Не расставаясь со стаканом и сигаретой, я отодвинул запоры и пихнул входную дверь ногой. На пороге, облокотившись о косяк, словно успел утомиться, стоял взлохмаченный толстяк и тер кулаками глаза. Скалился он злобно и устало, но во взгляде, когда он поднял голову, еще не успели погаснуть веселые искорки. Да, крупный тип, моего примерно веса. Блестящая ткань дорогого костюма отражала свет из окна в торце коридора.
– Чего надо?
– Мистер Ллуэллин? – выпрямился он.
Он явно не ожидал увидеть меня; такого, как я. Куда мне до сухопарой франтоватости Алека, до беспредельной ушлости великосветского сорвиголовы. Визитер явно не ожидал увидеть меня; такого, как он сам.
– А кто спрашивает?
– Мистера Ллуэллина случайно нет дома? Я его не застал? Не возражаете, если я взгляну?
– Возражаю.
– На самом деле, – проговорил он, – это просто глупость. Ваш приятель капитально сглупил. Но мы шутить не любим. С шутниками у нас разговор короткий. – Он шагнул вперед. – Давайте-ка разберемся.
– Как же, как же, – сказал я и шагнул ему навстречу. – Плавали – знаем. Скупаете небось чеки недействительные за полцены, а потом с ножом к горлу. – Впрочем, к моему собеседнику это явно не относилось; не костолом и не мордоворот, мелкая сошка. Вольный стрелок или фуражир. Он не выбивал из вас деньги, а нудил и выклянчивал – не мытьем, так катаньем. Занудство как средство к существованию. – Надо бы на вас заявить, – добавил я. – Тоже мне, ковбой[13] выискался. Гроза автострады.
Толстяк понуро ссутулился и отвел взгляд. На мгновение мне представилось, как он сидит у обочины в своем"криминале" или "666", весь красный и запыхавшийся, и соображает, как бы спасти положение. Но вот он плюнул на пол и криво усмехнулся.
– Передайте своему дружку, мы еще встретимся. И с вами тоже,
– Ой, боюсь, боюсь, – отозвался я.
По части запугивания этому типу ничего не светило. Тоже мне, страшилу нашли.
– До скорой встречи, – буркнул он и направился прочь по коридору, бренча ключами в кармане.
Взбодренный, я вернулся в квартиру.
– Он ушел, – провозгласил я, распахнув дверь ванной.
…Ах, порнография! Эйлин взгромоздилась на умывальник, совершенно голая. Нет, в белых трусиках. Нет, все-таки голая: молочно-белый контур- это призрак бикини. Сколько трудов-то (вдруг подумал я) ради натурализма – но, с другой стороны, чего стоит плясуньям притворяться марионетками?.. В резком белом свете ноги ее болтались на плечах у Алека, который обернулся ко мне с выражением досады и натуги. Эйлин тоже повернула голову. Взгляд ее был тусклый и фокусировался с явной неохотой – будто перед зеркалом, и заведомо без шансов обрадоваться тому, что там увидишь. Но самое странное – это был ее рот. Вот, значит, и трусики. Кружевная окантовка пенилась в углах губ, словно мятый букет.
Чек я оставил на кровати. Уже подходя к лестнице, я услышал на удивление ясный и ритмичный звук – поддакивающие всхлипы, судорожные вздохи ребенка перед чихом – и решил, что это Эйлин выплюнула кляп.
Толстый Пол нагнулся, отодвинул тяжелые черные засовы. И вот в "Шекспир" заходит Дорис Артур, гадая, на кого обратить свою благодарную улыбку. Но Толстый Пол втягивал голову в плечи, как все привратники ада, как все адские вышибалы… Филдинг Гудни сказал мне, что Дорис – "гений феминизма". Ядумал, это он так насчет постельного таланта прикалывается, но теперь у меня возникли сомнения. Я хлебнул пива и приложился к скотчу, ничем себя не выдавая в слепящем сумраке. В конце концов, за плечами у Дорис университетское образование, Гарвард. Так что сориентируется как-нибудь. Вообще-то, я терпеть не могу тех, у кого за плечами университетское образование. Ненавижу всю эту публику с их учеными степенями, дипломами и похвальными грамотами, именными стипендиями и стенографией. И вы меня тоже терпеть не можете, точно? Правда, правда. Потому что я из новых людей, у нас есть деньги, но распоряжаемся мы ими на редкость бездарно. Но что я говорю: а разве нам давали шанс, по большому счету? Вы-то, может, думали, что давали – но ничего подобного. Давали нам только деньги.
После чего с чистой совестью посылали на три буквы.. . Что до феминизма вообще говоря, тут я солидарен с каким-нибудь мафиозным крестным отцом: глыбина, матерый человечище, с места не сдвинешь, решает разобраться наконец с досадными помехами, угрожающими всему семейному делу, и призывает под светлые очи бабье, и говорит им: ну что, равноправия захотелось? А чего так долго молчали? Мы-то думали, вас все устраивает. Молчали, молчали миллион лет или сколько там, а теперь приспичило? Впрочем, я человек покладистый. Значится, так: в какое-то ближайшее время у нас должна открыться концессия где-то в пригороде. Если ничего не обломится, и если будете хорошо себя вести, та, кто его знает, может…
– Джон Сам?
Она чуть покачивалась на носках и неуверенно меня разглядывала. Девицы, какими бы ни были они мужеподобными и агрессивными, никогда не утратят этой манеры – уязвимого упования. По крайней мере, хотелось бы надеяться. На Дорис были просторные "хабешные" брюки и летная куртка, вся в заплатах: страховка от изнасилования, аналог газового баллончика. Это не помогало. Вот уж ее, сказал я себе, вот уж ее как раз имело бы полный смысл изнасиловать. С хорошим адвокатом отделаюсь парой лет. В тюряге нынче жизнь вполне сносная. Пинг-понг, телевизор, одноместные камеры.
– Садитесь, Дорис, – предложил я, ничем не выдавая волнения. – Пиво будете? Пол!
– Нет – просто воду.
– Минералку, или из-под крана сойдет?
– Сойдет, вполне.
С усилием выбравшись из-за стола, я дотащился в своем костюме (свободного покроя) до стойки- и обернулся. Дорис осматривала кабак наметанным взглядом антрополога. Несколько месяцев назад Филдинг прислал мне первую книжку этой цыпы, тонкий сборник рассказов. В Штатах у крошки Дорис все было схвачено – судя по вырезкам, которые приложили в лос-анджелесской конторе Филдинга. Для меня специально подчеркнули фразы, где тепло говорилось об оригинальности Дорис, о свежем подходе к эротизму. Книжка называлась "Ироничный возвышенный стиль" – наверно, не просто так. Один из рассказов назывался точно так же – видимо, опять не просто так. Поздно вечером я проглядел несколько из них, зевая и отчаянно борясь со сном, в поисках обещанного свежего подхода к эротизму. Прочел рассказ, называвшийся "Ироничный возвышенный стиль". Там было о бродяге, который изъяснялся одними цитатами из Шекспира. Все что он делал – это шакалил, цеплялся и клянчил, но при том сыпал сплошным Шекспиром. Этот старый бродяга – слов нет, как он меня достал. Но даже я понимал, что ритм диалога у нее – просто закачаешься. За это мы ее и подписали. Еще Филдинг назвал ее еврейской принцессой. Что да, то да, кусочек лакомый, североафриканская царица улья, смугляночка с адскими черными глазами и потрясающим, всю душу выворачивающим ртом… Ну и ну. Не удивительно, что она предпочитает рядиться черт знает во что. Но с такой внешностью, пожалуй, не совладаешь. Не задушишь, не убьешь. Меня проняло даже через многослойную пелену застарелого похмелья, через все семь покрывал.
Как Билл из "Бокс оффис", Дорис извлекла блокнот и ободряюще уставилась на меня.
– Первоначальный замысел, – прошептала она. – Не хотели бы немного рассказать о своем замысле? Где все должно происходить?
– Чего?
– Я спрашиваю, где все должно происходить. Я пожал плечами.
– Здесь, – ответил я.
Мы вместе обвели печальным взглядом недоперестроенный подвал: красноватая древесина, влажный бархатный плюш, вяло обвисшие портьеры и витражное стекло, резко выделяющийся бильярдный стол, безрукие бандиты, Толстый Пол с его бледными глазами, лицом забулдыги и разинутой варежкой смотрит на часы, стрелки которых приближаются к полудню.
– Здесь. Я родился тут наверху. Это заведение моего отца.
– Серьезно?
Даже странно, что с ее роскошных, оливкового цвета губ мог сорваться такой штамп. Зубы ее как жемчуг, жемчуг в устричной раковине, имя которой "Шекспир". Я шумно втянул воздух и начал.
– Значит, так. У нас есть отец, мать, сын и любовница. Любовница – общая у отца с сыном. Сначала она была с отцом, но потом сын тоже затесался. Сын знает, что она крутит с папашей, но тот не в курсе, что она крутит с сыном. Понимаете? Дело в том, что отец…
– Я поняла.
– …давным-давно уже ее трахает, а теперь и сын тоже, но втихомолку. Да, а еще у нее связи с мафией – когда-то она танцевала стриптиз в мафиозном клубе. Короче, однажды в ресторан… Они все работают в ресторане или в кабаке, в баре там или в клубе. Мы еще не решили, где. И любовница тоже там работает. Короче, однажды… А мать с сыном довольно близки, и у матери к любовнице свой интерес, чисто материнский. Но она ничего не знает. Короче, однажды в ресторане, где они все работают, или в кабаке, или в баре, или в клубе – у них, значит, ежедневная доставка из пекарни- отец с сыном открывают мешок муки. Но там не мука, а героин. А отцу раньше приходилось иметь дела с мафией. Он просто хочет отдать мешок обратно. Сын же…