Мы были слишком далеко, чтобы разглядеть, орудуют там фэбээровцы, местные детективы или следователи страховой компании. Но как бы то ни было, они на следующие несколько ночей выставили вокруг бензоколонки вооруженную охрану, поэтому мы решили оставить ее в покое.
Но приблизительно в шесть вечера мы туда заехали и заполнили бак. У конторы слонялось шестеро костлявых мужиков, убивавших время до темноты, изучая карты и диаграммы давления в шинах. На нас они не обращали внимания, пока я не попробовал бросить десятипенсовик в автомат с колой.
– Не работает, – сказал один из них.
Прошаркав к нам, он открыл переднюю стенку автомата, как дверцу сломанного холодильника, и достал из круглой стойки бутылку. Я отдал ему десятипенсовик, который он положил себе в карман.
– А что с ним не так? – спросил я, вспомнив, как трудно было взламывать эту сволочь ломом двенадцать часов назад, когда мы старались добраться до денег.
– Тебя это не касается, – буркнул он, закуривая "Марвел" и глядя на насос, где служащий давал сдачу с десятки за протирку стекол и смену масла. – Не волнуйся, еще ночь не кончится, как кое-кому тут придется гораздо хуже, чем этой развалине. – Он покивал. – На сей раз мы к приходу сволочей готовы.
Они и впрямь были готовы. Я заметил двуствольный обрез в конце стойки с банками машинного масла. На липком полу из линолеума спали два сторожевых пса, цепи от ошейников были обмотаны вокруг автомата со жвачкой. Я испытал краткий прилив алчности, глядя на стеклянную колбу, полную красных, белых, синих и зеленых шариков. Почти все остальное мы с бензоколонки вынесли, и я почувствовал укол сожаления, что автомат со жвачкой остался цел: столько там монеток, и некому их погладить…
Оглядываясь назад, я понимаю, что то мгновение стало для меня началом взросления. Мы достаточно испытывали здесь удачу, а мир полон автоматов с разноцветной жвачкой. Я еще долго не мог забыть странной угрозы в голосе мужика.
Мы покатались немного по центральным улицам, прихлебывая теплое пиво, потом ограбили переполненный винный магазин на Мейн-стрит, затеяв драку с продавцами и обчистив кассу, пока они пытались защищаться.
На этом мы заработали меньше двухсот долларов, приблизительно столько же, сколько срубили за три взлома бензоколонки, и, уезжая из города, я, помнится, подумал, что способен на кое-что получше, чем грабить заправки и винные магазины. Мы рисковали глупо и много, достаточно, чтобы всех троих в тюрьму упрятали по меньшей мере на пять лет. У нас получилось по сто тридцать пять долларов на брата, и половина уже была истрачена на бензин, жратву, пиво и на алкашей, чтобы те купили нам виски, потому что мы были слишком молоды и нам бы не продали, а алкаши запрашивали вдвое за все, что для нас покупали.
Беспредел в Лексингтоне стал, как говорится, моим последним делом. Я даже с мелкими магазинными кражами завязал, что на некоторое время сильно изменило мой образ жизни, поскольку нужно несколько лет, чтобы приобрести сноровку и интеллектуальный подход, необходимые для того, чтобы войти в ювелирный магазин и выйти с шестью наручными часами или в главную дверь кабачка и пугать бармена поддельным удостоверением личности ровно столько, чтобы напарник успел ускользнуть через заднюю дверь с ящиком "Олд форрестер". Но, завязав, я завязал раз и навсегда. А через пятнадцать лет зарока мои навыки настолько атрофировались, что теперь я не могу украсть даже газету с уличной стойки.
И как это меня занесло в воспоминания о подростковой преступности? Я же собирался писать глубокое и серьезное политическое эссе о Ричарде Никсоне.
Впрочем, я, возможно, не так уж отклонился от темы. Думается, я имел в виду образ мыслей уличного подонка, который заставил Никсона так испытывать судьбу, что наконец он зарвался до такой степени, что его уже нельзя было не поймать. Некоторое время ему способствовали удача и апломб рискового дилетанта. Со своей базы в Белом доме Никсон и лос-анджелесские бухгалтера, которых он привез с собой, обращались с традиционной структурой власти Вашингтона с тем же презрением, какое несовершеннолетние взломщики в Джорджтауне питают к крепостям богатых и могущественных – или какое я питал к незадачливому владельцу бензоколонки в Лексингтоне.
С этим крайне трудно справиться профессиональным копам, журналистам или следователям. Лучшие умы в полиции (а также среди адвокатов или врачей) с младых ногтей обучают мыслить прецедентами и схемами: все оригинальное сказывается на механизме следствия так же, как исковерканные перфокарты, которые небрежно затолкали в компьютер. В результате – хаос и ложные выводы. Но и копы, и компьютеры запрограммированы знать: когда им чинят помехи случайной картой или хитрым подвохом, где-то рядом есть достаточное число компетентных специалистов, чтобы локализовать проблему и довольно быстро заставить машину работать как надо.
Ладно, вот теперь мы отклонились в опасном и сложном направлении. И ход нашей мысли становится неуправляем. Но прежде чем последовать ему, несправедливо было бы не упомянуть, что Times первой опубликовала сенсационные "Документы Пентагона", чем спровоцировала Никсона и его будущих громил выйти в открытую, скалясь и изрыгая угрозы, дескать, любой, причастный к публикации "Документов Пентагона", будет отправлен в тюрьму или получит повестку в столько судов, что тронется рассудком еще до того, как пойдет по миру.
Но так уж вышло, что правление Times собралось с духом и объявило, что готово померяться силами с Никсоном – на удивление резкая позиция, которую почти тут же поддержали влиятельные газеты вроде Los Angeles Times, Washington Post и Sent Louis Post-Dispatch. Этот общий фронт, каким бы шатким он ни был, вызвал серьезное смятение в Белом доме. Спиро Эгню оторвали от его рэкета и отправили вести пропаганду, дабы расшевелить Молчаливое Большинство" настроив его против "радикалов-либералов" и "либеральной элиты" "восточного истеблишмента прессы", этих "сплетничающих набобов негативизма".
Господи! Те еще были деньки, а?
Странная интерлюдия: оборванное
предсказание для протокола… Мрачные
известия из Сан-Клементе: несчастный
психопат с хронической уремией…
Уголовник-миллионер на федеральном
пособии… Внезапные новости от мистера
Форда
Разве не полетишь ты, о орел! Лети.
Лучше беги, кролик, беги.
Надеюсь, вы доживете,
Чтобы увидеть, как садится солнце.
"Marshall Tucker Band"
6 сентября, 1974
На первой странице Washington Post говорится, что Ричард Никсон сидит "одинокий и депрессивный" в своем логове в Сан-Клементе. На завтрак он высасывает сырые яйца, потом бродит взад-вперед по пляжу, часто плюя в прилив, и мрачно бормочет про какого-то поляка, чье имя не может вспомнить. Какой-то дружок из низов Джона Коннали из Хьюстона, тот самый седовласый бедолага, который наделал столько шума в Верховном суде, а теперь у него в кармане – дезертировавшее большое жюри полное нахальных ниггеров, которые (по словам самого Никсона) "хотят обглодать труп".
Вот уж точно… Да и зачем вообще труп, если не для обгладывания? Обсосать череп и кости, потом полить сволочь бензином и бросить спичку.
Господи Иисусе! Сколько еще низкопробной чепухи нам придется выносить от этого тупого зануды? Кому есть дело до того, что ему одиноко или что у него депрессия? Существуй в этом мире такая штука, как истинная справедливость, его вонючий труп болтался бы сейчас возле острова Пасхи, в животе акулы-молота.
Но нет, он сидит в кресле из кожзама в своем поместье у океана, его все еще охраняет наряд спецслужб, он все еще общается с внешним миром через премудрый и нетрудоспособный рупор по имени Рон Зиглер, который обходится в четыреста тысяч долларов в год. Он все еще мучит национальную прессу знакомыми, ловко запрограммированными "утечками информации", которые так хорошо послужили в последние месяцы его обреченного президентства.
"У него ужасная депрессия, и его многое угнетает, – говорит один друг. – Любой в его ситуации впал бы в депрессию. Я не хочу сказать, он сорвется. Я просто хотел сказать, что на него свалилось столько всего и сразу и он не знает, что с этим делать".
* * *
Чушь! Большим искушением было поискать, как бы донести до бедолаги, "что с этим делать", с этими жестокими клещами, в которые он нечаянно попал. Но у меня есть сильное подозрение, что, вероятно, банда подлых ниггеров в Вашингтоне уже решила за Никсона его проблему. Они намерены прислать гаду повестку и его судить.
Никсону это известно. Такого юриста, как он, вы не станете нанимать для серьезного процесса, но перспективы встречи с большим жюри по делу об Уотергейте у него настолько мрачные, что даже он должен понять, что к чему. Думается, тут кроется причина почти ежедневных комментариев на первых полосах о том, как он повредился рассудком и вообще находится в плачевном душевном состоянии. Он в очередной раз решил прибегнуть к излюбленному трюку ломания матча в четвертом раунде – плодом сходного "мозгового штурма" стало его решение похоронить сам процесс импичмента, отдав собственную версию "пленок", или, скажем, его попытка разом прикрыть расследование Уотергейтского взлома, свалив вину на Джона Дина.
По словам одного вашингтонского эксперта, повсеместно уважаемого как безукоризненный источник и проницательный знаток характера президента, "если говорить о стиле и умении вести себя корректно в критических ситуациях, Дик Никсон заодно исключительно с самим собой. В критической ситуации его инстинкт самосохранения изумляет".