- Это Опалиха, - указала Ольга на деревню, - а вон налево, где купол блестит, там Поджарое.
- Сколько красоты на земле! - повторила Катерина. - Я так думаю - у бога в раю не лучше. А ты, девонька, на горе жалуешься.
Она украдкой покосилась на Ольгу, на ее высокую тугую грудь, красные, чуть влажные губы и лукаво произнесла:
- Муженька бы тебе надо. Как любовь да совет, так и горя нет. А там ребятки пойдут, тогда и скучать некогда будет. А за батькой не тужи: тошно тому, кто сражается, а тошнее тому, кто останется.
Ольга повела глазами на собеседницу.
- Разве так можно жить: по правилам да по прописям?
- Эту поговорку я от дедов слыхивала, - спокойно ответила Катерина. - А ты приглядись: хоть и живем мы все по-разному, да об одни и те же камни спотыкаемся. Значит, и пропись дедовская иной раз не зазорна.
Они молча дошли до дому.
Через несколько дней все в Поджаром узнали Катерину и полюбили ее за скромность, радушие, ровную приветливость в обращении, а главное - за неуловимое гордое достоинство, с которым она держалась. С управляющим и с подпаском она была одинаково внимательна, и потому в ее присутствии каждый чувствовал себя выше и значительнее. Ольга с каждым днем все больше привязывалась к своей новой подруге. Она нашла в ней старшую сестру, заботливую, нежную и умудренную опытом. Она понимала, что Катерина пережила много тяжелого, и оттого еще больше любила ее.
Понемногу девушка рассказала Катерине про Тагена, и про Шатилова, и даже про загадочного Мировича. Рассказывая, она удивлялась: то, что казалось ей таким сложным и большим, на поверку оказывалось вовсе незамысловатым. Одно только попрежнему непонятно: откуда берется это смятение и томительная тревога, которые внезапно находят на нее, и гонят с места на место, и заставляют тосковать и ждать чего-то?
Как-то выдался душный, грозовый день. Всю ночь полыхали зарницы, глухо рокотал гром, по небу пошли тяжелые рваные тучи с желтоватыми прожилками по краям. Женщины сидели в Олиной светелке. Катерина вышивала. Ольга в который раз принималась писать Шатилову. Вдруг отворилась дверь, и вошел он сам.
- Алексей Никитич! - тихо вскрикнула Ольга, поднимаясь навстречу ему.
Шатилов задержал ее руки в своих и по очереди поцеловал их. Он не отрывал от ее лица взгляда, на этот раз как-то особенно пристального, и это смущало и сердило Ольгу. Катерина двинулась было к выходу, но Ольга испуганно ухватилась за нее.
- Вот, сударь Алексей Никитич, это Катерина. Вы, верно, полюбите ее. Да какой же вы бледный стали! Знать, не легко на войне? Когда приехали из армии? Батюшка не повстречался вам?
Она сыпала вопросами, не дожидаясь ответа. Шатилов, пытаясь улыбнуться, сказал:
- Я был контужен, да и устал с дороги: мчу день и ночь эстафету о великой победе над Фридериком. Оттого и бледность.
С внезапной решимостью он перебил себя:
- Соберитесь с силами, дорогой друг мой: я привез вам предсмертное благословение Евграфа Семеныча. Он погиб в той самой баталии, в которой мы одержали победу.
- Что? - тихо сказала, скорее выдохнула, Ольга. Она подошла вплотную к Шатилову. - Погиб?
- Ольга, - страдальчески произнес Шатилов, - поверьте мне…
- Молчите! Молчите! Так вот почто сердце у меня все щемило… Теперь не стало для меня света солнечного! - Она упала головой на стол, и слезы полились из ее глаз.
Шатилов с лицом, исказившимся от страдания, подошел к ней и робко провел рукою по ее склоненной голове. Ольга зарыдала еще отчаяннее. Шатилов беспомощно постоял подле нее и неверными шагами пошел к двери.
- Ольга, будет! - с силой, почти строго сказала Катерина. - Это только бабы брешут, что слезами горе облегчишь. Растравишь только больше.
- Трудно мне, Катеринушка, - простонала Ольга, - больно мне… Господи! Хоть бы прибрал меня!
Катерина наклонилась и, обняв за плечи Ольгу, прижала ее голову к своей груди..
- Молодо-зелено. Если всякий раз, как беда, смертушки искать, то недолго по земле ходить доведется. А ты знай: как упадешь, опять встань и вперед иди… да в гору… Пусть ноги искровянятся - ты на карачках ползи, колени сотрешь - на брюхе поползи. Только так жить можно…
Она ласково гладила шелковистые волосы девушки, и Ольга постепенно затихла.
Глава третья
На балу
1
Привезенное Шатиловым известие о победе под Кунерсдорфом вызвало общее ликование. Словно отблеск славных петровских побед осветил русские знамена. Радость от Гросс-Егерсдорфа была омрачена постыдным отступлением Апраксина. Пальцигский успех казался недостаточно крупным. Но Кунерсдорф не оставлял сомнений: сам Фридерик был разбит здесь невиданно, хотя с ним были всё его лучшие генералы и огромная армия. И не случайность, не игра военного счастья решила эту грандиозную битву, а соревнование искусства воинского и доблести бойцов.
Было роздано множество наград. Салтыкова произвели в фельдмаршалы, всех участников сражения наградили особой медалью с надписью: "Победителю над пруссаками". Шатилов был сразу произведен в премьер-майоры. Императрица обласкала его, канцлер Воронцов подарил ему золотую табакерку в форме рога. Его приглашали на все празднества. При дворе один бал сменялся другим, и ему приходилось бывать на каждом.
Недели через две после его приезда во дворце был назначен бал-маскарад. По излюбленному императрицей обычаю мужчины должны были явиться в женских платьях, а женщины, - в мужских костюмах. Алексей Никитич с отвращением напялил на себя доставленный ему наряд тирольской крестьянки и отправился во дворец.
Там было шумно и весело. В главной зале - "ротонде" - была устроена колоннада: всюду высились громадные зеркала, обвитые зеленью и цветами, висели восточные ковры, картины, прихотливые украшения. В углу стоял золотой слон, несший на спине великолепные часы и шевеливший ушами и хвостом.
Мимо Шатилова мелькнули две фигуры в платьях и маленьких масках и остановились немного поодаль.
- Говорят, сегодня одного воска в свечах на пятьдесят тысяч будет сожжено, - сказала невысокая, скромно одетая монахиня.
Шатилов вздрогнул: где-то он слышал уже этот голос. Отступив за кадку с фикусом, он стал прислушиваться. Теперь говорила вторая маска, изображавшая нимфу:
- Вы должны обязательно научиться играть в вист, милейший поручик. Самая модная ныне игра. Я никогда не расстаюсь с правилами оной. Вот извольте. - Откуда-то из недр широкого платья появилась тонкая книжечка в зеленой коже. - Называется сия книжка: "Новейший карточный игрок". Послушайте.
Нимфа полистала книжечку и медленно, с заметным иностранным акцентом начала читать:
- Ежели у вас четыре леве, старайтесь выиграть еще леве и остановить двойную. Потому что вы тем оберегаете полставки, на которую играете. Сила на козырях разумеется, когда вы имеете на них онер сам-четверть.
Монахиня рассеянно слушала.
- А вот еще интересный акцидент, - возбужденно говорила вторая. - Ежели у вас краля, хлоп и четыре, маленьких козыря, начинайте с маленького, поелику перевес в вашу пользу, что у вашего товарища есть онер.
Вдруг она прервала чтение и, наклонившись к уху монахини, отчетливо произнесла:
- Мне велено передать, что вами недовольны: вы слишком долго бездействуете. Император Иван еще в крепости.
Алексей Никитич подался, сколько было возможно, из кустов и напряг слух. Ошибиться было невозможно: то был Таген. Но как раз в этот момент раздался зычный голос церемониймейстера:
- Сейчас будет прочитана ода, написанная пиитом Михайлой Ломоносовым по случаю Кунерсдорфской виктории.
Ее величество приглашает гостей проследовать в соседний зал.
Все хлынули к дверям, и Шатилов, к великой своей досаде, был оттиснут от столь заинтересовавших его масок.
В зале, где было назначено чтение, было тесно и жарко. Полукругом были расставлены золоченые стулья; в первом ряду сидела императрица. Она была тоже в мужском костюме, но без маски. На небольшом возвышении, крытом красным бархатом, стоял плотный человек в напудренном парике - актер придворной труппы. В руках у него был свернутый в трубку лист плотной бумаги. Когда все расселись, он развернул лист и громогласно возгласил:
- Ода тысяча семьсот пятьдесят девятого года на победы над королем прусским.
По залу пронесся тихий возбужденный говор. Елизавета Петровна сделала жест рукою, призывая ко вниманию, и в наступившей тишине актер начал декламировать.
Шатилова раздражала его напыщенная манера, к тому же он был поглощен отыскиванием заинтересовавших его незнакомцев и почти не слушал, но постепенно слова оды стали проникать в его сознание:
Парящий слыша шум орлицы,
Где пышный дух твой, Фридерик?
Прогнанный за свои границы,
Еще ли мнишь, что ты велик?-
пафосом выкрикивал декламатор, размахивая руками и переходя от трубных звуков к тихому шопоту. Но Алексей Никитич уже не обращал на это внимания и жадно вслушивался в смысл читаемого:
Еще ль, смотря на рок Саксонов,
Всеобщим дателем законов
Слывешь в желании своем?
- Всеобщим дателем законов… - повторил кто-то рядом с Шатиловым. - Ах, славно, глядишь, написал!
Лишенный собственныя власти,
Еще ль стремишься в буйной страсти
Вселенной наложить ярем?