И ему вспомнилась встреча в Книжном портике. Да, вот если б там оказалась подобная девица, тогда, пожалуй… Гм… Впрочем, та девушка, наверное, уже обручена или вышла замуж; судьба таких красавиц решается обычно быстро – родителями, и часто еще задолго до брачного возраста…
"Без Меня не можете творить ничего…"
Проходя в тот день через Схолы, Феофил остановился и долго стоят перед большим серебряным крестом. Наконец, он прошептал: "Да будет воля Твоя и на земле, как на небе!" – перекрестился и вышел дверью, ведшей в Халку.
2. Огонь погас, но дым остался
Примирение с врагами говорит лишь об усталости от борьбы, о боязни поражения и о желании занять более выгодную позицию.
(Ф. де Ларошфуко, "Максимы")
24 марта, на Пасху, Антоний Силейский был возведен на патриарший престол. То, что выбор пал на него, многим показалось вполне естественным, однако в предшествующие два месяца весы судьбы колебались довольно сильно и едва не склонились в пользу опального патриарха Никифора.
Студийский игумен, добравшись до Халкидона, пробыв там несколько дней и на основании более достоверных вестей о происходящем в столице убедившись, что "весна православия" запаздывает с наступлением, поспешил к ссыльному патриарху в его монастырь. Встреченный Никифором радостно и со всяким почетом, Феодор узнал от него, что святейший, получив известие о смерти Мелиссина, отправил императору письмо, изложив православные догматы и напомнив, что прежний василевс погиб злой смертью не за что иное, как за преследование иконопочитателей, и что коль скоро всемогущий и правосудный Бог даровал всем, в том числе и самому Михаилу, избавление от свирепости прежнего властителя, то новый император поступил бы весьма мудро и благочестиво, если бы вернулся к догмату о поклонении святым иконам. Клирики, принесшие послание, были встречены императором благосклонно. Письмо патриарха, зачитанное тут же в слух василевса и всех присутствовавших сановников, вызвало восхищение Михаила: он похвалил и слог послания, и силу слова, и мудрость писавшего. Однако затем император повелел посланникам Никифора удалиться, сказав, что должен обдумать, что ответить на письмо, "посовещавшись с мудрыми и благочестивыми людьми". Совещание это продолжалось не более получаса, после чего, вновь пригласив принесших письмо, император сказал им:
– Почтенные отцы! Хорошо обдумав написанное господином Никифором, вот что я хочу сказать вам. Те, кто прежде нас исследовал церковные догматы, сами за себя дадут отчет Богу о том, хорошо или плохо они постановили и поступали. Мы же, на каком пути нашли Церковь, на том хотим ее и сохранить, чтобы избежать нежелательных для нашей державы потрясений и волнений. Точнее говоря, вот что мы постановляем: чтоб никто не смел открывать уст ни против икон, ни за иконы, но да потеряет всякое значение и собор, созванный патриархом Тарасием, и прежде него бывший собор при государе Константине Исаврийце, и недавно собиравшийся при покойном Льве. Вообще, всё, касающееся икон, да погрузится в глубокое молчание. И если тот, кто счел своим долгом написать принесенное вами послание, согласен при таких условиях руководить Церковью, то никаких препятствий к этому я не усматриваю. Он может хоть завтра явиться в Город и занять кафедру, но при одном условии – чтобы впредь хранить полное молчание о почитании икон.
Конечно, на такое предложение патриарх ответил отказом. Обсудив со Студийским игуменом положение дел, Никифор решил как можно скорее созвать собор из всех православных епископов и игуменов, какие могли прибыть в Свято-Феодоровский монастырь. Дело облегчалось тем, что некоторые из исповедников уже побывали у патриарха и теперь жили неподалеку. Остальным были направлены пригласительные письма. Вскоре исповедники стали прибывать в обитель на берегу Босфора; монастырь был достаточно велик, чтобы вместить всех. Приехали епископы Евфимий Сардский, Петр Никейский, Иосиф Солунский, Михаил Синадский, Антоний Диррахийский, Феофил Ефесский, Феофилакт Никомидийский, Игнатий Милетский и другие, а также множество игуменов, среди которых были Макарий Пеликитский, Иосиф Керамейский, Афанасий Павло-Петрский, Никита Мидикийский – последние были особенно рады вновь увидеть знаменитого Студита. Они, как, впрочем, и большинство собравшихся, почтили Феодора такими похвалами, что патриарх с улыбкой сказал в общем собрании, что вынужден запретить хвалить достойного всяческих похвал:
– А то, отцы и братия, я боюсь, что он совсем смутится и покинет нас, ведь высоте его достоинств соответствует и глубина смирения!
Между тем из столицы прибыл логофет Пантолеон с письмом от императора: Михаил предлагал православным сойтись для диспута с иконоборцами, причем Пантолеон прямо сказал, что василевс обещает поставить при этом судьями сановников, сочувствующих иконопочитанию. Первое заседание собора на Босфоре было посвящено обсуждению императорского предложения. Слово взял архиепископ Сардский Евфимий:
– Отцы и братия! Возможно, некоторые из вас сейчас недоумевают, какая выгода может быть императору, если предложенный им диспут осуществится. Мы знаем, да и ему это небезызвестно, что среди нас есть люди, способные повести спор и посрамить противников православия. А если к тому же судьями в споре будут сочувствующие нам лица, то исход диспута, можно сказать, предрешен. Зачем же государь настаивает на подобном мероприятии?
– Мне пришло в голову, владыка, – подал голос епископ Милетский Игнатий, – что государь, вероятно, поразмыслил еще и решил сдать свои прежние позиции и согласиться с нами, а диспут хочет устроить просто для вида, чтобы хоть как-то сохранить лицо.
– Это выглядит довольно правдоподобно, не так ли? – вопросил архиепископ Евфимий собравшихся.
Кое-кто согласно закивал, но другие, в том числе Иосиф Солунский и его брат-игумен, качали головой, а митрополит Синадский Михаил сдвинул брови и, попросив слова, сказал:
– Нет, братия и отцы, хотя такое объяснение на первый взгляд и кажется правдоподобным, но не будем доверяться первому впечатлению. Не забывайте, что начальники нечестия Иоанн и Антоний, как известно, по-прежнему остаются в числе приближенных государя.
– Умеют держаться на плаву! – громко сказал кто-то из собравшихся.
– А значит, – продолжал митрополит, – не стоит обольщаться насчет того, что император желает устроить наш диспут с сопротивниками просто "для вида", не имея никаких далее этого идущих целей. Я понимаю, что сейчас, когда мы после стольких гонений и страданий улучили свободу, получили даже возможность собраться здесь всем вместе и спокойно обсудить насущные вопросы, поневоле возникает ощущение, что победа близка, тем более что сам император обращается к нам с таким, на первый взгляд, выгодным предложением. Но мы не должны забывать, что судьбы Господни неведомы нам, а предчувствиям не всегда можно доверять. Полагаю, нам следует быть тем более осторожными и рассудительными, чем легче нам сейчас представляется дело восстановления правого догмата.
– Владыка Михаил совершенно прав, – сказал патриарх и, обведя глазами собрание, остановил взгляд на Солунском архиепископе. – А ты что думаешь об этом, преосвященный владыка?
Иосиф поднялся и, откашлявшись – он был несколько простужен, – сказал:
– Почтеннейшие отцы мои и братия! Мне представляется очевидным, что мы имеем дело с очередной уловкой императора и его помощников. И цель этой уловки – заставить Церковь признать, что мирская власть имеет право судить о догматических вопросах.
– О, да! – воскликнул сидевший рядом Студийский игумен.
– Так, владыка! – кивнул патриарх. – Но почтенное собрание, думаю, хочет услышать более пространное объяснение.
– Я рад, святейший, что ты согласен со мной, – ответил Иосиф, – и охотно разовью свою мысль. Итак, представим, что мы согласились на предложение императора, диспут прошел, мы посрамили наших противников, судьи – быть может, тот же господин Пантолеон и иные сочувствующие нам лица – во всеуслышание объявили, что почитание икон совершенно согласно с православием, святейший наш владыка и все преосвященные исповедники восстановлены на своих кафедрах, почитание икон восстановлено. Но что при этом? При этом все будут видеть и знать, что, так сказать, последним и крайним судией в догматическом вопросе, то есть вопросе, подлежащем исключительно ведению церковной власти, явился император в лице своих сановников, то есть власть не церковная, а государственная. Можем ли мы допустить это? Полагаю, никоим образом!
– Совершенно верно! – поднялся со своего места митрополит Никейский Петр. – Более того, у нас нет никакой уверенности, что нам позволят отлучить от священнослужения тех, кто вступил в общение с иконоборцами, и не потребуют принять их с покаянием, ссылаясь на пример седьмого Вселенского собора. Император хочет всеобщего примирения и покоя в государстве, а потому будет против столь сильных потрясений: ведь если лишить сана всех отступников, это затронет очень и очень многих.