"Что же это со мной?" подумал Дмитрий. "Что? Точно, безумный стал… То сижу спокойно, то бегать начинаю… Смеюсь, кричу. Скоро плакать начну…"
- А ты поплачь, - медленно, с какой-то непонятной, но явной угрозой сказал Иеремий.
И глаза его, до того бесцветные, безжизненные, словно вырезанные из мутной, песком потёртой слюды, вспыхнули багровыми, с кровавым отсветом, огоньками.
- Поплачь…
В голосе его не было ни прежнего невозмутимого спокойствия, ни скрытой иронии, ни выводящей из себя назидательности.
Было… Торжество! Восторг от быстрой, легко одержанной победы. Тщательно скрываемая, но всё-таки прорвавшаяся, выдавшая себя радость.
Он смотрел на Дмитрия с дерзким веселием охотника, загнавшего добычу в ловушку. И губы карлика, подрагивая, тянулись в ядовитой, ехидной усмешке.
- Что? - испуганно переспросил Дмитрий и одёрнул руки (на миг ему показалось, что Иеремий, по крысиному ощерив рот, вцепится ему в палец и сдавит его, перекусывая, острыми своими зубами… нет, зубов он видел, но был почему-то был уверен, что они острые, непременно острые и прочные, словно сталь…).
- Что такое?! Чего… чего лыбишься то?
- Поплачь, - повторил Иеремий и показал Дмитрию язык (тонкий и чёрный, словно у гадюки, разве что не раздвоенный на конце… да мог бы быть и раздвоенным, едва ли бы Дмитрий тому удивился, разве что испугался бы ещё сильнее).
- Поплачь.
- Что ты заладил? Что?!
Дмитрий уже не с раздражением, а с испугом смотрел на карликов.
- Жизнь, она ведь… - Мефодий вздохнул и, взяв нож, начал медленно, размеренными движениями, намазывать масло на хлеб. - Она ведь штука такая. То смеёшься, то плачешь. А жизнь то - она проходит. Так вот, за смехом да плачами. Вот, вроде и вещи какие-то удивительные происходят. Интересные даже. Мир странным становится. Меняется вроде… Или не меняется вовсе? Может, и не меняется. Вроде замечаешь того, чего раньше не замечал. Скажем, приходит кто-то, а потом выясняется, что никто и не приходил. Ищешь, а искать и нечего. А ты это заметил. А что заметил? Ничего. Потому что ничего и не было. И всё плачешь. Или злишься. Всё вокруг тебя новое, странное такое… А смысл в том какой? Может, и никакого? Так, посмеяться немного. Да поплакать. А то ведь как без этого? Никак.
Он протянул бутерброд Дмитрию.
- Скушай, раб несчастный.
А потом голосом заботливым итихим спросил:
- Тебя за что из института выгнали?
- Чего? Я то… Меня…
- За воровство! - донёсся из-под стола радостный возглас Феклисты. - Беспутный сынок то у меня!
Разоблачение это совершенно добило Дмитрия. Он не знал, что ответить (да и что мог сказать он неожиданно усыновившей его и явно безумной старухе, которая, тем не менее, была так хорошо осведомлена о его путаной и нечистой жизни) и только смотрел растеряно на глумящихся над ним карликов.
- Вещи у сокурсников воровал, - продолжала разоблачать его Феклиста. - К декану в сейф залез… Сор вот не хотели из избы выносить… Отчислили потихоньку. Повезло сыночку моему! Повезло! А то сидеть бы, сидеть бы в узили-ще. Уж как я рада за него, как рада! Ведь выпутался, кормилец, выпутался. Да к мамке то и пришёл. Проведать, стало быть. Вот ведь у меня сыночек какой!
"Мою маму…"
Губы у Дмитрия побелели от страха и волнения.
- Мою маму, - тихо сказал он, - зовут Антонина Петровна. Она под Москвой… недалеко от Москвы… в Подольске. Она живёт там. Я на прошлой неделе у неё был. И не смей…
- Не скушал бутерброд то, - заметил Мефодий и, вздохнув, положил хлеб на стол. - Всё тебе чудится что-то. Всё кажется.
- Мама - не кажется, - тихо, но твёрдо сказал Дмитрий. - Не кажется… Не та, что под столом сидит. Не эта…
- А ещё врал всё время, - добавила Феклиста.
- Сука! - крикнул Дмитрий, сдёргивая рывком скатерть.
Тарелки, чашки, ваза с конфетами, серебристый поднос - всё, смешавшись звоном и дребезгом, полетело вниз, усыпая пол осколками и пёстрой мешаниной так неожиданного прерванного чаепития.
- Я знаю…
Феклиста, всхлипнув, выбралась из-под стола и на четвереньках поползла к шкафу. Схватившись за приоткрывшуюся дверцу, попыталась встать.
Да не смогла, и так замерла, полусогнутой, жалкой, всхлипывающей.
- Ирод, - прошипела она. - Мамку тоже обманывал. Говорил, что стипендию получает, а сам не получал. Кофту вот купил… Дескать, теперь у него повышенная стипендия. Как у отличника. Батя то спился, денег домой, почитай, года три не носит. На, дескать, мама, тебе кофту… Давно ли было? А? Почитай, месяца два прошло. А вроде как вчера…
- Я знаю точно, - сказал Дмитрий, - ты - не мама. Вы - не люди. Мрази вы!
- Это вот… - хотел было возразить Иеремий.
- Мрази! Вы чего тут сидите? Я знаю, что вы тут делаете! Знаю! Раскусил я вас, уродцы недоделанные. Я сразу заподозрил, да только сам догадке этой верить не хотел. Больно страшно было… Страшно было признать. Всё смешками отделываетесь. Насмехаетесь. А я понял! Всё понял!
- Что понял? - настороженно спросил Мефодий.
- Пауки вы! - заявил Дмитрий. - И не квартира это - паутина. Вы - пауки, которые людьми прикинулись. Заманили, затянули… Я вот бьюсь теперь в паутине вашей. Слабею. А вырваться не могу. А вы сидите тут, чаёк пьёте. Ждёте, пока я совсем ослабею. А потом? Потом что?
- Кто тебя сюда заманивал? - голос у Иеремия стал вдруг наглым и появился в нём тон высокомерно-повелительный, словно и впрямь вспомнил Иеремий о том, что он - повелитель судьбы и владыка жизни беспомощного своего гостя, а не согбенный, немощный карлик в шутовском наряде. - Кто затягивал? Очнись, тупица!
- Что?! - отбросив в сторону скатерть, Дмитрий сжал кулаки и подошёл к Иеремию.
- Изжарю, - прошипел Иеремий, в ярости брызнув слюной себе на бороду. - Заживо! На медленном огне! Назад, тварь!
- Его потушить лучше, - зажмурившись в гастрономическом блаженстве, протянул Мефодий.
И, оценивающе оглядев Дмитрия, повторил:
- Потушить! На всё том же медленном огне. И немножко соуса. И воды чуть-чуть. Так, чтобы только покрыть слегка. А господин Клоциус…
Иеремий, развернувшись, влепил Мефодию пощёчину.
- Заткнись!
От хлёсткого звука Дмитрий замер. Остановился, словно наткнувшись на неожиданно появившуюся перед ним невидимую, но непреодолимую преграду.
- Может, сразу разденешься да на поднос залезешь? - издевательски спросил его Иеремий. - Ты форточку вчера на кухне открывал?
Дмитрий молчал.
- Открывал, - ответил за него Иеремий. - Голоса, крики - слышал?
Дмитрий молчал.
- Слышал.
- Мармедоны! - торжественно провозгласил Мефодий, подняв вверх руку и указав пальцем на потолок. - Голодные!
- Голодные, - согласился Иеремий. - А почему?
Дмитрий молчал.
- Потому, - продолжил Иеремий, - что они там. Снаружи. А мы здесь. Внутри. Потому им ничего не достаётся. Ни кусочка! Вот они и воют от голода. Годами, веками. Тысячелетиями! Идти хочешь, раб неразумный? Уйти? Вырваться? А куда? Идти-то тебе некуда. Думаешь, там, вне квартиры - у тебя кто-нибудь есть? Хоть один родственник, хоть один друг, хоть кто-то, помнящий о тебе? Нет! Нет никого! Только голодные и безжалостные твари. Они равнодушны к твоей душе, к твоим чувствам, всему тому, что наполняет тебя изнутри. Им нужна только твоя оболочка. Они сожрут её! Сожрут - и следа не останется. Даже следы твои изгрызут. Даже тень твою обглодают. Здесь твоё спасение! Здесь твой дом!
- И люди тут хорошие, - добавил Мефодий. - Добрые…
- Мы - твоя семья! - торжественно закончил Иеремий. - Это твой дом!
"Охренел" подумал Дмитрий. "Бред, бред и… снова бред. С ними бесполезно…"
- Да что же вы хотите от меня? - едва не застонав от накатившего отчаяния, спросил он. - Освободиться я от вас и так не могу. Сбежать не могу. Сопротивляться устал. Чушь вашу слушать - сил нет. Кто вы?
Карлики не ответили ему. Лица их оставались недвижными, застывшими, словно маски серого, в глубоких бороздках гипса.
Даже Феклиста затихла, перестала всхлипывать и причитать.
Они ждали чего-то. Ждали.
"Они хотят услышать мой ответ" догадался Дмитрий. "Я должен понять… Или не должен?"
Он почувствовал, что устал. Устал смертельно, до полного, абсолютного безразличия к собственной участи. До нежелания думать. Ощущать что-либо. Ходить. Разговаривать. Пытаться хоть что-то понять. Дышать…
"Дышать? Не слишком ли?"
И махнул рукой. Нет, увидел внутренним, мысленным взором - безнадёжный взмах ослабевшей, вялой, безжизненной руки.
Сломленной веткой ветер взмахнул.
Безнадёжно.
"Да ну их…"
- Всё, пойду от вас подале…
- Куда? - осведомился Иеремий.
- Да так, - неопределённо ответил Дмитрий. - Так… А хоть бы опять в спальню… Там тоже вот, гномы какие-то… Летали надо мной, всю ночь летали… Сон какой-то или, может, и наяву это было… Не могу я с вами больше. Делайте что хотите… Не могу.
Он не закрывал дверь в спальню.
Она сама с лёгким скрипом закрылась у него за спиной. То ли от сквозняка, то ли слегка подтолкнул её кто-то из незримых обитателей бесконечной этой квартиры.
Дмитрий успел услышать обрывок фразы, долетевший из комнаты:
"Гномы, говорит… Ишь, прознали уже… Налетели, стервятники, на свеженькое… Обжоры… Красный куб… и в наше пространство лезут, дармоеды…"
"Надо же" подумал Дмитрий. "Они не только при мне чушь какую-то несут. Они и друг другу сказки рассказывают… Только зачем? Или всё-таки… На са-мом деле здесь бывают гости? Гости…"
Он не лёг. Упал на кровать.
И понял, что встать теперь сможет разве что один или два раза. Не больше.