На следующее утро я была уже на грани истерики, когда обнаружила в записной книжке как раз перед уходом из офиса клочок бумаги с именем Муррея-водителя и его телефоном. Я вспомнила, как он почувствовал инстинктивно, что я занимаюсь проституцией, хотя у меня была легальная дневная работа. Муррей, будучи водителем грузовика, конечно, не был пай-мальчиком, и я подумала, что сейчас самое время позвонить такому крутому парню вместо этих милых, умных, умеющих болтать людей, которые готовы дать сто советов, но не способны помочь делом. Поэтому я позвонила Муррею перед уходом с работы и объяснила, что случилось. Он пообещал, что, если шантажист будет звонить мне вечером в семь, он будет у меня дома в шесть тридцать.
Он велел отложить все встречи и планы, пока дело не будет решено. "Я хочу, чтобы ты была со мной, и это значит, что я будут с тобой, и ты будешь делать то, что я скажу, - вот и все".
Это был приказ, и я пришла домой сразу после пяти часов. У меня была назначена встреча на девять в тот вечер с юристом из Канады - мы решили вместе поужинать, - но я не могла предупредить его. Его рекомендовал мне знакомый стокброкер, к которому я с трудом дозвонилась на Уолл-стрит. Но и он не знал, где найти юриста. У меня просто не было возможности отменить встречу.
До шести я отшивала всех, кто хотел встретиться со мной в тот день, и так нервничала, что буквально рычала на мужчин, звонивших мне. "Оставьте меня в покое; не звоните мне сегодня вечером".
В шесть тридцать ровно Муррей позвонил в мою дверь, Я не встречалась с ним с тех пор, как три недели назад он перевозил мой скарб. Он выглядел очень крутым мужиком с темным, в оспинах, лицом и густыми черными волосами.
Казалось, Муррей тоже нервничает. Он осмотрел мою квартиру, начиная с ванной, где у меня стоял телефон, так что я могла беседовать в ванной. Ему это понравилось, и, осматривая квартиру, Муррей все время говорил: "Ксавиера, я хочу, чтобы ты делала только то, что я тебе скажу. Если что-то произойдет сегодня вечером, мы будем вместе. Только не трусь. Я знаю, что я делаю".
Муррей говорил мне "не трусь", а я действительно боялась и старалась унять нервную дрожь. Мне на самом деле не хотелось никому, даже Маку, укравшему мои снимки, причинять какой-либо вред. Все, что я хотела, - это иметь рядом мужика, когда встречусь с людьми, шантажировавшими меня, кого-то достаточно крутого, чтобы он смог просто смазать им слегка по носу и сказать: "Слушай, ты, гони снимки назад и перестань заниматься этой хреновиной!"
"Ну ладно, - сказал Муррей, - теперь запомни, что, как правило, шантажисты не стараются причинить физический ущерб жертве. Все, что им надо, - это деньги. Когда они позвонят, будешь говорить с ними по телефону из ванной, а я подниму трубку в гостиной. Ты представишь меня своим дядей. Единственным родственником в этой стране. Я представляю твои интересы, понимаешь? У меня есть машина, и, если они захотят встретиться, мы подъедем к ним".
Ровно в семь часов зазвонил телефон. В трубке зазвучал голос того самого парня, который требовал деньги прошлым вечером. Муррей поднял трубку в гостиной, и через открытую дверь я могла наблюдать за ним из ванной. Он тоже нервничал. Я сказала в трубку, что рядом сидит мой дядя и он хотел бы уладить это дело.
Затем Муррей начал переговоры. "Хелло, это мистер Аркштейн, дядя мисс Ксавиеры и ее единственный родственник в США. Я представляю интересы девушки. Мне известно, как это плохо для нее, что вы нашли эти снимки. Я не хочу, чтобы мою племянницу выслали из страны".
Голос Муррея звучал, как у кроткого, встревоженного дядюшки. "Скажите мне, сколько вы хотите, и мы встретимся с вами, - продолжал он. - Надо встретиться сегодня же и закрыть это дело, потому что девушка не спала прошлую ночь, и мне не хочется, чтобы она снова прошла через всю эту нервотрепку".
Наконец мужской голос сказал: "Хорошо. Мы хотим получить пять тысяч долларов. Встретимся у памятника перед входом на кладбище в районе Квинс в восемь часов вечера". На часах уже было начало восьмого.
Муррей согласился, и как только мы повесили трубки, он обратился ко мне: "Ксавиера, принеси-ка мне банку пива. Я должен позвонить кое-куда". Я вышла на кухню, налила стакан и вернулась в тот момент, когда заканчивался разговор, звучавший как набор шифрованных фраз. Он говорил: "Будь готов подобрать с картошкой у монумента на кладбище в Квинс в восемь пятнадцать". Я поняла, что он имел в виду, но страх током прошел через мое тело потому. что это звучало, как гангстерский разговор. Муррей выпил пиво и в десять минут восьмого сказал: "Ну ладно, давай-ка двигать. Машина стоит внизу".
"Что происходит, Муррей?" - спросила я. За окном шел дождь, перемежающийся со снегом, погода была мерзкая. Мне никоим образом не хотелось покидать теплую квартиру. Муррей сказал: "Ксавиера, делай то, что я тебе скажу, и не задавай вопросов. Сейчас мы поедем в сторону Квинс, и по дороге я расскажу кое-что о себе. Захвати с собой зонт".
Я взяла свой зонт-трость. Мы вышли из квартиры. От волнения у меня были потные ладони - такого со мной не было никогда в жизни. Все мое тело взмокло от страшного нервного напряжения, сильнее которого я никогда не испытывала до этого вечера. На улице мы влезли в старую раздолбанную машину.
"Нельзя ли поехать на более надежной машине, Муррей?" - спросила я. Он сказал, что не нужно беспокоиться. Шел проливной дождь, сквозь ветровое стекло мы едва различали дорогу. Не знаю, как Муррей находил нужный путь. И пока мы ехали, он рассказал мне немного о своей жизни.
"Ксавиера, ты должна знать, что я не только шофер. Я занимаюсь также разными другими делами. Уверен, ты слышала о мафии. Хотя я и еврей, я работаю с этими ребятами". У меня начался озноб от этого признания. "Что ты сказал, мафия? - Я почти заорала. - Я не хочу иметь никаких дел с мафией".
Я смотрела фильмы и читала о мафии, ну, как там убивают людей и потом они исчезают с лица земли. И до сих пор тщательно избегала всяких контактов с мафией.
"Я уже отсидел десять лет в тюрьме, - продолжал Муррей спокойно. - Мне сейчас тридцать семь лет. Но я выжил, и сейчас мне могут здорово намылить холку из-за тебя. Но не могу видеть, когда славные девушки вроде тебя попадают в такие передряги".
Он отвел взгляд от лобового стекла и посмотрел на меня в упор. "Я делаю это для тебя, но ты тоже должна сделать одну вещь. Дело, за которое мы взялись, - это не детская забава. Сегодня нас ждет опасная серьезная работа. Ты должна делать каждый момент лишь то, что я тебе скажу, и тогда все будет нормально. Не бойся и делай точно так, как я тебе скажу".
Думаю, что от таких слов у меня глаза полезли на лоб. "Что ты хочешь сказать, Муррей?" - спросила я.
"Повторяю, Ксавиера. Что бы ты ни увидела сегодня - никогда больше об этом не вспоминай. И никогда не упоминай моего имени и не говори никому, что произошло".
Я выглянула из окна автомобиля на мокрую улицу в падающих струях дождя, и меня прошиб холодный пот.
"Муррей, - спросила я после паузы, - почему мы должны встретиться с ними перед входом на кладбище в Квинс, ведь это, наверно, самое жуткое в мире место, особенно в такой мрачный вечер?" Муррей посмотрел на меня, как на глупого несмышленыша. "Ксавиера, - сказал он, - что за дурость. Ты что думаешь, они собираются встретиться с тобой перед входом в магазин Сакса на Пятой авеню или "Максвелле Плам"? Они хотят встретиться с нами там, где не будет свидетелей".
В пятнадцать минут девятого Муррей остановился перед входом на кладбище. Рядом проходил хайвей, по которому мчались одна за другой машины. Справа от нас стоял монумент, и около него под арочной крышей небольшой тупичок, может быть, около пяти метров длиной.
Никаких других припаркованных машин вокруг не было видно. "Муррей, - сказала я. - Все это туфта. Уже четверть девятого, а их все еще нет", Я страшно хотела домой, пока не произошло что-нибудь ужасное.
Муррей свирепо посмотрел на меня. "Делай, как тебе сказано. Садись на заднее сиденье и заткнись. И бога ради, не трясись ты так, вроде пичужки, которая вот-вот замерзнет до смерти".
Мне не оставалось ничего другого, как взять мой зонт с острым концом - мое единственное оружие в тот вечер - и перелезть на заднее сиденье машины. Но ничего не происходило. Мы наблюдали за машинами, проезжавшими мимо, и ни одна из них не остановилась А дождь продолжал моросить, и я замерзала все больше. Муррей курил сигарету за сигаретой, и было заметно, как он все сильнее нервничал. Он открыл окно, и за ним почти ничего не было видно.
Затем медленно, словно из ниоткуда, приблизилась сзади машина с включенными фарами. "Муррей, они здесь", - прошептала я. Оглянувшись, я увидела через заднее стекло автомобиля двух мужчин, сидящих на переднем сиденье автомобиля. "Муррей, это нечестно, - сказала я. - Мы договаривались о встрече только с одним".
"Не волнуйся, не волнуйся", - успокаивающе забормотал Муррей. Автомашина подъехала к нам, потом проехала мимо. Мы видели, как двое незнакомцев осматривали оттуда нашу машину, чтобы определить, сколько человек находится там. Они проехали еще немного и остановились примерно в четырех корпусах впереди. Эти двое зажгли сигареты и закурили. Затем один из них вышел из машины и подошел вплотную. При свете уличных фонарей было видно, что он одет в белую ветровку и джинсы. У него были длинные белесые прямые волосы и четырехдневная щетина. Это был, определенно, тот самый панк, и его внешность абсолютно точно соответствовала описанию того малого, подложившего письмо под дверь. Он постучал в стекло машины около Муррея, который опустил его и представился: "Эй, я ее дядя".