Сон перестроился на другую волну: Богоявление номер два. Ангельски белый свет и заряженные электричеством подсолнухи осыпаются, словно цветы отцветающей вишни в замедленной съемке; теплый ток понимания всего на свете мчится по венам, точно морфиновый паровоз; гудящий генератор запредельной нирваны просветляет все нервные окончания. Я – сверкающая галактика из крошечных оптоволоконных звезд, звездная пыль, рассыпанная в сновидении, голос Вселенной поет в моем теле благословенным божественным упоением, да святится имя мое.
Я вижу слепых рыбаков, что плывут сквозь пространство. Теперь у них выросли крылья, их улыбки – блаженны. Их татуировки сияют нездешним светом – взвихренные цвета. Над головами их – нимбы. Они запевают "Люби меня нежно", "Love Me Tender", безумно красивыми ангельскими сопрано в телепатической коммуникации.
"Песни свингующих дзен-мастеров", композиция первая: "Чужестранцы в ночи". Очень стараюсь сдержаться и не выдать красивую ложь о… или, скажем, о том, что Фрэнк Синатра по происхождению никакой не итальянец. Он – чистокровный финн. А откуда, вы думаете, у него эти пронзительные голубые глаза и светлые волосы? А вся эта биографическая итальянщина – это происки мафии, с которой ему в свое время пришлось заключить соглашение. Вы же видели "Крестного отца"? По счастливой случайности Фрэнк сейчас в Ивало – это его родной город, – приехал сюда ненадолго, на пару дней, повидаться с семьей и друзьями и спеть "Dooby dooby do, Do Do Do Do, Doooo", в порядке родственного одолжения, на торжествах по случаю золотой свадьбы своего кузена Ульриха.
Этот божественный свет пропитал все мое существо, и я понял, что Бог воистину есть любовь, что он любит меня, как сына, и что рыбаки – наши ангелы-хранители в этом опаснейшем из путешествий. Тысячи слепых ангелов-рыбаков окружали меня. Они улыбались и излучали тепло и любовь. Там, во сне, я смахнул слезу и упал на колени, беспомощный перед лицом столь величественного Добра.
На самом деле, ничего, в общем-то, не происходит. На душе хорошо и светло. Гимпо сидит – улыбается, Z с блаженным и радостным видом строчит свою Ложь и Поэзию, а я принимаю ненавязчивые знаки внимания от некоей леди неопределенного возраста, которая ущипнула меня за задницу и теперь строит мне глазки, что жутко радует Z и Гимпо. Волшебная сила килта, вот что я вам скажу. Толстый, но дружелюбный финский бизнесмен подходит к нам и желает общаться. Он занимается горным делом, и здесь у него рудники. Он ставит нам выпивку: странный коктейль на базе водки и свежего снега. На вкус – страшная гадость, но мы пьем и нахваливаем. Зажигательный джиттербаг сменяется медленным вальсом. Есть мелодии знакомые, есть совсем неизвестные. "Мы с тобой улетим на луну, мы будем плыть среди звезд…"
Я проснулся в слезах. Это были хорошие слезы – слезы радости и благодарности. Билл жарил яичницу в кухонном закутке; его извечно серьезная рожа утратила свое обычное выражение угрюмо-суровой героической решимости и осветилась любовью и счастьем. Гимпо танцевал, распевая гимны.
Я как будто проснулся совсем в другом мире, в мире, где не было паранойи, что вечно маячила у меня за плечом и норовила вцепиться в шею, как голодный вампир. В мире, где я не испытывал этого мерзкого чувства горького отвращения к себе – отвращения питавшего желчную мизантропию, которую я носил в себе, как болезнь, почти всю свою сознательную жизнь. Оно исчезло: исчезло, как паутина, унесенная свежим морским ветром. Я уже не боялся женщин, которых боялся всегда и которых втайне ненавидел; меня уже не тянуло ни к героину, ни к педерастии. Я словно переродился. Стал другим человеком, который был лучше и чище меня того, прежнего. Я стоял у окна, глядя на эту сверкающую нетронутую красоту, и плакал. Плакал в первый раз в жизни.
Где-то в мире идет война. Где-то молоденькие ребята решают объединиться в банду, а тринадцатилетняя девочка переключает телик на другую программу – посмотреть, не началось ли уже "Дома и на куличках". Но здесь и сейчас мы решаем, что пора домой спать: завтра нам рано вставать. Усевшись в машину, мы настоятельно просим Гимпо больше не применять ручной тормоз на крутых поворотах.
Возвращаемся в наш милый домик, к психозу на замкнутые пространства.
Билл так широко улыбался, что я испугался, как бы его голова не переломилась пополам. В глазах у него дрожали слезы. Слезы священной радости. Я подошел к нему и обнял за плечи, как христианин брата-христианина.
– Билл! – выдохнул я. – Этот сон!
Я был в экстазе. Он улыбнулся мне и сказал:
– Да, Зодиак, мой друг, этот сон.
Я обернулся к Гимпо – он тоже сиял, словно объевшись амфетаминов. Он прижал меня к своей мужественной груди.
– Да, Z, – рассмеялся он. – Этот сон!
Помимо прочих загадок этого богоявленческого сновидения, оказалось еще, что нам всем приснился один и тот же сон. То есть это был вовсе не сон. Это было божественное откровение, явленное нам троим. Мы обнялись и расплакались, как истеричные тетки.
– Благослови, Господи, рыбаков, – прорыдал Билл. – Они воистину любят нас, они любят нас, они нас любят! А мы любим их, и вообще – всех на свете! Люди, мы всех вас любим! – Он вытер слезы розовым шелковым носовым платком и протянул платок мне.
– Да, – сказал я. – Мы любим всех. Всех-всех-всех – даже педиков.
Я вытер нос и принялся за уборку. Гимпо расставлял по вазам живые цветы, а Билл красил губы помадой. Мы доели наши вегетарианские колбаски, расплатились за напитки и, лучась счастьем, помчались на север, на Полюс. Распевая песни Боя Джорджа. Мир был прекрасен, и мы любили всех на свете. Я надел под футболку лифчик.
Фотографируемся для истории в наших теплых полярных кальсонах: взгромоздившись на стол, в героических позах великих завоевателей Арктики. Возвращение долбоебов. Обсуждаем, каковы наши шансы найти Потерянный Аккорд. Зодиак с его выразительным голосом Кифа Ричардса, "Надломленного человека", и я со своими теориями. Гимпо нас игнорирует. Он собирается спать. Я – тоже. Z сидит за столом, нянчась со своей бутылкой "Синей этикетки". В руке – огрызок карандаша. Зыбкое пламя свечи. Z обещает, что это будут стихи полуночного просветления. Гимпо уже храпит. Я потихонечку засыпаю.
– Просыпайтесь, придурки. Не спать, не спать! Мы идем на вечеринку! – Кровать сотрясается от мощного пинка, я просыпаюсь. Z беснуется. Водки в бутылке почти не осталось.
– Z, отъебись!
– Бля, какие вы нудные!
Глава девятая
Дорога страха и тоннель судьбы
Путевой журнал Драммонда: среда, 4 ноября 1992
Снова – спать. Ну, что-то типа того… но сейчас уже утро, и я пишу эти заметки. Я еще не рассказывал, как мы придумали раздолбайство от литературы? Вроде как новое литературное направление. Типа как Вордсворт и Кольридж были романтиками, Керуак с Гинзбергом – битниками, ну а мы, соответственно, раздолбай. Z с Гимпо еще дрыхнут, храпят и попердывают на своих койках.
Мутный утренний свет и бычки по всей комнате. Сходил просрался, в первый раз за три дня, надел килт, приготовил завтрак, достойный древних королей. Теперь бужу этих сонь:
– Подъем!
Завтракаем, выезжаем. Еще один день в раю – и это я без издевки. Млечное бледное солнце тщится осветить землю, но в итоге сдается и скрывается за пеленой облаков, но нас это ни капельки не огорчает. Нам и так хорошо.
Вроде бы отпустило. Экстазийный угар прошел, и нам стало стыдно за вчерашнее. Тяжелая тишина – молчание трех мачо, мучимых раскаянием, – покачивалась в пространстве, как яйца быка на цветущем лугу. Суровое клинт-иствудское безмолвие нарушали лишь редкие звуки мужественного пердежа.
Z рассказывает про магический международный язык водки. Там, где не справляется эсперанто, на помощь приходит "Синяя этикетка". Вчера ночью, когда мы с Гимпо уже задрыхли, Z общался с мужиком из соседнего коттеджа – тот проходил мимо, случайно глянул в окно, увидел, как Z полуночничает при свечах с бутылкой водяры, и пригласил его в гости. Z живописует подробности – в своей неподражаемой, уникальной манере. Значит, приходят они с этим кренделем к нему в домик. Мужик, кстати, был колоритный: коммивояжер в кожаной жилетке. Они очень здорово посидели: кушали водку, смеялись, что-то рассказывали друг другу, говорили каждый о своем и, что характерно, прекрасно друг друга понимали. Притом что мужик говорил по-фински, a Z – соответственно, по-английски, с йоркширским акцентом, и вообще-то они не понимали ни слова из того, что говорил собеседник. И, однако, они очень мило общались. И понимали друг друга. Это важно? Конечно, важно – важно для понимания искусного, тонкого и изысканного подсюжета, что добавляет повествованию разнообразия и глубины и становится более-менее ясным только после прочтения как минимум семи томов избранных произведений раздолбаев от литературы. Так что запомните: кожаная жилетка, эсперанто и международный язык "Синей этикетки".
Пейзаж – какой-то нездешний, волшебный. Вдоль дороги – огромные камни размером с дом. Замерзшие озера с островами причудливой формы, устремленными к небу. Искривленные сосны растут из расщелин на каменистых склонах. Знаете эти японские и китайские акварели, где сплошные отвесные скалы и зыбкий туман? Так вот, пейзаж за окном – точно такой же. Может быть, это как-то связано с нами? Ну, типа, дзен-мастера на пути к сатори… может быть.
День серый и пасмурный. В машине, оказывается, есть радио. Кручу ручку настройки. Треск, помехи в эфире, а потом:
Знаешь, день убивает ночь,
Ночь разделяет день.
Попробуй скрыться,
Попробуй сбежать,
Попробуй прорваться туда, на ту сторону.