– Кипение крови, особенно в юности. Пожалуй, некоторая душевная слабость.
– Кипение крови, – усмехнулся юноша, – может быть и без любви.
– Конечно. Но любовь придает ему гораздо большую силу.
– Да, – сквозь зубы проговорил Феофил. – А душевная слабость тут при чем?
– Если у человека не хватает внутренней силы, он, сознательно или бессознательно, ищет, на кого опереться. Как нужна опора, например, плющу, чтобы расти.
– Не хватает силы на что?
– На одиночество. Впрочем, подобная слабость обычно свойственна женщинам. Должно быть, последствие проклятия, изреченного праматери.
– "И к мужу твоему влечение твое, и он будет властвовать над тобою"?
– Именно.
– Значит, – опять усмехнулся Феофил, – женщина, в отличие от мужчины, имеет право на душевную слабость?
– Если подходить к этому по-христиански, то владеть собой обязательно для всех. Впрочем, так считали еще языческие философы, а христианам – Сам Бог велел. Ведь желательную силу души нам надо устремлять к Богу.
– Это понятно. "Возлюбить всем сердцем, всем умом…" А платоновская теория о "двух половинах", по-твоему, ложная?
– Нет, вероятно, такие случаи встречаются в жизни, но не так уж часто. Большинство людей неплохо обходятся без этого. Не думаю, что Платон придавал большую важность буквальному смыслу этого построения, ведь главное в "Пире" то, что говорит Диотима, а она развивает несколько иной взгляд на любовь, в том числе и на земную. Если бы все для вступления в брак искали того, о чем говорит Аристофан у Платона, почти всем пришлось бы идти в монахи.
– Ты потому и пошел, что не нашел?
– Я?.. Нет. Я никогда и не стремился "найти свою половину".
Феофил взглянул ему в лицо.
– Как истинный философ! – сказал он с неопределенным выражением, вновь отвернулся к окну и добавил: – "Сердце в груди у тебя, как секира, всегда непреклонно"!
– Я думаю, – сказал Грамматик, – что власть над собой всего ценнее… И не стоит платить за нее расстройством ума, связанным с женщиной.
– Возможно, – пробормотал Феофил.
"Но что делать тому, кого это расстройство уже постигло?" – подумал он, а вслух сказал:
– Тогда христианину точно лучше никогда не встречаться со "своей половиной"… Что ж, логично: ведь мы должны стремиться к высшей любви, по тому же Платону, к Прекрасному самому по себе, к Богу…
– Да, – кивнул Грамматик. – Кстати, о душевной слабости… Я сказал, что она больше свойственна женщинам, но и мужчина, бывает, подпадает ей, если слишком увлекается поэзией.
– Поэзией? – Феофил посмотрел через плечо на учителя и снова устремил взгляд в окно.
– Да. В сущности, "две половины" у Платона – это во многом поэзия. А в отношениях с женщинами поэзии должно быть поменьше… По крайней мере, лично я думаю так.
Феофил слегка побарабанил пальцами по подоконнику.
– В таком случае, – сказал он с иронией, – законный брак это просто насмешка и над язычеством Платона, и над христианским подвижничеством! Ведь душевно-плотское влечение, соединяющее, по Платону, две половины целого, эта самая "поэзия", есть страсть. Для христианина страсти вредны, с ними надо бороться, отрекаться от них… В то же время, по апостолу, муж и жена есть "едина плоть", то есть в браке, якобы, эти самые две "половины" должны соединиться в целое… Как же может получиться это целое при отсутствии связующего состава? Просто вследствие церковного благословения? Или, может, вследствие плотского соития самого по себе? – юноша усмехнулся. – А если нет внутреннего единения "двух половин", то что остается? Только голая похоть – то есть то, что для христианина наиболее греховно! Ты не находишь, что христианский брак с такой точки зрения выглядит довольно странным установлением? Я бы сказал, он содержит в себе внутреннее противоречие. Ведь если говорить о более высоком единении "двух половин", то "вынашивать разум и прочие добродетели", вместе стремиться к Богу и к духовному совершенству, чтобы "родить в прекрасном", можно, и не вступая в брак. Для этого не нужно ни спать друг с другом, ни детей рожать, ни вести общее хозяйство… Можно даже и не жить рядом, а только переписываться… Получается, брак нужен только для того, чтобы под его сенью удовлетворять плотские страсти. При чем тут христианство?
– Не при чем, – ответил Грамматик. – Брак это снисхождение для немощных христиан, не более того. Недаром же отцы говорят, что он допущен только как меньшее зло по сравнению с блудом, "да не искушает сатана". Златоуст учит, что немощные, воспитываясь в браке, "как птенцы в гнезде", должны восходить к совершенному житию – девственному, а более сильные… или, скорее, более разумные восходят к нему сразу, минуя брак. Вообще же в браке надо видеть нечто вроде союза людей, желающих спастись.
– Рожать детей и помогать друг другу спасаться… терпением друг друга, – пробормотал юноша. – Очень благочестиво!
"А куда деть эту боль?!.." Он закрыл глаза и прижался лбом к косяку окна. Феофил старался никак и нигде не выдавать себя, никому не показывать, как глубоко он ранен, но сейчас силы вдруг оставили его. Грамматик смотрел на ученика и думал, что помочь тут ничем нельзя, можно только ждать.
– Ничего, – проговорил он тихо, – перегорит и пройдет.
Феофил вздрогнул, открыл глаза и повернулся к учителю.
– И ты точно это знаешь? – спросил он с долей сарказма.
"Что он может знать об этом? Монах, философ!.. Он-то, верно, никогда не был влюблен… избегая расстройства ума!.. Перегорит и пройдет? Хотелось бы верить… но… На месте пожара остается пепелище. Впрочем, пепелища постепенно зарастают…"
Иоанн подошел к соседнему окну и, помолчав, ответил:
– Точно.
9. Восставшие мертвецы
Смотри, любви здесь нет – лишь бег мгновений спорый,
И смыслы их бледны, как теней голоса.(Екатерина Лиаку)
Между тем будущая юная августа была в те дни наверху блаженства и одновременно почти на высшей точке нетерпения, смешанного с некоторым страхом, но страхом по-своему сладким, – и всё благодаря жениху. Он достиг этого, в общем-то, случайно. После выбора невест и злополучного первого обеда вместе с новыми родственниками Феофил, ценой огромного усилия, взял себя в руки и постарался ничем не огорчать свою невесту – "хотя бы до свадьбы". Он водил ее всюду, показывал дворец, рассказывал о церемониях и распорядках, сам выбирал ей украшения и приходил смотреть на ее новые наряды. Впрочем, Феодора была так красива, что эти ухаживания доставляли Феофилу определенное удовольствие, чего он не мог не признать. Почти каждый день по вечерам они гуляли по дворцовым паркам, и Феофил, уже имевший неплохие познания о растениях, рассказывал невесте о цветах и травах, которые им попадались. Но, украдкой поглядывая на Феодору, он порой думал, что она не столько вникает в то, что он ей говорил, сколько просто наслаждается тем, что идет рядом с ним и слушает его голос. "Если она так же любит меня, как я другую, то дело плохо, – думал он. – Но может, это только первые впечатления. Познакомившись со мной поближе…" – тут он мысленно усмехался и предпочитал не додумывать до конца. Иногда он читал ей стихи эллинских поэтов, преимущественно Анакреонта и Феокрита, искоса глядя, как у нее розовеют щеки и подрагивают ресницы. Узнав, что ей нравится Сапфо, он попросил прочесть что-нибудь. Она покраснела и прочла несколько эпиталамий. Феофил слушал и думал: "Хорошо, по крайней мере, что она, кажется, не настолько строгого нрава, как это можно было бы ожидать при такой матери… Как раз для той роли, что судьба ей назначила играть!"
Спустя несколько дней после выбора невесты, во время вечерней прогулки Феофил привел Феодору к небольшому пруду в дальнем конце кипарисовой аллеи в южном парке. Уже спускались сумерки. Жених с невестой сошли к воде, и Феодора увидела на площадке большую чашу, выточенную из белого мрамора с синими прожилками, наполненную небольшими плоскими гладкими камушками разных цветов.
– Ой, что это? – спросила она.
– А, это… Вот, смотри!
Феофил взял несколько камушков и, наклонившись, с размаху бросил один из них параллельно воде. Камушек, пролетев несколько футов, коснулся воды, но потонул не сразу, а лишь после того как сделал несколько прыжков по глади пруда.
– Ах, как чудесно! – воскликнула Феодора.
Феофил точно также кинул еще один камушек, и еще…
– Попробуй сама, если хочешь! – улыбаясь, сказал он Феодоре.
– Очень хочу!
Она взяла из чаши три камня и бросила, но увы! – два из них булькнули сразу же и почти у самого берега, а третий сделал всего два прыжка и тоже утонул.
– Слишком большой угол наклона, – сказал Феофил. – Надо бросать почти параллельно воде. Давай еще!
Она кинула еще три камушка. Теперь уже сразу не потонул ни один, но скачков все три сделали мало.
– Размахивайся сильнее! – посоветовал Феофил.
Она взяла еще пригоршню камушков и спросила:
– Но если всё время кидать, весь пруд закидать можно?
– Нет, – рассмеялся Феофил. – Раз в месяц слуги выгребают камни из пруда и складывают обратно в чашу. Видишь, пруд выложен мрамором. Если наловчиться и научиться рассчитывать силу броска, можно выводить по дну даже какие-нибудь узоры, кидая камни!
– Как интересно!