"Время терпит"? Да, но… если б не эта тоска! Если б не боль, шевелившаяся в ее сердце, когда она, проходя по Средней улице, видела сверкающий купол Золотого триклина… Ей хотелось поскорей убежать отсюда прежде всего именно поэтому – чтобы не видеть, чтобы меньше было поводов вспоминать. Но… на самом деле она обманывала себя: то, что жило в ее сердце, осталось бы с ней, убеги она хоть до крайних пределов Империи… Изживать страсть надо было изнутри. "А ведь если я уйду в какой-нибудь монастырь вроде этого на Принкипо, то там будет только еще больше пищи для этой страсти и тоски! Если я буду лишена всего того, что могла бы иметь, если б сделала иной выбор, то никогда не перестану вспоминать о нем!.. Нет, Лев прав! И иного выхода нет". Она вздохнула и улыбнулась:
– "Муж, преисполненный козней различных и мудрых советов"! Всё-таки хорошо учиться у философа!
19. Персть земная
Бог мой! Это не ропот – кто вправе роптать?
Слабой персти ли праха рядиться с Тобой?
Я хочу просто страшно, неслышно сказать:
Ты – не дал, я – не принял дороги иной.(Сергей Калугин)
В мае у Феофила с Феодорой родился сын. Мальчика окрестили Константином, крестным отцом, как и у Марии, стал Сергие-Вакхов игумен. После рождения наследника престола во дворце как будто бы воцарились покой и всеобщее довольство. Михаил заботился о восстановлении разоренных мятежом областей Империи, по обыкновению был несколько театрален и насмешлив. Феодора занималась детьми, которые теперь поглощали почти всё ее время и внимание, и Феофилу это нравилось – можно было не беспокоиться, что жене скучно. Феодоре нравилось возиться с малышами, и, по молчаливому согласию с императрицей-матерью, она почти целиком взяла на себя и воспитание маленькой Елены. Разница в возрасте между сестрой Феофила и его дочерью составляла всего четыре года, и юная августа вскоре стала относиться к Елене почти как к собственному ребенку, к великому облегчению Феклы, которая по-прежнему пребывала по отношению к дочери в некоторой растерянности: "Что же с ней делать?.." Молодой император стал изучать с Грамматиком латынь и продолжал углубляться в философию. Фекла на удивление похорошела, так что эпарх даже обмолвился, что августа-мать по красоте скоро не будет уступать своей невестке, но это приписывали тому, что императрица достигла пределов земного счастья – столь прекрасно устроила женитьбу любимого сына и дождалась от него внуков…
Разговоры по поводу того, что Фекла стала много общаться с Иоанном, император пресек с самого начала, обмолвившись несколько раз, что сам "попросил философа заниматься науками с августейшей, чтоб она не скучала". Кувикуларии августы слишком любили свою госпожу, чтобы сплетничать о ней с посторонними, а прочие, если даже что-то заподозрили, в любом случае боялись вызвать гнев императора: при дворе быстро стало известны слова василевса, что любой, кто "вздумает чесать языком" по поводу императрицы и Грамматика, понесет суровое наказание. Игумен часто проводил ночи или в Священном дворце – как думали его монахи, накануне служб в одном из тамошних храмов: после убийства императора Льва был введен новый порядок, и клирики, собиравшиеся утром служить во дворце, оставались там с вечера, – или на Босфоре, где, как считали братия монастыря, ему "лучше думается", ведь он, по слухам, продолжал истолковывать знаменитую Скрижаль!
В этом была доля истины. Однажды Иоанн, придя вечером в покои августы, протянул ей зеленую пластину с выгравированной надписью.
– Взгляни! Искусственный смарагд, я изготовил его по одному интересному египетскому способу.
– Надо же, а блестит, как настоящий! – подойдя к окну, Фекла поворачивала пластинку в последних лучах заходящего солнца. – Красота! А что тут написано?
– Текст Гермесовой Скрижали.
– О! – она подняла пластинку к начинавшему темнеть небу. – Как мелко, тонкая работа! Какой же ты искусник, Иоанн! А читается легко… "Истинно без всякой лжи, достоверно и в высшей степени истинно: то, что внизу, подобно тому, что вверху, да осуществятся чудеса единой вещи…"
Дочитав, она немного помолчала и воскликнула:
– Ведь это – про любовь!
– Не попробуешь ли истолковать? – с улыбкой спросил Грамматик.
– А что, и попробую! – задорно ответила императрица. – "Чудеса единой вещи…" Ну, да. Эта вещь – любовь. "И подобно тому, как все вещи произошли от Единого чрез посредство Единого, так все вещи родились от этой единой сущности". Разве не по любви создал Бог мир? И разве не плодом любви является каждый рождающийся человек… по крайней мере, должен являться? Солнце – мужчина, Луна – женщина, отец и мать, всё правильно, ведь для рождения любви нужны двое… Ветер… о, ветер это, должно быть, буря страсти! "Земля ее кормилица" – это про плоть, конечно. "Вещь эта – родительница всяческого совершенства во всей вселенной". Ну, это и так ясно! "Сила ее остается цельной, когда она превращается в землю". Да, если любовь настоящая, то плотское единение не умаляет ее, здесь Платон был не прав… Мы с тобой имеем тому доказательство, не так ли, философ?
Он молча улыбнулся. Императрица продолжала:
– "Ты отделишь землю от огня, тонкое от грубого осторожно, с большим искусством…" – она задумалась. – Конечно, это о разделении любви "правой" и "левой", по Платону, но не только… Знаешь, еще до того, как мы с тобой оказались на Босфоре, я однажды смотрела на твои руки… и подумала, что вот руки химика, и они, должно быть, могли бы ласкать женщину так же изящно, тонко, выверенными движениями и в то же время вдохновенно… словом, искусно… как отмеряют вещества для опытов, как переливают растворы… как только и нужно делать – во всем, и в земной любви тоже, и иначе не достичь совершенства! Теперь знаю, что не ошиблась… Я очень неприличные вещи говорю?
– Нет, прекрасные. Продолжай!
– "Эта вещь восходит от земли к небу и снова нисходит на землю, воспринимая силу как высших, так и низших областей мира…" Ну, разве это не про любовь? И вышняя, и нижняя, "Афродита небесная" и "Афродита пошлая", правда? "Таким образом ты приобретешь славу мира, поэтому отойдет от тебя всякая тьма". Это уже, конечно, про любовь небесную… "Эта вещь есть сила всякой силы, ибо она преодолеет всякую самую утонченную вещь и проникнет собою всякую твердую вещь…" Разумеется! Это верно и о земной любви, и о божественной! "Так был сотворен мир…" Ну вот, всё понятно, по-моему… Как тебе такое толкование?
– Великолепное! Даже не могу решить, к какому роду толкований его отнести – духовному, душевному или телесному… Пожалуй, тут всё сразу!
Фекла осторожно положила изумрудную пластинку на столик у окна, подошла к Иоанну и обняла его.
– Я и понятия не имела, что способна на такие толкования, пока не узнала тебя… точнее, пока не стала совершенно твоей. Всё-таки настоящее познание приходит только через опыты… Теперь я понимаю, почему ты так пристрастился к ним с детства!.. Вот что значит быть женщиной философа!
– Да, но из всех женщин только одна оказалась способной ею стать, – улыбнувшись, ответил он и поцеловал ее.
Наступила осень, непривычно резко, пронизывающе холодная, с порывистыми ветрами и частыми дождями. Иоанн сказал императрице, что, быть может, уже пора начать "зимнюю жизнь", перенеся ночные встречи из его особняка во дворец. Но Фекле хотелось еще раз "пофилософствовать на ковре у камина", и за два дня до своих именин она снова пришла к знакомой пристани. Августа слегка покашливала, и Грамматик бросил на нее беспокойный взгляд.
– Пустяки! – улыбнулась она. – Прошлой ночью я не закрыла окно и немного замерзла… Вот мы с тобой погреем вино, выпьем, и всё пройдет!
Но когда они уселись перед пылавшим камином, спиной к дополнительно разожженной Грамматиком жаровне, оба только в нижних хитонах, Фекла вдруг передернула плечами и призналась, что ей почему-то зябко – у огня, вот странно! Иоанн обнял ее, ощутил, что она дрожит, как в ознобе, и прикоснулся губами к ее виску.
– У тебя жар, – сказал он. – Не надо было ехать сюда сегодня!
Он поднялся, стянул с кровати шерстяное одеяло и стал укутывать императрицу, но она остановила его:
– Сначала сядь рядом.
Когда они вместе закутались в одеяло, она прижалась к Грамматику и положила голову ему на плечо.
– Обними меня покрепче… Я тут думала вчера, что люди проводят жизнь в разных страстях, и это такая внутренняя горячка… А когда-нибудь она прорывается наружу горячкой внешней, и человек заболевает и умирает… Знаешь, почему мне захотелось непременно приехать сюда? Мне подумалось, что, может, скоро это всё закончится…
– Что за мрачные мысли?
– Так, предчувствие… А вчера ночью, как раз когда я замерзла, мне приснилось, что я умираю. То есть… снилось то, что будет после, когда умру… Будто я плыву одна в темноте по какой-то черной воде. Везде чернота, понимаешь? И ничего вокруг не видно, одна эта темная вода. А мне надо плыть… куда-то переплыть… И тут я начинаю тонуть. Вода эта черная, она меня затягивает вглубь, будто в водоворот. И такая она холодная, ужасно холодная! И я хочу за что-нибудь уцепиться, а не за что – вокруг ничего и никого… И такой страх, такой ужас леденящий!.. Нет, это не пересказать… Я проснулась, и мысль вдруг – вот так после смерти будет: никто не поможет, и утонешь в этой черной воде… Каждого будут топить свои грехи…
– Темные воды Стикса…
– Да, похоже! Может, древним тоже снились такие сны?
– Да, одинаковые сны иногда могут сниться разным людям. Древние многое знали, хотя и смутно. Тот же Платон – помнишь, что пишет о суде и будущей жизни?