- Прошлым летом мы с одним моим другом, Табом Хатчинсом, ездили в Стилуотер, штат Мэн… это очень красивое место, Стилуотер. Будет возможность - обязательно там побывайте. Так вот… по нашим высокоинтеллектуальным меркам Таб человек "необразованный"… я имею в виду, у него нету ученой степени и он изъясняется простым языком, без всяких там сложных слов, но вот что я вам скажу: Таб Хатчинс - человек потрясающего ума. По профессии - автомеханик, по убеждениям - позитивист-гуманист; светлая голова и знаток античности. Мне всегда было жутко и как-то, знаете, трогательно смотреть, как старина Таб залезает под неисправные грузовики, которые пригоняли ему в мастерскую окрестные фермеры - вот он залезает под грузовик в своем рабочем комбинезоне, а из кармана торчит томик Платона. А из другого кармана - томик Аристотеля.
Однажды мы с Табом разговорились, и он мне сказал, так серьезно-серьезно: "Меф, вот ты говоришь, что ты против войны. Ты всегда говоришь, что войной ничего не добьешься". Я сказал: "Да, Таб, я в этом уверен". Он задумчиво затянулся своей старой трубкой, пару секунд помолчал и сказал: "Ответишь мне на один вопрос, Меф?" "Отвечу, если смогу", - сказал я. "А как же тогда Война за независимость? - спросил он. - Разве мы ничего не добились в этой войне?" Я сказал: "А ты знаешь, Таб, с кем мы воевали в этой войне?" "Как же не знать, - сказал он, - с британцами". Я тоже задумался, и Таб, наверное, решил, что на этот раз он меня "сделал" - если судить по тому, как он украдкой поглядывал на меня, с довольным видом потягивая свою старую трубку. А я смотрел на грузовик, с которым Таб провозился все утро. "И как машина? Нормально ездит теперь?" - спросил я. "Теперь нормально, - ответил он. - Подправил чуток передачу, почистил кое-какие детальки, в общем, машина - как новенькая. Но ты не ответил на мой вопрос". "Я отвечу на твой вопрос, Таб, - сказал я. - Но сначала давай покатаемся. Проверим машину в деле, прежде чем возвращать владельцу. Чур, я за рулем".
И мы поехали. Я быстро освоился с этой старой колымагой, и мы замечательно прокатились - с ветерком, по проселкам, и даже выехали на шоссе. Я уже говорил, что места там красивые, просто необыкновенно красивые, и то же самое я сказал Табу. "Да, - сказал он, - здесь очень красиво". Я спросил: "Ты знаешь, где мы, Таб?" Он сказал: "Знаю, конечно". Я сказал: "Хорошо", - и мы поехали дальше, а потом я снова спросил: "И как оно здесь теперь?" И он ответил: "Да точно так же, как было, когда ты спрашивал в первый раз". И я сказал: "Ты знаешь, где мы?" И Таб ответил: "Конечно, знаю". "И где мы, Таб?" - спросил я. "Тебе нужен подробный ответ?" - уточнил он. И я сказал: "Да". Он сказал: "Мы на планете Земля, третьей планете от Солнца, в западном полушарии, на континенте Северная Америка, в стране США, где-то милях в семи к северо-востоку от Стилуо-тера, штат Мэн". И я сказал: "Ты ошибаешься, Таб. Мы уже не в США. Минут десять назад мы пересекли границу, и теперь мы в Канаде. Канада все еще остается британским протекторатом, то есть, здесь все, чего мы не добились Войной за независимость - и, однако же, ты не заметил никакой разницы! Теперь я ответил на твой вопрос, Таб?"
Дзынь - прозвенел звонок. Профессор Мефисто собрал свои записи и направился к выходу.
На пятой парте в среднем ряду Кэнди только что дописала у себя в блокноте: "А как же Война за независимость?", - и подчеркнула "а как же" жирной чертой. Она подняла голову и увидела, что мальчик, который вчера беседовал с профессором в коридоре, идет по проходу, причем явно к ней.
- Это ты Кэнди Кристиан? - спросил он. - Да.
- Меф хочет с тобой побеседовать, - сказал мальчик и сердито добавил: - у него в кабинете.
- Что… профессор Мефисто?
- Ну, да, - мальчик усмехнулся почти презрительно, - профессор Мефисто, - потом резко развернулся и пошел прочь.
- Но почему… - начала было Кэнди, но мальчик уже ушел.
Она собрала свои вещи и быстро вышла из класса. В коридоре она огляделась, но мальчика не было видно.
- Ой, мамочки! - вздохнула Кэнди и поспешила в раздевалку для девочек, чтобы причесаться и подправить макияж. - Но почему… почему… - продолжала твердить она, стоя перед зеркалом. Она расчесала волосы и очень тщательно подкрасила губы. Она жутко злилась, что вчера у нее не получилось сходить в библиотеку. - Вот блин, папа! - высказала она и решила подкрасить глаза тенями, чтобы выглядеть старше, взрослее. Поскольку вчера она не смогла ничего почитать и ничего не узнала для общего умственного развития, она хотя бы могла попытаться выглядеть умной, начитанной девушкой. Так что Кэнди решила накрасить еще и ресницы - не сильно, а так, слегка, - и чуть-чуть подрумянить щеки. Она расправила блузку. Спасибо уже и на том, что сегодня она надела свою самую лучшую блузку, очень-очень красивую, с низким вырезом, в котором проглядывал краешек вышитой комбинации, тоже очень красивой.
Наконец, Кэнди решила, что она готова, вышла из раздевалки и пошла в кабинет к профессору Мефисто. Она тихонечко постучала в дверь, и голос, которым она так восхищалась, ответил ей почти тут же:
- Входите, входите.
Кэнди медленно приоткрыла дверь, как будто боялась, что дверь не откроется до конца - почему-то ей представлялось, что в кабинете профессора так много книг, что они занимают собой все пространство.
- Проходи, милая, проходи, - сказал профессор Мефисто, шагнув ей навстречу. - А я как раз налил себе традиционную послеполуденную рюмочку хереса. Надеюсь, ты выпьешь со мной.
Он выжидающе посмотрел на нее. Его лицо так и пылало, разгоряченное радостью бытия - его богатой, насыщенной и интересной жизни.
- Ну, я… - начала было Кэнди, но профессор уже наливал ей херес в крошечную рюмку.
- Да, обычно я в это время пью херес. С кусочком сыра. Кое-кто предпочитает чай, но мне кажется, в этом недостает чего-то такого, я даже не знаю… эту привычку, пить херес, я приобрел еще в бытность студентом, в Гейдельберге, а потом в Оксфорде… и я до сих пор глубоко убежден, что рюмка хорошего хереса - это изысканно и благородно, в то время как чай - это как-то совсем уже по-мещански, ты согласна?
- Ну… - протянула Кэнди, присаживаясь на стул, на который ей указал профессор. Девочка даже слегка растерялась - она никогда в жизни еще не пила "послеполуденный" херес, хотя читала об этом в романах о светской жизни и знала, что это и вправду изысканно и благородно. И она, разумеется, слышала, что профессор Мефисто приглашает к себе некоторых учениц и учеников из старших классов, чтобы "выпить по рюмочке и побеседовать"; и это считалось великой честью, которой удостаивались лишь немногие избранные.
- Этот херес мне прислал мой друг, Люччи Локо, португальский поэт-символист… теперь живущий в Париже, конечно… надеюсь, тебе он понравится.
Он сам отпил глоточек и поднял свою рюмку, как бы желая сказать: ну же, попробуй.
- Ala tienne, - сказал он, - за беспечный дух детства и его грешных радостей - каковые, увы, мы утратили навсегда! Итак, за юность! И за красоту!
Он выразительно замолчал, пристально глядя на Кэнди. Она покраснела и послушно отпила глоточек.
- Собственно, я хотел с тобой поговорить о твоем сочинении, - сказал профессор Мефисто и взял со стола, заваленного бумагами, тонкую стопку скрепленных листочков. - Которое "Любовь в современном мире". - Он пролистал первые две-три страницы и остановился в том месте, где на полях стоял большой красный X.
- Ой, мамочки, - тихо ойкнула Кэнди, приготовившись к самому худшему, и заранее начала лихорадочно соображать, что она скажет в свое оправдание, но профессор Мефисто откашлялся, потряс в воздухе стопкой листов и продолжил:
- Вот здесь. Вот здесь ты пишешь: "Отдаться любимому человеку - полностью, целиком, - это не просто обязанность любящего, предписанная старомодными предрассудками, но и особая привилегия, прекрасная и волнующая".
Он отложил листочки и вновь поднял свою рюмку с хересом, выжидающе посмотрев на Кэнди.
- Скажи мне, пожалуйста, что ты имела в виду? Кэнди беспокойно заерзала на стуле.
- Но… но… - проговорила она с запинкой, - разве это неправильно? Вы же сами так говорили. Я подумала… я была уверена…
Профессор Мефисто поднялся с кресла, сцепил пальцы в замок и поднял глаза к потолку.
- Разве это неправильно? - с чувством повторил он. - О, моя дорогая! Моя милая девочка… ну, конечно же, это правильно! Очень правильно!
Он принялся мерить шагами комнату, повторяя нараспев:
- Отдаться любимому человеку - полностью, целиком, - это не просто обязанность любящего, предписанная старомодными предрассудками, но и особая привилегия, прекрасная и волнующая!
Он снова сел в кресло и протянул руку к Кэнди, словно желая выразить этим порывистым жестом некое очень абстрактное, неуловимое чувство, которое нельзя передать словами - но и жест тоже не смог отобразить его в полной мере, и профессор бессильно уронил руку ей на колено, как бы признавая свое поражение.
- А желания мужчины, - сказал он тихо, глядя ей прямо в глаза, - они такие мучительные… и пронзительные.
Кэнди невольно вздрогнула и опустила глаза на огромную пухлую лапу профессора у себя на коленке - хотя, конечно же, для нее это была никакая не пухлая лапа, а красивая и выразительная рука великого Учителя, - рука, за которой она столько раз заворожено наблюдала со своей пятой парты в среднем ряду, когда профессор превозносил в своих лекциях человеческие добродетели и достоинства, и его восхищенные жесты предназначались, в каком-то смысле, и Кэнди, ведь она тоже была человеком и заключала в себе все достоинства и добродетели человечества; и ей сейчас было ужасно стыдно, что она вздрогнула, как последняя дура. Профессор Мефисто слегка сжал ей коленку и убрал руку.