– Вероятно, ты прав, – сказал император, помолчав. – Но есть еще такая вещь как положение в обществе. Человек, вольно или невольно оказавшийся на определенной ступени лестницы, уже далеко не всегда может себе позволить свободно действовать. В юности я мечтал о "философской" жизни: науки, единомудренные друзья, книги, прогулки верхом, беседы… Что может быть лучше! Но случилось так, что мне пришлось стать императором. По своей воле я никогда не пошел бы под иго этого "блестящего рабства"!
Феофил протянул руку, снял с полки обломок горного хрусталя и стал рассматривать, поворачивая в лучах солнца, лившихся из высокого окна.
– Семейная жизнь тоже мне представлялась далеко не такой, какой она оказалась в действительности… Должно быть, я просто неверно думал о ней, а на самом деле она другой и не бывает… Но вот какая странность! – продолжал он после небольшого молчания. – Вроде бы заповеди одни для всех, в частности, первая и наибольшая. И если ты стремишься действительно возлюбить Бога всей душой и сердцем, то вряд ли станешь расточать себя направо и налево ради праздного общения с людьми. Но считается, что, например, монах не обязан поддерживать дружеские связи… Точнее, не обязан непременно уделять то или иное время людям, с которыми ему, может, и общаться-то не о чем… и скучно. А у семейного совсем не то. Хотя бы ты и любил своих родных по заповеди, и всяческие благодеяния им оказывал, но только не поболтай с ними о всяких пустяках, – море обид, сыплются попреки, иной раз самые нелепые… Вот, например… весьма странен упрек женщины в том, что ты не хочешь с ней дружить!
– Этот упрек прозвучал бы так же странно и из уст мужчины. Дружба по заказу вряд ли возможна.
– Вот именно. Дружба по заказу точно так же невозможна, как и любовь по заказу. Но с женщиной, – продолжал император с усмешкой, – нельзя дружить. С женщиной можно только спать.
– Чаще всего, но не всегда.
– Когда-то ты, кажется, считал по-другому.
– Да, но я ошибался.
Феофил взглянул на синкелла и отвернулся к окну, продолжая поворачивать в руках кусок хрусталя. Наконец, он положил его обратно на полку и усмехнулся.
– А я вот, напротив, раньше думал, как ты сейчас, а теперь начинаю склоняться к противоположному мнению.
– Я бы уточнил, государь: тебе хочется склониться к противоположному мнению.
Император не ответил. "А ведь дай им пожить друг с другом, – думал Иоанн, глядя на него, – так еще неизвестно, как бы они ужились – два таких характера…"
А Феофил смотрел в окно и думал: "Мне никогда и в голову бы не пришло, что мать сумеет понять Иоанна настолько, чтобы он счел ее своим другом! И однако же!.. Опять загадка, как почти всё у него!.. Впрочем, похоже, это для него самого было неожиданностью… "Любовь тоже может быть опытом"… Понятно, почему он не захотел сдерживаться! Кто бы захотел на его месте? И кто бы смог?.. Может, какой-нибудь подвижник… Но уж точно не я! Интересно, если задать ему прямой вопрос, что мне делать, – что он ответит? Что можно пойти на маневр?.. Идея, в общем, не глупа! Может, окажется так же, как с друзьями: когда-то дружили, а время прошло, вроде и незачем, и оснований нет… Я всё еще люблю ту девушку, но с чего я взял, что она осталась такой же до сих пор?.. А если получится наоборот, и я еще больше уверюсь, что она – моя "половина"?.."
– В жизни слишком много сложностей, – сказал Феофил. – Я устал.
– Что ж, августейший, – ответил игумен, – есть вещи несложные, но достаточно захватывающие, можно в виде отдыха заняться ими.
– Например?
– Например, спать с женщиной. Если дружить сложно.
– Язва! – рассмеялся император. – Но ты дал дельный совет. Я сегодня же ему последую.
Прошли осень и зима, и Феофил решил отомстить агарянам за летнее поражение. Совершив быстрый бросок до Каппадокии, ромейское войско разделилось: меньшая часть отправилась к Харсиану, а остальные во главе с василевсом перешли через Тавр. Появление ромеев у Тарса стало для агарян полной неожиданностью. Наличные войска не смогли создать должной обороны и были разбиты, ромеи взяли Тарс, а затем Массису, избив около двух тысяч арабов – почти всё городское население, – а оставшихся увели в плен. У Харсиана дела тоже пошли очень удачно: соединившись с местным стратигом и войсками, часть императорской армии напала на агарян, и ромеи не только разбили противника, отвоевав крепость, но и захватили множество пленных. Отправленные в столицу гонцы сообщили о победе, и в Городе стали готовиться к торжественной встрече василевса.
Триумфальный въезд императора в Константинополь отличался исключительным великолепием. Город, по выражению эпарха, был украшен, "как покой для новобрачных": улицы от Золотых ворот до Медных дверей Священного дворца пестрели великолепными шелками, серебряными светильниками, розами всех оттенков. Феодора была в восторге, Феофил и сам под конец был несколько опьянен церемониями и славословиями. На другой день после триумфального въезда в Город во время торжественных приемов утром и вечером многие придворные получили повышения в чине, днем проводились бега на Ипподроме, в перерывах между заездами перед народом проводили пленных агарян и показывали захваченное оружие и другую добычу, а городским властям и гражданам раздали множество подарков.
– "Прекрасно было, по-моему, торжественное шествие местных жителей", – сказал императору синкелл через несколько дней, когда торжества по случаю победы над арабами закончились, и константинопольцы вернулись к обычной жизни, – Думаю, августейший, что Царственный Город давно не видел таких пышных торжеств и таких затрат на них!
– Что ж, – улыбнулся Феофил, – "удовольствие делает деятельность совершенной", так почему бы не доставить его себе и подданным? К тому же мы недолговечны. Разумеется, надо заботиться о том, чтобы стяжать добродетели… А если не получится, тогда, думаю, хотя бы славу, – он усмехнулся и, чуть помолчав, добавил: – Бог судил мне царствовать, а императору, как мне кажется, более других подобает быть великолепным, "великолепный же подобен знатоку: он способен разуметь, что подобает, и большие средства потратить пристойно".
– Да, конечно, я помню: "траты великолепного велики и подобающи, таковы и дела его".
– И "следовательно, дело должно стоить траты, а трата – дела или даже быть чрезмерной"… Если уж я не могу во всем следовать философам, то в том, в чем могу, надо стараться делать всё, как подобает, не так ли?
…Маленького Константина всегда влекла к себе вода. Едва научившись ходить, императорский сын во время прогулок тащил мать и нянек к пруду или на террасу Вуколеона, откуда мог подолгу смотреть на морскую синь и следить за медленно бороздящими ее судами. Он приходил в восторг, наблюдая за поднявшимися волнами и слушая тревожные крики чаек, его любимыми игрушками были парусные лодочки, маленькие дромоны и деревянные раскрашенные моряки. Он воображал себя то Ясоном или Одиссеем, заставляя сестру играть Медею или Пенелопу, то друнгарием ромейского флота, командуя игрушечными армадами военных кораблей и топя вражеские суда. Начав учиться, он немедленно забросал Иоанна вопросами о мореплавании, так что Грамматику даже пришлось заглянуть кое в какие книжки, которые он читал в юности, но успел подзабыть. Однажды Константин едва не свалился в воду, наблюдая за рыбками, плававшими в одной из открытых цистерн, вырытых в дворцовых садах, после чего Феофил строго наказал не оставлять его без присмотра на прогулках и на всякий случай научил сына плавать. Но время шло, и надзор всё больше тяготил мальчика: ведь он "уже совсем большой, семь лет, уже и исповедаться теперь надо, как взрослому!" – а без воспитателей или матери по-прежнему никуда не отпускают, "так нечестно!" Да и что такого страшного может случиться с ним в саду или парке, если тут везде охрана?..