тогда Луитпольд медленно подошел к постели Курцмана, положил ему на грудь свою тяжелую, грубую, широкую руку и сказал глубоким басом:
– Не извольте беспокоиться, господин доктор, все будет хорошо.
После этого он повернулся и вышел. Гюльденберг задернул шторы и спросил:
– Свет погасить?
– Не надо, – отозвался Курцман. Гюльденберг кивнул Кесселю, и они оба вышли в коридор.
– И что теперь? – спросил Кессель.
– Хм, – неопределенно произнес Гюльденберг.
– А сам Бруно никак не сумеет найти нас?
– Может быть, и сумеет. Но самая большая проблема для нас сейчас не он, а вы.
– Я?
– Вас нужно познакомить с вашими будущими информаторами, V-2022 и V-2041. Вы будете поддерживать с ними связь в Берлине. В лицо их знает только Курцман. На завтра у него была назначена с ними встреча – с одним в "Кафе Сентраль", с другим – у "Захера". Туда же должны были подойти и вы к определенному часу. Если температура у Курцмана не спадет, встреча не состоится. Одна надежда, что холодный компресс поможет.
– И в котором часу он должен был с ними встретиться?
– С 2022 в девять тридцать, с 2041 – в пятнадцать часов, – сообщил Гюльденберг.
– Лучше всего будет – медленно произнес Луитпольд, – поехать домой.
– Без Бруно? – спросил Гюльденберг.
Они решили поделить ночь на три части, так сказать, на три ночные стражи. Бар в отеле "Язомирготт" работал до пяти утра. С половины десятого до полуночи там будет дежурить Луитпольд, до половины третьего – барон, а с половины третьего до закрытия – Кессель. "До половины десятого можно не беспокоиться – сказал барон, – Бруно не появится. А когда появится, его надо будет взять под белы руки и во что бы то ни стало отправить в постель. Завтра в восемь утра я его подниму, и мы тотчас же поедем к надворному советнику".
Кессель спустился вниз и за немыслимые чаевые заказал у портье билет в Бургтеатр – там давали "Мота" Фердинанда Раймунда, – потом пошел в ресторан "Под белой трубой", где съел замечательный говяжий огузок, после чего зашел в отель переодеться и отправился в театр.
На улице шел дождь, по-прежнему вперемешку со снегом. Испытывая блаженное чувство человека, которому некуда спешить, Кессель, подняв воротник, с трубкой во рту шагал по старинным улочкам, по Грабену, через Хофбург и Хофгартен. пока не дошел до Бургтеатра. Еще не доходя до Грабена, в одной из улочек неподалеку от отеля "Язомирготт", Кессель заметил книжный магазин, показавшийся ему весьма необычным. Магазин был уже закрыт, но Кессель решил, что непременно зайдет сюда завтра, и что ни Курцману, ни Гюльденбергу сообщать об этом не стоит.
– Вас разбудить утром? – вежливо осведомился портье.
– Да, пожалуйста, – ответил Кессель – разбудите меня в четверть третьего.
– Что, простите? Я не понял…
– Нет-нет, вы все правильно поняли: разбудите меня в четверть третьего. В половине третьего я хочу пойти в бар.
– А-а… Конечно, конечно. – Портье записал что-то в своем гроссбухе, укоризненно качая головой, однако тут же прекратил это, заметив, что Кессель за ним наблюдает.
– Пятый наш человек еще не приезжал? – спросил Кессель.
– А как его фамилия?
Какая же кличка была у Бруно?
– Ну, пятый из нашей делегации, – стал объяснять Кессель, – Большой такой. Похож на кита в кудряшках. На ногах сандалии.
– Сожалею, – сообщил портье. – У меня сведений нет. Никакие господа в сандалиях к нам пока не прибывали.
Зевая, Кессель поднялся к себе и лег в постель.
В четверть третьего зазвонил телефон.
– Доброе ут… добрый ве… здравствуйте! Вы просили вас разбудить. Сейчас два часа пятнадцать минут.
– Да, спасибо, – ответил Кессель.
Народу в баре было немного. Посетители, главным образом американцы, стояли у стойки. Почти все столики были свободны, Бармен безрадостно протирал стаканы.
Увидев Кесселя, барон фон Гюльденберг сложил "Нойе Цюрхер", свою любимую газету, велел бармену приплюсовать стоимость четырнадцати выпитых мартини к гостиничному счету и сполз с высокой табуретки.
– Что-нибудь новое есть? – спросил Кессель.
– Нет, – вздохнул Гюльденберг, – Доброй ночи. Если Бруно появится, подсуньте мне под дверь записку. Ну как, вам понравилось?
– Что? – не понял Кессель.
– Вы же были в театре.
– А-а, конечно, – ответил Кессель. – Все было замечательно. "Мот" Раймунда.
Гюльденберг рассмеялся и похлопал Кесселя по плечу:
– Хотите, я вам оставлю "Нойе Цюрхер", чтобы не было так скучно? Желаю успеха!
Два с половиной часа в полупустом баре – это очень долго, особенно от половины третьего до пяти утра.
– Вам тоже мартини? – негостеприимно осведомился бармен.
Кессель кивнул.
К половине четвертого он уже прочел все, что хоть сколько-нибудь могло заинтересовать его в "Нойе Цюрхер", включая биржевые сводки и уголок любителя шахмат.
– Вы кого-нибудь ждете? – спросил его бармен.