Сидим в обтянутой винилом кабинке на нижнем этаже заведения из разряда "цыпленок-гриль", изучаем простеганные бархатом меню. Монолит черного мрамора, где Оро заказал столик, выглядел так, словно сдерут там с тебя на порядок больше, нежели оно того стоит, а у меня, например, с этим делом проблемы. По правде говоря, ощущение такое, словно мне отвесили пощечину, причем непонятно за что. Но я напомнила себе, что здесь – чужая страна, и, невзирая на то что щеки пощипывает от унижения, ни в чем нельзя быть уверенной. Гермико тоже помалкивает, так что решаю проверить свою гипотезу.
– А что, это охрененное хамство или где? Гермико не поднимает глаз от меню.
– Что именно?
– То, что он выкинул.
– О, – она улыбается про себя, точно что-то вспомнила, – к этому привыкаешь.
– Я привыкать отказываюсь. Приглашает нас на ужин, а потом "кидает". И вообще кто такой мистер Дин?
– Джеймс Дин*, – поясняет Гермико, скорее обращаясь к меню, нежели ко мне.
– Держите меня четверо. В Оро четыре фута росту, большую часть своей жизни он тратит на поклоны – вот уж действительно "Бунтовщик без причины"!
Гермико закрывает меню.
– Ему позволено быть грубияном, даже нонконформистом.
* Дин Джеймс (1931-1955) – американский актер с крайне скандальной репутацией; в 24 года погиб, разбившись на "Порше-Спай-дер-550". Фильм "Бунтовщик без причины" Николаса Рея, где Дин сыграл главную роль, впоследствии стал манифестом целого молодежного поколения.
– Держу пари, он даже улицу переходит, страшно сказать, на красный свет.
Гермико глядит на меня ничего не выражающим взглядом: подошла официантка. .. – Ты уже выбрала?
– Думаю, возьму телячьих ребрышек, а к ним имбирное тофу.
Гермико излагает наш заказ официантке; платье ее – из той же темно-алой ткани с ворсистым рисунком, что пошла на обложку меню.
– Это я виновата. Не надо было мне приходить.
– Что еще за фигня?
– Ему хотелось побыть с тобой, Луиза.
Официантка возвращается и швыряет на стол две пластмассовые глазурованные чашки с разноцветным овощным салатом.
– А почему бы ему так и не сказать напрямую?
– Это прозвучало бы грубостью. Если ты и так знаешь, чего ему надо, зачем ему вообще что-то говорить?
– А мне казалось, ему дозволено быть бунтарем.
Гермико одаривает меня взглядом из тех, с которыми я здесь на каждом шагу сталкиваюсь, а понимать начинаю только теперь. Означает он примерно следующее: "Даже если я объясню, все равно ты не поймешь, ты ведь не японка". А вслух говорит:
– Высказываться начистоту вовсе не считается у нас бунтарством; это просто-напросто глупость.
Мой рот набит салатом, слаще которого я в жизни своей не пробовала.
– Охрененно это все достает.
– Знаю. – Гермико накрывает мою руку своей. – Можно говорить начистоту?
– Да хоть от кого-нибудь бы дождаться!
– Я не уверена, что ты вполне понимаешь ситуацию.
– Какую еще ситуацию?
– Ну, насчет твоего романа с Оро.
– Кто сказал, что у меня с ним роман?
Гермико берет в руки пластмассовые палочки и снова откладывает их на стол.
– Нечего изображать наивность. Я видела, как ты вела себя на его концерте. Я видела, как он смотрел на тебя за кулисами. Ты просигнализировала готовность, и он тебя "подцепил".
– Я должна чувствовать себя польщенной?
– Как тебе угодно.
– Гермико, ты с ним трахаешься?
Она пытается изобразить, будто до глубины души шокирована, но не выдерживает и разражается смехом.
– В Японии таких вопросов задавать не принято.
– Значит, трахаешься.
– Мы – как брат с сестрой.
– Которые трахаются.
– Луиза! Я склонна думать, что Оро много кого трахает – уж кто бы там ему ни приглянулся.
– Мальчик мне по сердцу.
– Но если ты выберешь его, а он выберет тебя, назад хода не будет.
– Ты сказала, он может делать все, что захочет.
– У тебя – свои представления о свободе. Здесь они неприменимы. Он – маленькое божество, обладающее огромной властью. Но его поклонники, все те, кто дает ему эту власть… они им питаются.
– То есть ты мне советуешь держаться от него подальше.
– Если ты принимаешь Оро, то его историю ты тоже принимаешь. Его миф. Ты становишься персонажем в его драме.
Я хлопаю рукой по столу и разражаюсь громким смехом. Пластмассовые глазурованные чашки со стуком подпрыгивают.
– Тоже мне, удивила. Театральный педик, фу-ты нуты! Я на сцене не первый год, так что этот типажик с первого взгляда распознаю, Гермико, лапушка. Торонто звездами битком набит. Я просто хочу поиметь его, я вовсе не собираюсь входить в его созвездие на веки вечные. Гермико коротко кланяется.
– Мне так приятно, что ты прояснила свою позицию. Да уж. Может, она просто в толк не возьмет, как это
ее безупречного божка влечет к бабище настолько здоровущей, что она его целиком проглотит, не поморщится. Что ж, не одна ты в поле кактус. Я тоже этого в упор не понимаю. Он – само совершенство, а я… ну, что я? Луиза-Луиза, подлиза, сырник снизу. Может, он рассчитывает, что благодаря такому контрасту еще больше выиграет в глазах публики. А то ему это нужно!.. По большей части я вообще стараюсь не думать о том, что происходит. Я – из тех девушек, что слушаются пизды. С остальным разберемся позже.
Гермико постукивает серебристым ноготочком по скатерти "Формика".
– Луиза, очнись! Ты где?
– Я здесь.
– Официантка хочет знать, что не так с ребрышками. Поднимаю взгляд на недоуменное лицо ворсопечатной официантки. Как давно она тут торчит?
– Скажи ей, что все дженки-дженки, просто жадность фраера сгубила.
Официантка пожимает плечами и уносит мою полную до краев тарелку прочь.
– Мыслями ты где-то далеко. – Гермико легонько касается моей руки подушечками пальцев. – И такая печальная.
– Печальная? Вот уж нет. Просто устала немного. – Когда я надумаю взгрустнуть, я ей первая об этом скажу, уж не сомневайтесь!
В темном-темном гостиничном номере, темной-темной ночью, в самый разгар моих непроглядно-темных снов звонит телефон. На цифровых часах алым высвечивается 3.14.
– Простите, пожалуйста, вам звонят, – сообщает мягкий женский голос.
Как правило, если слышишь телефонную трель, именно к такому выводу и приходишь.
Синтезатор выводит первые аккорды "Пришлите клоунов".
– Привет, это Оро.
– Оро, на дворе гребаная ночь.
– Ты спишь.
– Нет, разговариваю по гребаному телефону.
– Мне нужно поговорить с тобой.
– Могли бы сделать это и раньше, еще в ресторане, мистер Дин.
– Луиза, ты на меня очень злишься?
– А хули нет.
– Хули нет, – бормочет он, пробуя слова на вкус. – Я ужасно извиняюсь. Мне так хотелось тебя увидеть, но только тебя. Понимаешь? Не Гермико – Гермико я все время вижу. Она мне как сестра.
Его грудной голос звучит совсем тихо: приходится напрягать слух, чтобы разобрать хоть что-нибудь. Актерам этот трюк отлично известен: если зритель боится чего-то недослышать, он же на самый краешек сиденья сползет. А еще в этом голосе звучат мурлыкающие интонации… нет, это было бы слишком просто, скорее низкий гуд, от которого вибрирует все мое существо.
– Понимаю.
Какого фига с ним спорить, или бранить его, или заставлять чувствовать себя распоследней свиньей из-за этой его дурацкой выходки? Против идеального, всепоглощающего себялюбия ничего не сработает. Да какого хрена, он же актер, он изобразит все, что мне нужно. В жизни не встречала человека настолько "прозрачного". А это вам не фунт изюму, верно?
Луиза?
Да здесь я, никуда не делась. И вовсе я не позабыла, что он – на другом конце провода, просто шелест его дыхания меня загипнотизировал.
– Да, Оро.
– Я хочу с тобой увидеться.
– Прямо сейчас? Ты где?
– На крыше.
– Моего отеля? Он хихикает.
– Нет. Я сплю.
– Завтра? Ну пожалуйста/
– Завтра я возвращаюсь в Киото. На твоем вертолете, рано утром. Мне завтра на работу.
– Мне тоже. А завтра вечером ты свободна?
– Сейчас сверюсь с расписанием.
Он ждет. Выслушиваю еще несколько тактов его дыхания.
– Думаю, что смогу уделить тебе время. После работы.
– Можно, я приеду к ужину?
– Нет! – Еще не хватало для него стряпать. С этого мы начинать однозначно не будем! – Приезжай после ужина. Около десяти.
– Спасибо, Луиза. Сайонара*.
Сайонара. Ох, хрен с тобой. То есть буквально.