Часть 3. ПУТНИК СЛЫШИТ МУЗЫКУ ГОР ТАМ, ГДЕ ЕЕ ИГРАЮТ
Ренфро-вэлли, Кентукки "Пырейный штат" зимой холоден и бур. Темнеет рано, и лошадей заводят на ночь в отапливаемые конюшни. Фермеры коротают время вкруг пузатых печурок с банджо и кувшином и – иногда – за разговором. Гостей зимой немного. И делать особо нечего.
Здесь, в округе Рок-Кастл, самое больше событие недели – шоу субботним вечером в крошечном местечке под названием Ренфро-вэлли, в переоборудованном под студию звукозаписи большом сарае, который стоит на трассе 25 приблизительно в пятидесяти милях к югу от Лексингтона.
* * *
Десять лет назад меломаны слетались сюда, как паломники к святилищу, – не только из близлежащих городков Кентукки, но и со всей страны. Сюда ехали ради музыки кантри и "певческих марафонов", а еще посмотреть на "старый кентуккийский амбарный пляс", о котором так часто слышали дома по радио. Шоу так разрослось, что однажды субботним летним вечером явилось пятнадцать тысяч человек, и крупный журнал послал фотографов запечатлеть происходящее для будущих поколений.
Сейчас, наверное, приедет от силы сто пятьдесят человек. Приедут из Береа, Крэб Орчарда и Причерсвиля и из местечек вроде Египта и Шоулдерблейда по ту сторону гор. Из других штатов мало кто будет. Недостаточно, чтобы оправдать использование сарая, который закрыт до весны, когда толпы снова повалят.
* * *
Зимой съезжаются только местные. Местные музыканты, везущие с собой гитары, басс-скрипки, и старые песенники собираются в студии записывать радиопередачу, которую до сих пор можно услышать в некоторых городках, но в сравнении с прошлыми годами их все меньше. Передача начинается около семи и заканчивается в девять тридцать – приблизительно в то время, когда певцы хилбилли и чемпионы "пырейного банджо" разогреваются в "Герде" нью-йоркского Гринвич-виллиджа.
Местным нет дела до приезжих. Спроси, что творится в Ренфро-вэлли, и они пожмут плечами: "Мало чего". Захочешь пойти после восьми вечера в ресторан, то, если найдешь, у кого спросить дорогу, тебя отправят в Лексингтон, в часе езды. Если мучит жажда, тебе скажут: "У нас сухой округ". Пауза. "Да, сухой округ". Опять пауза. "Может, если проедешь немного по шоссе, найдешь какую-нибудь забегаловку. Может, там кто-нибудь тебе нальет".
Поэтому, если ищешь в этих краях развлечений, едешь в Ренфро-вэлли, и пораньше. В студии тепло и музыка не менее реальна, чем люди, которые ее играют.
– Ну, а теперь, для всех ребят там, в радиомире, хочу сказать, к нам тут одна девчонка приехала. Малышка Бренда Уоллен из Винчестера, полагаю…
И малышка Бренда поет: "Крааасииивая ложь, крааасии-ивая ложь… Сердце разобьет… В прекрасном обличье…"
Потом квартет братьев Хиббард, худые лица горцев и толстенные запястья, торчащие из габардиновых рукавов: "Ох, как повеселимся на небесах…"
Шепоток одобрения в аудитории. В задней части помещения загорается вспышка. Шоу набирает обороты. К микрофону выходят сестры Фармер с бойкой версией "You are the reason".
* * *
Несколько одобрительных криков из толпы, краткий риф на скрипочке от мужика возле пианино, потом кто-то поднимает руку, прося тишины. Время рекламы.
– Вот эта будет длинная,- говорит ведущий, глядя в желтый сценарий. – Поэтому давайте дадим ее всю разом и отвяжемся.
Смешки из зала. Все ухмыляются, когда ведущий очень серьезно зачитывает рекламу в микрофон, который донесет ее звук один Господь Всемогущий знает куда.
* * *
Закончив, ведущий с облегчением вздыхает – тоже в микрофон. Всеобщий смех, и шоу идет своим чередом. Тем временем "Greenbriar boys" настраивают инструменты у "Герды": через несколько часов там выстоится длинная чопорная очередь, жадная до последней сенсации кантри.
В графстве Рок-Кастл половина десятого и "старый кентуккийский амбарный пляс" закончен до следующей недели. Лишь несколько человек остается в студии. Один – Джон Лэйр, уроженец здешних мест и в прошлом диск-жокей, который вернулся из Чикаго, чтобы принести известность Ренфро-вэлли. Здесь начинал Ред Фоули. И "Coon Creek sisters" – они родом из деревушки в холмах под названием Крепче-защепи-их-Холлер.
* * *
Выражение "пырейная музыка" Лэйра искренне озадачивает. Он считает, тут какая-то ошибка.
– Это ж старая добрая музыка гор, – утверждает он. – Та самая, которую играют больше ста лет. – Усмехаясь, он качает головой. – Только попробуй обозвать ее "пырейной музычкой" в Лексингтоне, такая драка будет!
Лэйр прощается и уходит домой. Стоянка снаружи почти пуста. У приезжего лишь два варианта: ехать в Лексингтон перекусить и, возможно, подраться либо спешить в ближайший мотель.
* * *
В нескольких милях по шоссе – городок под названием Николасвиль, где владельцы мотелей после того, что считают приличным часом, даже к двери не подходят. Когда я остановил прохожего и спросил почему, он сказал, что он шеф полиции и предложил сдать мне койку в своем доме.
Я вернулся к мотелю, прошел в контору, зажег свет и, сняв с крючка ключ, сам нашел номер. На следующее утро понадобилось двадцать минут, чтобы найти, кому заплатить, а тогда мне сказали, что в будущем мне тут будут не рады, потому что машина у меня с луисвилльскими номерами. Тут городских мальчиков не любят, особенно когда те шляются по ночам.
Если, проезжая через Кентукки, планируете заночевать, вселяйтесь в номер пораньше. А если перед сном хотите пунша, помните, что в восьмидесяти шести из ста двадцати графств местные не пьют ни капли – пока не заведете себе друзей. Забегаловки с алкоголем редки, и от одной до другой далеко, и непредусмотрительный обычно ложится спать трезвым.
Утра зимой хмурые. Просыпаясь, почти всегда видишь серое небо и добрый сельский завтрак: жареные сосиски или бекон, яичница, жареная картошка и тарелка бисквитов с маслом и яблочным джемом. Потом, после нескольких чашек кофе, двигаешь дальше.
Куда бы ты ни направлялся – на север, через сердце "Пырейного штата", на запад, через Луисвилль, на восток в горы или на юг к Теннеси, – чтобы попасть на место, долго едешь по холодному голому краю.
На узких шоссе не разгонишься, полно времени смотреть на белые заборы и размышлять, что такого находят пожевать коровы на замерзших полях. Уйма времени слушать проповеди по радио или одинокие выстрелы из обреза где-то в стороне от дороги.
В "Пырейном штате" некуда торопиться, особенно зимой, когда деревья голые, сараи побелели от инея, а большинство местных сидят у печек.
Chicago Tribune, 18 февраля, 1962
ЗАПЛУТАВШИЙ АМЕРИКАНЕЦ В ЛОГОВЕ КОНТРАБАНДИСТОВ
В Пуэрто-Эстрелла, Колубмия, кроме разговоров, заняться нечем. Но трудно понять, о чем именно разговаривают жители деревни, потому что говорят они на собственном языке – он называется гуахиро, немного похож на арабский, что не слишком хорошо на слух белого человека.
Обычно они говорят про контрабанду, потому что эта крохотная деревня с хижинами под тростниковыми крышами и общим населением в сто южноамериканских индейцев, крайне важный порт, но не для людей, а таких товаров, как виски, табак и драгоценности. Попасть сюда лицензированным судном невозможно, потому что тут нет иммиграционных чиновников и таможни тоже нет. По сути, здесь вообще нет закона, и именно поэтому Пуэрто-Эстрелла такой важный порт.
Он расположен на самой северной оконечности узкого и скалистого полуострова Ла Гуахира, на котором нет шоссе, зато много ездят на грузовиках по бездорожью. На грузовиках озят контрабанду на сотни тысяч долларов, предназначенную внутрь материка – в Колумбию и Венесуэлу. Большую ее часть везут из Арубы: переправляют ночью на быстроходных траулерах и выгружают в Пуэрто-Эстрелла для распространения по полуострову на грузовиках.
* * *
Из Арубы меня привез на закате рыболовецкий шлюп. А поскольку гавани тут нет, на берег меня доставили в крошечной лодчонке. На неприступной скале выстроилось все население деревни, мрачно и без особого гостеприимства воззрившись на первого в истории Пуэрто-Эстрелла туриста.
В Арубе индейцев-гуахиро называют "бешеными, психами и алкашами, с утра до ночи пьющими кокосовое виски". Еще в Аруба можно услышать, что мужчины одеты "только в галстуки, завязанные чуть ниже пупка". От такой информации любому станет не по себе, и, карабкаясь по крутой тропинке, сгибаясь под тяжестью багажа, я решил, что при первых же признаках неприятностей начну, как Санта-Клаус, раздавать галстуки (три отличных в огурцы для самых мрачных типов), а потом буду рвать рубашки.
Когда я перевалил за край скалы, несколько детей засмеялись, а старая карга завизжала, мужчины же только смотрели в упор. Вот перед ними белый человек, у которого двенадцать янки-долларов в кармане и больше чем на пятьсот долларов фотокамер на шее, тащит пишмашку, улыбается, потеет, у него нет и тени надежды понять местный язык, поселиться ему негде, – а им как-то придется со мной разбираться.
Последовали шумные дебаты, затем вперед выступил невысокий человечек и знаками показал мне погрузить снаряжение в древний грузовичок, который завелся от ручки. Меня отвезли в заброшенную больницу, где отвели то ли палату, то ли камеру с грязным матрасом и выбитыми стеклами – для вентиляции.
Для туристов в Пуэрто-Эстрелла нет ничего: ни отелей, ни ресторанов, ни сувениров. И еда неудобоваримая. Трижды в день она оказывалась передо мной: листья, кукуруза, чудовищно засоленная козлятина, все подается с мутной водой.