А потом вдруг, откуда ни возьмись, началась перестройка. В Кишиневе ни с того, ни с сего молдаване тут же возомнили себя румынами, и в деликатной сфере межнациональных отношений вдруг в конце восьмидесятых все стало совсем напряжно. Я учил в школе молдавский, преподавали его чуть получше, чем немецкий - учили его те, кто учил и всё остальное. И в 1987 году положили меня в Кишиневскую детскую больницу. Началось мое лечение с того, что молодые санитарки местной национальности предложили всю еду, приготовленную маменькой, определить в общий холодильник у них в кабинете - ну и, как, наверное, было заведено задолго до моего там появления, сожрали вафельные трубочки с кремом и унесли голодным молдавским детям банку мёда. А еще спустя час меня пригласил в свой кабинет лор-врач, и опустив на рожу круглое зеркало с дыркой посередине, обратился ко мне на румынском.
- А можно на русском? - попросил наивный я.
- Ну я же знаю твой русский, почему ты не знаешь мой язык? - интеллигентно улыбнувшись желтыми зубами, поинтересовался местный Айболит.
Через каких - то три дня я уже свободно общался с соседями по палате - дикими селянами, как оказалось, не знавшими как моего русского, так толком и литературного молдавского, который преподавали нам в школе. По крайней мере, ни один из детин 12-15-летнего возраста не мог толком написать хоть пару предложений ни на кириллице, ни на латинице, принятие которой послужило в скором времени одной из множества причин начала войны между их Молдовой и нашим Приднестровьем.
В Днестровске молдаван было не очень много, тут жили люди более тридцати национальностей, но про происходящие в Кишиневе страсти в скором времени начали говорить все. Сначала началась языковая лихорадка, из Кишинева шли новости о том, что скоро все должны будут общаться только на молдавском. И нельзя будет нигде работать - даже продавцы в магазинах должны будут выучить молдавский, и общаться на нём с покупателями. А покупатели должны будут его выучить, чтоб общаться с продавцами. Всё это обсуждалось, как новости из жизни инопланетян. Было очевидно, что общественность столкнулась с чем-то абсолютно новым. Сначала возникло спотнанное любопытство, и даже мой папик прикупил пару разговорников и учебников. Тупо полистав их пару дней, стало ясно, что выучить его в зрелом возрасте не представляется возможным. Националисты появились, однако, и в Приднестровье. Гордиться тем, что ты молдаванин, никто не запрещал. Возникло и отделение Народного Фронта, на базе которого с началом войны будут сформированы террористические отряды. А пока эти странные злые люди, высокомерно задирая голову, шагали с румынскими знаменами даже по Тирасполю. Однако, в Приднестровье, действительно, оказалось слишком много мистического в сравнении с событиями, происходившими в других регионах бывшего СССР, откуда русские бежали, побросав дома и близких. В воздухе витал дух сопротивления. Во всех ларьках открыто продавалась кишиневская националистическая пресса, причем, на удивление, на великолепном русском языке. И каждый житель Приднестровья мог поближе познакомиться с рассуждениями кишиневских публицистов о "русских оккупантах" и том, что великая румынская империя включает в себя Брянскую область и Ставропольский край.
Приднестровье к свежему ветру перемен отнеслось по-разгильдяйски. Попытки вывесить на сельсоветах румынские триколоры заканчивалась раз за разом полным фиаско. Флаги снимали ночью народные герои. В Приднестровье было очень много приезжих из разных уголков СССР - люди после института по распределению попадали сюда, быстро получали квартиры, все переженились, родились дети. Дух всепобеждающей свободы, это, я скажу вам, уже далеко не "тюрьма народов". Ни по настроению, ни по нравам.
Рядом был самый, наверное, свободный в союзе город - Одесса. Город каштанов и веселых куплетистов. Город моря и знаменитой барахолки, где было ВСЁ. В этих краях не слишком-то доверяли вообще какой бы то ни было идеологии. Слишком далеко от Москвы - раньше это называлось "малороссией".
Поэтому никто особо не испугался в Приднестровье, когда при выходе из здания парламента Молдовы в центре Кишинева националистически настроенная толпа попыталась избить депутатов от Приднестровья. Больше наши депутаты в Кишинев не ездили. А когда на центральной площади Кишинева толпа интеллигенции зацепила проходящего мимо с девушками русского студента Дмитрия Матюшина, говорившего по-русски, и забила его ногами до смерти, в Приднестровье все поняли, что ситуация зашла слишком далеко - дальше некуда. На кишиневских молдаван долго смотрели, как на говорящего попугайчика - надо же, умеет ругаться! Какое умиление! И как-то сразу всем стало понятно, что войны будет уже не избежать. Что придется свернуть глупой птичке шею, а, возможно, и отрубить голову.
В Тирасполе начались многотысячные митинги, забастовка, и все это закончилось провозглашением Приднестровской Молдавской Республики. В считанные месяцы была переподчинена милиция, создана своя армия, в воздухе веяло свободой и общей радостью. Немедленно были отменены все новые порядки, принятые парламентом Молдовы. На своих местах остались вывески на русском языке, никто не стал вводить никаких экзаменов на знание молдавского, а у властей Молдовы вскоре появилось очень много поводов начать войну.
А всего лишь несколько лет назад ни о чем похожем никто и не думал. Все нормальные дети ходили в школу, все нормальные взрослые ходили на работу. Ходили на демонстрации 1 мая и 7 ноября, святили куличи и били друг другу яйца на пасху. Красили повсеместно, и традицией было красить яйца коню Суворова на главной площади Тирасполя. Яйца были большие, удивительно, что умудрялись их красить даже под зоркой охраной.
Первым моим рабочим местом стала барахолка в городе Одессе. Тогда еще все это было не совсем законно, еще это было немножко стыдно, и папик наш - коммунист еще тот, подвозил нас метров за двести, и багровел от злобы, пока мы с мамой пополняли семейный бюджет. Первое, что мне доверили продать - это большую куклу, размером с моего младшего брата. Куклу звали Вася, она была вполовину моего роста и имела на носу маленькое черное пятнышко. Мне тогда было 14 лет. Барахолка представляла собой ряды людей, перед которыми на газете был разложен товар, а между рядами непрерывным потоком ломились потенциальные покупатели. Некоторые из них кричали:
- Мальчик, почём мальчик?
- Мальчик, почём человек? - вопрошали другие.
Однако, покупать пока никто не спешил. И я сам решил пойти по рядам, понимая, что покупательная способность населения, возможно, ниже, чем самих одесских спекулянтов. Я оказался прав, не пройдя и половину своего ряда. Мальчика у меня купила толстая, и самая настоящая одесситка, с бородой и усами, торговка тапочками. Одесситка упрямо вымогала скидку в 10 рублей за пятно на носу у мальчика. Я не сдавался:
- Вы дома его резинкой потрите.
Короче, судьба Васи была решена. Вася стал одесситом, правда нос я и дома безрезультатно тёр целый вечер. Быть может, одесситка справилась с носом лучше меня. В любом случае, это был первый в моей жизни покупатель, и, как и положено в Одессе, я его самым наглым образом, бессовестно надул.
Мою маму вечно одолевали неуемные одесситы. Абсолютно точно, их сводили с ума её огромные сиськи. Поэтому все евреи, оказавшиеся со своим товаром вблизи моей бесценной маменьки, тут же сально лезли своими всевозможными знаками внимания:
- Женщина, ну я ж по Вам вижу, шо Вы - одесситка. Ну только не ешьте, я ж Вас умоляю, эту серую колбасу! Вы шо? Как? Вы разве не знаете? Она ж из одних крыс!
- Женщина, я на Вас давно обратил внимание, Вы ведь чистокровная еврейка, Ваш мальчик обязательно должен после школы поступить учиться на зуботэхника. У меня есть блат, я говорю Вам - он будет там учиться! Женщина, как Вас зовут?
В это время "мальчик" уже пробегал четвертый длинющий ряд, и двадцать пар отличных фирменных носков из далёкой Сирии уже обрели своего клиента. Мама, вечно стеснялась ухаживаний. Она хранила верность папику. Папик злобно ожидал в семейном Москвиче, трогательно прижимая к груди свой партбилет.
Одесская барахолка открыла передо мной целый мир, абсолютно для меня новый и восхитительный. В сравнении с великолепием этого огромного потока людей, наш Днестровск был песчинкой. Здесь можно было купить всё - начиная с продуктов питания и презервативов, заканчивая огнестрельным оружием и наркотиками. Это первое свободное государство в государстве - Одесская барахолка - имела свои законы, менты ее охраняли только снаружи. Было время, от греха подальше какие-то коммунистические идиоты решили ее закрыть. Стало еще романтичнее - барахолка стихийно рождалась в районе Староконного рынка, прямо в черте города, заполонив собой целую улицу. По барахолке то тут, то там проходили одесские блатные - могли отнять кожаную куртку, или достать нож. Иногда здесь звучали выстрелы, и перепуганные насмерть бородатые одесситки давили друг дружку, прижимаясь к подворотням. Так что теперь я не учился в субботу, и оба выходных мы организованно семьёй выезжали в Одессу. После барахолки мы, как правило, ехали на Привоз, где закупалось всё то, что голодная Россия никогда не имела в лучших обкомовских столовых. По количеству адреналина с выходными на барахолке не могло сравниться ничто - поэтому вечером я редко ходил на танцы - валился с ног и спал, как убитый.
В один из дней с улыбкой на губе,
В широком, как шаланда, экипаже
До Лейба, до последнего из граждан
Доехал Ося, ничего себе…