– Понимаешь, – объясняет Оро, – я весь дом обыскал, вот не нахожу черепахи, и все тут. А потом просыпаюсь однажды утром – а она стоит в уголке. Я так обрадовался. "Добро пожаловать домой, Черепаха", – говорю. – Похоже, заметил, что я недоуменно рот разинула. – Мне эту черепаху Гермико подарила, когда мы были совсем детьми.
Смотрит на меня так, словно ждет осмысленного ответа. Мне полагается плясать от счастья по поводу того, что он отыскал-таки свою гребаную черепаху?
– Ну, музыкальный инструмент, на котором он сегодня играл. Я сама его сделала, специально для Оро.
– Настоящий панцирь морской черепахи. Когда Гермико мне его подарила, на нем было только семь струн. Я добавил еще две – для гармонии, – поясняет Оро.
– А как ты эту штуку называешь? Оро изумленно смотрит на меня.
– Черепаха. Я называю ее Черепаха. Ну, еще бы.
Тормозим у подножия высотной башни, что выглядит одновременно внушительной и построенной на скорую руку: она мерцает, точно мрамор, облепленный липучим целлофаном. Машина медленно ползет вниз по бетонному пандусу – и вот мы снова на многоярусной парковке. Оро вводит нас с Гермико в тесный лифт.
Лифт поднимается – и мы выходим в небольшой сад-оранжерею. За узким каменным мостом – ресторан, сзади огражденный выгнутой стеной стекла. Женщина в кимоно поспешает нам навстречу и, тараторя и кланяясь, ведет нас не в глубину помещения, откуда пришла, а по периметру сада. Рядом с каменным фонарем она раздвигает тканевую ширму из волокна рами – там за длинным лакированным столом расселись девицы в полотняных костюмах, лощеные мальчики в белых рубашках, парочка захребетниц из фэн-клуба в свалявшихся шерстяных кофтах, наброшенных на плечи, дабы защититься от губительного кондиционера, и группа мужчин средних лет в темных деловых костюмах. Едва мы вышагиваем из обуви и ступаем на татами, все они разражаются аплодисментами. Еще одно полотно выгнутого стекла обеспечивает нам невыразительный вид на ночную Осаку и освещенные краны гавани за нею.
Оро восседает на почетном месте в центре стола, я – слева от него, Гермико – справа. Бесконечные смены официантов в белых жилетах приносят подносы с едой, по большей части японской, хотя в одной из серебряных кастрюль с подогревом обнаруживается кок-о-вен*, а в другой – гора картофельного салата. Девицы в льняных костюмах прохаживаются насчет моих навыков в обращении с палочками и, подозреваю, что, прикрывшись салфетками, еще и непомерный аппетит мой вовсю обсуждают, в то время как сами себе подкладывают рыбью жабру там, прозрачный ломтик цуккини – здесь. Оро, вооружившись керамическим графином, лично заботится о том, чтобы моя чашечка для сакэ не пустела. По ходу трапезы меня представляют веем и каждому, кроме как мужчинам в деловых костюмах в дальнем конце стола. У тех, как я заметила, на лацкане пиджака – по крохотной квадратной серебряной булавке.
– Кто эти croque-morts*! – спрашиваю у Гермико.
– Кто-кто?
– Ну, служащие похоронного бюро в конце стола.
– Это мои менеджеры, – сообщает Оро.
– Так много, – вздыхает Гермико.
* курица в вине (фр.).
** служащие похоронного бюро {фр.}.
– И вовсе не много. – Вид у Оро обиженный. – Один занимается телевидением, один – кино, один – музыкой, один ведет бухгалтерию и один надзирает за остальными четырьмя.
– А ты еще и в фильмах снимаешься? – Хлопаю ресницами, давая понять, сколь глубокое впечатление он произвел на простодушную гостью с Запада.
– На моем счету – детективный сериал "Маку Хама: частный сыщик" и еще полным-полно рекламных роликов, ано*… – Он загибает миниатюрные пальчики. – "Карри "Камасутра"", "Солодовое виски "Скинфлинтс"", "Ароматизированные свечи "Жорж де ла Тур"". Кроме того, я делаю по три-четыре фильма в год. Только что закончил один. Ужасно крейзовый. Знаешь Джима Джар-муша**, ну, того, что поставил "Более странно, чем рай"?
Я киваю.
– Мой новый фильм в том же духе. Хочешь посмотреть? – Подливает мне еще сакэ.
– А то.
– Ты завтра свободна?
Гляжу через его плечо на Гермико.
– Надо ли нам сегодня возвращаться на гору Курама? Она качает головой.
– Уже слишком поздно. Мы можем заночевать здесь, если ты не против.
– В ресторане?
– Это отель, Луиза.
– О’кей, – говорю я Оро. – Съездим поглядим завтра твой крейзовый фильм. Он на японском?
Он кивает.
– Я перескажу тебе сюжет.
– Нет проблем. Мне Гермико переведет.
* вот (яп.).
** Джим Джармуш (р. 1953) – американский кинорежиссер. Его фильм "Более странно, чем рай" ("Stranger Than Paradise", 1984) был отмечен "Золотой камерой" (приз за лучший дебют) на фестивале в Канне.
На краткое мгновение он смотрит на меня – глаза в глаза. Его глаз прочесть не могу – они все равно что из обсидиана, но что-то подсказывает мне, что он здорово обломался.
Когда официанты приносят чайники с зеленым чаем, Оро извлекает из внутреннего кармана блейзера пачку сигарет и протягивает ее мне.
– Что это за марка?
Он демонстрирует мне бледно-голубую этикетку: "НЕВОЗМОЖНЫЕ СИГАРЕТЫ".
С помощью маленькой нефритовой зажигалки дает мне прикурить. Ловлю его – ну, почти ловлю – на разглядывании жемчужины.
– А ты в Японии давно, Луиза?
– Нет, я…
Тканевые ширмы из волокна рами расходятся в разные стороны, и возникает еще один официант, неся в руках пагоду пустых тарелок; между тарелками торчит по полоске бумаги. Водружает пагоду на стол между нами с Оро, наклоняется, шепчет что-то Оро на ухо.
– Автографы для кухонного персонала, – поясняет мне Оро. Официант вручает ему ручку, и Оро двигается сверху вниз от тарелки к тарелке, подписывая свое имя – по-английски – на каждой бумажной полоске.
Закончив, он встает. Менеджеры, столпившиеся у выгнутого окна, жестом зовут Оро присоединиться к ним. Мы с Гермико неслышно идем за ним через татами, и я вдруг понимаю, что вид в окне уже другой: гавань исчезла, вместо нее – освещенный огнями замок, что Гермико показала мне из такси целое столетие назад. Вращающийся ресторан. В Летридже, на вершине "Трэвел-Лодж" тоже такой есть. У меня аж голова закружилась. Кто скажет, что Луиза Пейншо – деревенщина неумытая?
Стоим у окна рядом с менеджерами, те глядят вниз, на землю. Тридцатью этажами ниже – тысячи и тысячи поклонников Оро, все смотрят вверх.
– Пора идти, – говорит Оро и оборачивается к Гермико: – Ты остаешься здесь?
– Все уже улажено, – говорит Гермико.
Он дважды кланяется – и исчезает в вихре "бар-берри"*.
* Непромокаемое пальто из ткани "барберри".
13 Утрата
Жемчужина исчезла. Своего рода облегчение – проснуться в незнакомом отеле и обнаружить, что лоб твой безупречно гладок. Пока это длилось, было очень мило – да только уж больно серьезная ответственность.
В десять в мою дверь звонит парень в бежевой полушинели. Звонок играет первые аккорды "Зеленых рукавов"* – на вибрирующих электронных модуляциях. Надеваю респектабельный костюм учительницы из "Чистых сердец", а переливчатое "автокамерное" платье заталкиваю обратно в желто-желатиновый пакет.
У тротуара на холостом ходу пыхтит "бентли". Гермико машет мне с заднего сиденья, в одной руке – бутылка "Вдовы Клико". Усаживаюсь рядом с нею.
– А где Оро?
Она извлекает пробку и разливает вино по двум высоким хрустальным бокалам.
– Он присоединится к нам в студии.
– Это где-то здесь?
– В Токио.
– И мы попремся черт знает куда, до самого Токио, только ради гребаного фильма? Да туда же несколько часов езды!
* Популярная старинная английская песня, известна с XVI в.
Гермико вкладывает мне в пальцы хрупкую ножку бокала и зажимает их для верности.
– А еще говорят, будто японцы отдыхать не умеют. Сегодня воскресенье, Луиза, – тебе позволено порезвиться.
"Бентли" довозит нас до небольшого аэродрома к югу от Осаки. Машина выезжает прямо на бетонированную площадку перед ангаром – такое я только в кино видела-и высаживает нас перед черным вертолетом: огромный серебряный винт уже вздрагивает.
На пилоте – рыболовная шляпа, украшенная флюоресцирующими блеснами. На воротнике летного комбинезона красуется круглый эмалевый значок с вытисненной на нем стилизованной улыбкой Оро. Гермико предлагает плеснуть ему шампанского в серебристую чашку от термоса; он качает головой.
Должно быть, я задремала. Мы зависаем над лабиринтом переплетающихся улиц, таких узких, что я различаю лишь снующих пешеходов, и тут и там – пригнувшаяся фигура на мотике или скутере проносится между оранжевыми или желтыми навесами магазинов, выстроившихся вдоль дороги. На нас надвигается низкое кирпичное здание – акры и акры посыпанной гравием крыши. Вскорости приземляемся в середине пустой парковочной площадки, обнесенной сеткой – такой тонкой, что она блестит как серебряное кружево.
В практичном фойе мы с Гермико переобуваемся в серые бумажные тапочки. Толстуха в стеганом серебристом комбинезоне ведет нас по бесконечным коридорам, отделанным зеленым кафелем, – и вот наконец и он, вдалеке, стоит перед дверью, обитой простеганной черной кожей. Он один. В жизни не видела его одного. Ну, на сцене в Осаке, но о каком одиночестве может идти речь в окружении тысяч и тысяч поклонников? Похоже, еще более миниатюрный – если такое возможно; искусственно надставленные плечи темно-синего шелкового костюма подчеркивают тонкость талии и отсутствие бедер. Без эскорта Оро, вопреки ожиданиям, вовсе не выглядит потерянным. Напротив, кажется еще более самодостаточным, даже неуязвимым. В жизни не встречала человека настолько цельного. До чего трудно его не возненавидеть.