– И десне это не нравится? У нее по этому поводу травма?
– Но зуб еще живой, – сказал Роджер.
В приемной, жаркой, как парник, я забрал свою куртку. В углу сидели двое, расплывчатые и самодостаточные, как любые призраки в любой приемной. Я расплатился в окошечке регистратуры, чем отвлек регистраторшу от вязанья, – пятнадцать фунтов наличными плюс видеокассета. Никакого чека. Теневая экономика. С Селиной у нас тоже сплошная теневая экономика. Учетных книг мы не ведем, и вообще никакой писанины, ни единого письма, ни одной строчки. Ни джентльменского соглашения, ни даже крепкого рукопожатия. Но мы и так все понимаем.
– Селина, – обратился я к ней через два дня после возвращения, – по пути в аэропорт Алек сказал мне странную вещь.
– Что? – спросила она, снимая куртку, и явно замялась, – Ты меня даже не поцелуешь?
– Он сказал, что ты спишь с кем-то еще, часто и помногу, – сказал я, отхлебнул из стакана и закурил очередную сигарету.
– Он английский аристократ, – сосредоточенно произнесла Селина. – На Уолл-Стрит он удвоил семейное состояние. Он присылает за мной своих слуг…
– Да нет, я серьезно. Без дураков. Он сказал, что у тебя есть кто-то на стороне. Кто-то, кого я знаю.
– И ты, дурачок, поверил? Не слушай ты его. Кстати, однажды он ко мне приставал.
– В натуре? Вот сукин сын.
– Он поцеловал меня в грудь. Потом взял за руку и прижал к своему члену. Потом…
– Господи Боже. И где вы при этом были? В койке, что ли?
– Здесь, на кухне. Он заходил, когда тебя не было.
Я плеснул себе в стакан еще и спокойно сказал:
– Селина, к тебе все пристают. Даже официанты в ресторанах. Каждый встречный-поперечный.
Она зажмурилась и рассмеялась, но сразу посерьезнела.
– Он же, кажется, твой друг.
– Все мои друзья тоже пристают к тебе.
– У тебя же нет друзей.
– Терри приставал к тебе. И Кейт. Даже папочка – это вообще почти инцест.
– Не слушай ты его. Разве не знаешь, как Алек тебе завидует? Он хочет убить нашу любовь.
Эта идея поразила меня своей новизной, во всех смыслах. Скручивая пробку со второй бутылки скотча, я вдруг подумал: "Чего-то еще явно не хватает. Но чего?" Сказал же я только:
– Ты серьезно так думаешь?
– Осторожно, льется же. Не налегал бы так, а? Еще и шести нет. Ты, кстати, получил те бумаги из банка? Сколько ты тут уже пьешь?
– Какие еще бумаги?
– Сам знаешь, какие бумаги. Мне нужна самостоятельность, хоть немного.
– Конечно, конечно.
– Мне уже двадцать восемь.
– Двадцать восемь? Никогда бы не дал.
– Спасибо, милый. По-моему, ничего такого особенного я не требую. Грегори вот выплачивает Дебби какое-то содержание. Почему ты так боишься этого? По мелочам ты не скупишься, согласна. Но как только доходит…
– Конечно, конечно.
Вся беда в том, что Селина для меня слишком умна. Я попытался сменить тему. Я уже усвоил, что сменить с ней тему можно единственным способом – отправиться в "Бутчерз-армз". Как вообще можно сменить тему, если тема всего одна? Разве что прибегнуть к насилию. Это поможет – на какое-то время. Однако, разумеется, насилие больше не вариант. Я об этом даже не думал – так, разве что секунду-другую. Самоусовершенствование, которым я тут решил подзаняться, – это абсолютно серьезно. Самодисциплина. Более цивилизованное существование.
Так что я встал с дивана, велел ей заткнуться и отправился в "Бутчерз-армз".
Щупая несчастный зуб языком и крутя шеей в поисках такси, я курсирую вдоль стоматологического пояса, минуя штукатурку и лепнину пульпитных улиц и кариозных площадей, минуя ограждения, тисненые крылечки, дорогие клиники, арабов под местным наркозом, осоловевших страдальцев зубами в лучшем парадно-выходном наряде, их женщин в мехах и гарлемском лаке, их расфуфыренных детишек, мрачных, как туча или, наоборот, радости полные штаны, – через рассекаемые автобусами трущобы Оксфорд-стрит и в Сохо, где что ни шаг, то общепит, секс или кино, по сужающимся улочкам, которые в конце концов привели меня к стеклянному заповеднику "Карбюртон, Лайнекс и Сам".
По мне, так "Карбюртон, Лайнекс и Сам" – это тоже своего рода приемная. Но какое место! Видели бы вы, как много мы друг другу платим, как мало работаем, и насколько тупы и бездарны многие из нас. Видели бы вы разбросанные там заявления об издержках и авиабилеты, видели бы наших секретарш. Когда мы учредили "К. Л. и С." пять лет назад, это был настоящий прорыв. Да и до сих пор. Множество контор пытались сделать то же самое, но ничего у них не вышло. "К. Л. и С." – это рекламное агентство, производящее собственные телеролики. Звучит раз плюнуть, верно? Попробуйте, попробуйте. Ключевой фигурой был ваш покорный слуга, с его скандальной телерекламой курева, бухла и порножурналов. Помните, какой хипеж был жарким летом семьдесят шестого? Мои нигилистские ролики огребли кучу призов и судебных повесток. Тот, который рекламировал порножурнал, вообще ни разу не показывали – только в суде. Вся эта шумиха и придала нам веса, обеспечила трескучий старт, позволила уйти в отрыв – вперед и с песней. Наш финансовый гений Найджел Троттс, засевший в подвале со своей секретаршей, ксероксом и бушелем растворимого кофе, – только он работает полный день. И то из любви к искусству.
– Найджел замастырил курьера на голландские Антилы, – сообщат мне за моим столом.
– Круто! – восхищусь я, как положено.
Все мы, такое впечатление, зарабатываем кучу денег. Как будто сами их печатаем. Даже секретарши купаются в роскоши. Машина – бесплатно. Машина – за счет заведения. Заведение- за счет кредита. Кредит- за счет конторы, причем беспроцентный. Но самое интересное, сколько все это может продолжаться. Меня этот вопрос ужасно беспокоит – сложные проценты. Не может же это быть законно. Нельзя так обращаться с деньгами. Но мы обращаемся. Какие мы алчные! Ни капли совести. Собственными глазами однажды видел, как Терри Лайнекс, этот жирный псих, выгреб тонну из мелких расходов на уик-энд в Дьеппе. Резекцию матки своей супруги он оплатил как служебные расходы – и так же выправил зубы дочке. Даже купание своего пуделя он уводит из-под налогообложения – Фифи по совместительству числится у нас сторожевой собакой. Мы прикинули, что в 1980 финансовом году Кейт Карбюртон потратил на ленчи 17 тысяч фунтов, без учета обслуживания и налога на добавленную стоимость. Видели бы вы их городские особняки и дачные домики-пряники в Костволде. Видели бы вы их машины – "томагавки", "фарраго", "бумеранги". Я тоже надираю фирму и родное государство пять лет кряду – и чем в итоге могу похвастать? Съемной берлогой, "фиаско", строящей недотрогу Селиной. Куда я их все подевал, деньги? Профукал. Просто профукал. И почему-то денег все равно остается целая куча.
– Супружнице я сказал, – провозгласил Терри Лайнекс, взгромоздив свою задницу ко мне на стол, – можешь, мол, покупать домой что угодно, любую агрегатину. Но когда что-нибудь сломается, меня чтобы не дергать, договорились? Прихожу я домой в пятницу вечером, захожу на кухню и спрашиваю: "Это что, фильм ужасов?" Стоит там новенькая поломойка, и весь пол в какой-то черной срани. "Чего встал как пень? – спрашивает она. – Звони им, пускай чинят". И что я сделал?
– Что ты сделал?
– Подал на них иск. Звякнул в "Куртис и Куртис", достал мистера Бенсона уже дома. Через десять минут захожу на кухню, и там – оба-на! – елозит пузом кверху пакистанец в комбезе, воронку вылизывает. Бесплатно. Ни забот, ни хлопот. Здорово, а? Я теперь все время так. Погнал тут мотор на техосмотр. Четыреста фунтов. Что я сделал?
– Подал на них иск.
– Подал на них иск, именно что. "Сэр, как будете платить? – спросил он у меня. – Наличными, чеком, кредиткой?" "Это я буду платить? – сказал я ему. – Еще чего. Это вы будете платить. Как засужу – мало не покажется". Они аж с лица спали, В итоге, я заплатил тридцать шесть фунтов. А на той неделе чуть не засудил фининспектора.
– Круто! – сказал я.
– Нет, но приколись, а?